Бусы из плодов шиповника

* * *

Общежитие для преподавателей вузов и аспирантов располагалось в бывшем «Морском храме» – Харлампиевской церкви.

В прежние времена, отслужив в нем молебен и поставив свечи перед иконой Николая-угодника – покровителя путешествующих и странствующих, отправлялись в дальние моря экспедиции Григория Шелехова, названного Гавриилом Державиным «Российским Колумбом» и других купцов. Отбывали на Аляску, в «Русскую Америку» – открытую и обжитую в основном сибиряками и в иные дальние, запредельные места.

В этом храме (после двух научных полярных экспедиций на судне «Заря», под предводительством Толля, пропавшего без вести в 1902 году при переходе по неокрепшему льду с острова Беннетта, в поисках «Земли Санникова»), со своей невестой Софьей Омировой, приехавшей в Иркутск из Петербурга с отцом жениха, 5 марта 1904 года венчался будущий адмирал Российского флота Александр Васильевич Колчак, через три дня после свадьбы отправившийся к месту военных действий в Порт-Артур, на Русско-японскую войну.

В мои же студенческие годы, по-видимому, некогда очень красивый большой храм представлял собою жалкое зрелище. Куполов с крестами на нем не было. А вот следы разора и запустения, как говорится, повсюду были налицо. И порою создавалось такое впечатление, что власти просто не ведают, что делать с этим «памятником архитектуры». Разрушить такую махину, как были до того разрушены десятки церквей и соборов, хлопотно. Переоборудовать во что-то иное – еще хлопотнее. Оставить на дальнейшее саморазрушение – также не годится. Центр города. Иностранные туристы из близлежащей гостиницы «Интурист» шныряют то и дело и фотографируют эту бесхозность. Одним словом – головная боль для власть придержащих этот бывший «Морской храм», вступив в который из солнечного майского дня, я ощутил какую-то сумеречную прохладу и явственный запах плесени.

Отыскав среди множества дверей нужную мне под номером три (и вскользь подумав о том, что трояка бы мне вполне хватило, только бы уж поскорее свалить эту сессию), обитую, видимо, уже очень давно потрескавшимся и некогда черным дерматином, я постучал по косяку, ибо звонок отсутствовал. Отчего-то с замиранием сердца, словно вступал в Зазеркалье в Стране чудес, ждал ответа, услышав через короткое время звонкое и бодрое:

– Войдите!

На миг мне представилось, что за растворенной дверью я увижу светлую, хорошо обставленную современной мебелью комнату и Ирину Сергеевну, сидящую на мягком, просторном диване в шелковом халате с драконами, схваченном на ее изящной талии шелковым, как и халат, тонким пояском, а оттого, пусть и нечаянно, но смело распахнутом и сверху и снизу.

Однако все оказалось гораздо прозаичнее.

Ирина Сергеевна была все в той же серой плотно облегающей ее бедра юбке и светлой кофточке, как и на лекциях, увы, с двумя, не более, расстегнутыми сверху пуговками.

– А почему вы один? – спросила она недоуменно. – Вас же должно быть двое?

– Мой товарищ решил сдавать экзамен осенью, – как ефрейтор генералу, четко отрапортовал я. И уже не так подобострастно, добавил: – У него возникли проблемы с Дарвином.

– С самим Дарвином? – деланно удивилась Ирина Сергеевна и, улыбнувшись, добавила: – Или с Нарциссом Исаевичем, все же?

– С «Основами дарвинизма», – уточнил я, пытаясь неловко улыбнуться ей в ответ и удивившись тому, как мгновенно, будто ее там никогда и не было, приветливая улыбка сошла с ее красивых капризно-пухлых губ.

Лицо стало непроницаемо официальным, и я подумал, что, наверное, Серега в своих прогнозах был прав и эта тоже будет лютовать, не сжалившись над бедным студентом, стремящимся в океан, на простор, на волю волн!

– Извините, что я вытащила вас к себе, – прервала мои не очень веселые мысли Ирина Сергеевна. – Не хотелось мне ехать за город, в основной корпус. Тем более что лекций у меня сегодня нет. А в вашем охотоведческом здании, хоть оно и недалеко от центра города, но пришлось бы искать место, с кем-то договариваться о свободной аудитории или кабинете, а это, согласитесь, неудобно.

Она словно оправдывалась, и мои тяжкие предчувствия стали как-то меркнуть. «Однако чаем здесь все же и не пахнет», – понял я, слушая ее объяснения и разглядывая комнату с единственным очень высоким окном и множеством переборок в раме, как бы разделяющих тянущееся вверх стекло на небольшие квадраты. Подоконник окна по ширине был, наверное, не менее чем метра полтора.

«Да, раньше стены клали не чета нынешним. Особенно этим панельным бетонякам в многочисленных безликих, а точнее, на одно лицо микрорайонах», – мысленно похвалил я стародавних строителей.

Посреди довольно просторной комнаты стоял старинный круглый стол и два, тоже не новомодных, венских стула. Рядом с вытянутым окном, по всей видимости, встроенный в нишу стены, до самого высокого потолка громоздился прямо-таки громадный черный шкаф, вызвавший у меня весьма сложные ассоциации. С одной стороны он показался мне похожим на огромный, будто для сказочного богатыря, квадратный гроб, а с другой – этот шкаф, с его легкими фанерными длинными дверцами, одновременно будто бы был выходом, вернее, входом, в иной, таинственный, волшебный мир. Стоило только с легким скрипом отворить эти дверцы и ступить в него.

Ирина Сергеевна перехватила мой взгляд и, кивнув на шкаф за своей спиной, пояснила:

– Наследие прошлых времен. Впрочем, так же как стол и стулья. По-видимому, прежде в этом шкафу хранилось церковное облачение… А мне порою, особенно на закате, кажется, что дверцы этого шкафа внезапно отворятся и из него выйдет былинный, огромного роста богатырь, готовый исполнить любое мое желание.

«Надо же, она тоже про богатыря подумала. Значит, есть в этом шкафу действительно что-то богатырское», – мелькнула у меня попутная мысль.

За ширмой, тоже старинной, с четырьмя створками, обтянутыми шелковой тканью, с каким-то замысловатым узором, слева от входной двери, скорее всего, помещалась кровать.

Ирина Сергеевна вновь, и теперь уже с неудовольствием, отчего она слегка нахмурила брови, перехватила мой изучающий обстановку ее комнаты взгляд.

– Ну, что ж, – официальным тоном произнесла она, прервав мое созерцательное состояние. – Начнем, пожалуй.

Она веером, достав их из сумочки стоящей на стуле, разложила на столе обратной стороной кверху экзаменационные билеты и, чуть улыбнувшись, предложила:

– Тяните свое счастье.

Я взял крайний слева билет, в котором было два вопроса.

Первый, про базис и надстройку в социалистическом обществе, я более-менее помнил по лекциям. А вот второй: «Моральный кодекс строителя коммунизма» не знал вообще. Вернее, знал лишь понаслышке. Из прочитанных кое-где мимоходом лозунгов, касающихся этого самого кодекса. Сама же Ирина Сергеевна в своих лекциях до этой темы еще не дошла.

– Присаживайтесь, – указала она на стул, убирая остальные билеты на край стола.

Я сел. Достал из портфеля ручку и лист бумаги, но, вместо того чтобы думать над вопросами, вдруг припомнил нечто давнее, казалось, навсегда уже забытое.

Мне было тогда, наверное, лет двенадцать. И вот однажды в поселковом клубе на стене, рядом с небольшим глубоким квадратным оконцем кассы, я прочел красочный лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» – уверенно утверждалось в нем.

На строительство коммунизма тогдашним Генеральным секретарем коммунистической партии и фактическим правителем государства – Хрущевым, отводилось двадцать лет. С 1960 по 1980 год. Несомненно, я мог считаться «нынешним поколением советских людей». Поэтому, прочитав столь оптимистичный и радостный для меня лозунг и, естественно, не подвергнув его сомнениям, я огорчился только из-за того, что ждать коммунизма придется еще так долго. Тогда я еще не ощущал, что года, десятилетия мелькают очень быстро, подобно небольшим станциям, едва уловимым взглядом из окна, несущегося мимо них поезда. И еще огорчило меня то, что я уже буду, по моим тогдашним соображениям, почти стариком. Ведь к 1980 году мне исполнится тридцать два года!

Но зато там, в этом «светлом будущем», все будет по-другому, не так, как сейчас, когда мама вынуждена работать медицинской сестрой в воинской части то на полторы, то на две ставки, прихватывая частенько и выходные и праздничные дни, для того чтобы побольше заработать. Что б семья не чувствовала ни в чем нужды и в доме был необходимый достаток. Дополнительные сведения о «светлом будущем», еще прежде, я тоже почерпнул из лозунгов, прочитанных мною не то в продуктовом магазине, не то в маминой санчасти, куда я частенько приходил в обед поесть из солдатского котла, точнее, из предназначенной для дежурной медсестры порции. Там, на этих тоже красочных небольших бумажных плакатах, выполненных типографским способом, разъяснялось, что рабочий день будет четырехчасовой. И, самое главное, что там при коммунизме будет действовать принцип: «От каждого по способностям – каждому по потребностям!»

И когда я начинал думать об этом счастливом будущем, то мне оно представлялось почему-то всегда одинаково.

Вот я уже взрослый. В бостоновом в полоску костюме (а именно такие при выходе на свободу приобретали себе недавние сидельцы лагерей – основные строители коммунизма, строившие наш город), в светлом плаще реглан, мягкой серой шляпе (в плащи и шляпы одевались уже бывшие недавние фронтовики), в блестящих темно-коричневых «штиблетах» с рантом. (Само собой разумелось, что я высок, строен, красив, как доктор Журавлев из маминой санчасти, года два назад приехавший туда работать после окончания московского мединститута.) У меня в руках небольшой, легкий чемоданчик, так называемая – «балетка». С такой отец обычно ходил со мной по субботам в баню, укладывая в нее чистые трусы, майки, полотенца… Я стою, на блестящем (как мои туфли) от недавнего дождя перроне, у дверей влажного зеленого вагона поезда дальнего следования. Длинный ряд окон этого вагона та уже чист, как глаза девушки-проводницы, стоящей у вагона, в ожидании пассажиров.

Из нагрудного кармана свободного двубортного пиджака я достаю билет и протягиваю его этой симпатичной, улыбающейся именно мне, потому что у вагона больше никого нет, проводнице.

Куда идет этот проходящий мимо нашего города поезд, где они обычно стоят лишь две минуты, не загадывал. Но думалось, что обязательно куда-то очень далеко. Подальше и от нашего города, и от нашего поселка, с его грязью на дорогах и коровьими лепехами посреди улицы. С его неказистыми бараками на восемь квартир, в которых мы тогда жили. Наверное, мне грезились Юг и море…

Много лет спустя я прочел у Николая Рубцова в чем-то сходное по ощущениям с моими тогдашними мечтами стихотворение:

Стукнул по карману – не звенит.
Стукнул по другому – не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.

– Сразу будете отвечать или вам необходимо какое-то время на подготовку?

Вопрос Ирины Сергеевны вернул меня из дальнего далека (впрочем, лишь девятилетней давности) к действительности.

– Буду готовиться, – рассеянно ответил я.