Бусы из плодов шиповника

– Ладно, что мы все о пустом говорим, – внезапно прервала свой монолог Галина. – Сами уже взросленькие. Пусть сами в своих делах и разбираются. Правда ведь? – улыбнулась она.

– Правда, – согласился я, согретый теплом ее улыбки. – Но ведь и ты не так уж намного старше Ларисы? Года на три, наверное? – уточнил я.

– На четыре! – с вызовом ответила Галина. И я тоже не сразу в университет, на биофак, поступила. Мы же все по разным гарнизонам с отцом мотались, по Забайкалью. Не до институтов было. Но замуж я пока не собираюсь, – все в том же тоне продолжила она.

– Совсем не собираешься? Или все-таки пока? – вновь уточнил я.

– Давай не будем обо мне, – как-то вдруг устало попросила Галина. – Расскажи лучше о себе, как твои дела?

– Да все вроде бы нормально, – ответил я. – Как в стихотворении «солдатские письма» одного моего знакомого поэта, из его сборника «Два года», тем более что ты только что упомянула об армии: «Служба идет нормально. Иногда я так устаю, что забываю увидеть тебя во сне…»

– Красиво сказано, – задумчиво проговорила Галина. – Чьи это стихи?

– Анатолия Кобенкова, моего доброго приятеля, – решил подмазаться я к чужой славе.

– Он из Иркутска?

– Нет, из Ангарска. Мы с ним живем недалеко друг от друга. И эту свою книжку «Два года» он мне подписал и подарил совсем недавно.

– А ты, Игорь, случаем, стихи не пишешь? – поинтересовалась Галина.

– Пишу, – не стал я врать, – но так хорошо, как у Толи, у меня не получается.

– Жаль, – грустно произнесла Галина. – Красивые слова для женщины много значат… – Она ненадолго замолчала, а затем продолжила: – Еще по рюмочке, – кивнув на бутылку с коньяком, спросила она, – или хватит?

– Давай выпьем. Знаешь, для меня с самого детства этот близкий период предновогодья, когда наступает последний понедельник, вторник, среда и так далее, всегда являлся и является до сих пор чем-то таким таинственным, волшебным, что ли. Может быть, и даже, скорее всего, именно от этого – от предчувствия чудес, которых непременно каждый ожидает от Нового года. И эту последнюю неделю перед Новым годом я всегда любил и люблю до сих пор гораздо больше, чем сам Новый год. Который обычно ни чьи ожидания, как правило, не оправдывает. Да и солянка у тебя такая отменная, что грех не выпить под такую закуску.

– Мое фирменное блюдо, – не без гордости ответила Галина, разливая нам коньяк в маленькие хрустальные рюмочки. – Правда, остыла уже, наверное, но подогревать не буду, неохота. Да и коньяк хорош сам по себе, – добавили она. – Мой отец всегда берет именно этот, дагестанский. Он и там успел послужить. И с мамой нашей там познакомился. Это от нее у меня такие густые черные волосы. Так вот, – снова переключилась она на коньяк, – отец говорит, что его еще не научились подделывать, как, скажем, армянский или грузинский. А пять звездочек ему напоминают, опять же с его слов, о службе в Дагестане, где он был еще молодым, свободным, беззаботным капитаном. Ему друзья его оттуда и присылают каждый раз к Новому году.

– А это ничего, что мы его коньяк пьем? – поинтересовался я.

– Ничего. У него еще есть, – спокойно ответила Галина, и спросила: – Так за что выпьем?

– Давай за нас с тобой, – предложил я. – Чтобы все у нас было хорошо. И так, как нам этого хочется.

– А разве так бывает? – усомнилась она.

– Не знаю. Но попытаться-то можно, – ответил я.

– Ну, давай, – поддержала Галина, чокнувшись со мной.

И мы с удовольствием выпили по нескольку небольших глотков этого прекрасного солнечного напитка, рождающего в душе радость, тепло и стремление жить, закусив дольками лимона, посыпанного сахаром, а потом уж вкуснейшей солянкой…

– Чай, кофе? – через какое-то время спросила Галина. И весело улыбнувшись, добавила: – Или потанцуем?

– Давай лучше прогуляемся, – предложил я. – А то мы и так, по-моему, нагрузились едой до ватерлинии. А за окном, смотри, какой идет пушистый, сказочный снежок. И как тихо-тихо опускаются на землю мохнатые снежинки.

– Давай погуляем, – согласилась Галина. – Посуду только помою. А ты пока иди одевайся…

По белому, тихому, почти уже предвечернему городу, с нечасто встречаемыми прохожими, мы сначала прошли мимо какого-то холма, с остатками на нем бывшего, с белыми стенами, храма, видимого из окон Галининой квартиры, больше похожего отчего-то на крепость на холме. А вскоре, миновав эти белые и темные меж них глазницы бывших окон, дошли до торговых одноэтажных рядов, вытянувшихся небольшим квадратом на не очень большой площади, вокруг которой, окольцевав торговые ряды, по влажной черноте асфальта на небольшой скорости, будто не проезжали, а медленно проплывали в свете фар и разноцветных фонарей, блестящие машины. И в свете их фар сказочно и быстро, в отличие от медленно спадающего, словно штора в замедленной киносъемке, снега, кружились, словно обезумев от собственного веселья и беззаботности, крупные, с мохнатыми «ресницами» снежинки. И отчего-то казавшийся мне разноцветным свет фар проплывающих мимо машин напоминал новогодние конфетти.

И так было спокойно, тихо на душе, И совсем не тяготило молчание, изредка прерываемое отдельными фразами.

– Вон, кстати, тот самый магазинчик, о котором тебе делала намеки Лариса, – нарушив наше созерцательное, какое-то глубокое и, как мне показалось, полное тайного смысла молчание, проговорила Галина, указывая глазами на ярко светящиеся окна небольшого павильончика, над дверью которого красовалась большая, с яркой подсветкой, вывеска: «Цветы».

– Давай заскочим, – предложил я.

– Давай, – без особого, впрочем, энтузиазма, согласилась Галина.

Зайдя в небольшой магазинчик, находящийся в одном ряду с остальными торговыми павильонами, мы сразу же как будто попали в некую зеленую оранжерею. Здесь было тепло, влажновато, пахло прелой землей и цветами. И создавалось впечатление, что из метельного вечера мы вдруг угодили прямиком в уже минувшее лето. Может быть даже, в то – наше, лето на Байкале, где мы познакомились. Хотя там таких обильных запахов зеленой растительности, окружающих нас почти со всех сторон, все-таки не было. Одним словом, этот зеленый оазис, пусть и отдаленно, мог напоминать Эдем – райский сад.

– А у вас есть цветущие кактусы? – подойдя к прилавку (Галина осталась стоять у окна, сбоку от входной двери), с интересом разглядывая причудливые морозные узоры на окне, спросил я миловидную девушку, стоящую с другой его стороны.

– Есть один, только очень маленький, – серьезно ответила она. – Вчера только распустился. Вам показать?

– Да, пожалуйста, – попросил я ее, – и, улыбнувшись, добавил: – Если он только не совсем распустился, а просто расцвел.

Впрочем, моего замысловатого каламбура девушка, похоже, не поняла, но из-за прилавка вышла, направившись куда-то в угол павильона.

Галина, не подходя к нам, продолжала стоять у окна, задумчиво глядя на метель за окном, словно все происходящее не имело к ней никакого отношения.

Девушка-продавец вскоре принесла маленький шарообразный кактус, на макушке которого распустился яркий красный цветок, похожий на бантик на голове девочки, только очень маленького размера.

– Вот посмотрите, только осторожно, – поставила она на прилавок сей необычный экземпляр. Вновь через откидную дверку сверху прилавка, пройдя на свое место напротив меня.

Иголочки на кактусе, растущем в крохотном глиняном горшочке, были тоненькие, будто прозрачные. И отчего-то напомнили волосики младенца на его голове.

– Сколько он стоит? – спросил я.

Девушка назвала довольно приличную для такого крохотного растения цену.

– Я его возьму, – сказал я.

– Вам его упаковать? – заботливо, спросила девушка.

– Чуть позже. Сначала я хочу показать его своей девушке. – Не без гордости ответил я милой продавщице, кивнув в сторону Галины, по-прежнему безмолвно стоящей у большого – почти от пола до потолка – разделенного на небольшие квадраты тонкими деревянными перегородками темно-коричневого цвета, окна, за которым, не переставая, шел снег. Причем вся нижняя часть окна почти до его середины была «разрисована» сказочными морозными, причудливыми, как древний непроходимый лес, узорами. А в верхней части освещенные снаружи желтым светом фонаря, в ритме вальса, вернее, метели, продолжали кружиться бесприютные и беззаботные снежинки, на которые с неослабевающим интересом продолжала смотреть Галина.

Я подошел к ней сзади с кактусом, который очень бережно держал на раскрытой ладони, и спросил:

– Галя, тебе нравится этот цветок?

– Да, очень славный, – ответила она рассеяно, будто с трудом отведя свой взор от окна.

– Я хочу тебе его подарить. Тем более что именно так, если я все правильно понял со слов Ларисы, в Германии делают предложение любимой девушке.

Я говорил тихо, чтобы не было слышно продавщице. И Галя тоже ответила мне тихо, но по-прежнему как-то отстраненно:

– Да, вроде бы так.

– И что ты на это скажешь? – спросил я, чувствуя, как гулко в моей груди бьется сердце, словно желающее выскочить из грудной клетки наружу. Мне даже показалось, что этот гул может услышать не только Галина, но и продавец, находящаяся от нас на расстоянии трех-четырех шагов.

– Скажу, что подарок мне нравиться, – спокойно ответила Галина. – А еще скажу – давай не будем спешить. Ведь, по большому-то счету, мы еще так мало знаем друг друга. Так, несколько встреч, несколько писем, звонков… Думаю, что всего этого пока еще слишком мало для столь серьезных, судьбоносных решений. А в любовь с первого взгляда я, честно говоря, не верю. К тому же чудеса, как это общепринято, происходят с боем курантов в двенадцать часов ночи, после чего наступает краткий миг безвременья. Ноль часов ноль минут. Ты же в это время будешь уже очень далеко отсюда. От этого города и от меня, – совсем не скрывая уже своей горечи, грустно произнесла Галина.

– Если ты хочешь, я сдам билет, и не полечу на Новый год домой? – решительно проговорил я.

– Очень хочу, – слегка улыбнулась Галина. – Я мечтала, чтобы мы встретили Новый год вместе.

Она наклонилась ко мне и легонько, словно бабочка своим крылом, коснулась моей кожи, поцеловала меня в щеку, наверное, такую же колючую, как кактус, который я держал на раскрытой ладони, поскольку побриться я сегодня еще не успел.

В этот самый миг, совсем не обращая на нас, стоящих у окна, никакого внимания, в магазин влетел, словно горящий метеорит, довольно растрепанный мужчина лет сорока.

– Три красных розы, пожалуйста. И побыстрее! – почти прокричал он.

«Куда он так спешил? Кому он хотел вручить эти розы? Что решалось сейчас в его судьбе?» – для нас всех так и осталось неразгаданной тайной.

Через малое время, вновь никого и ничего не замечая, расплатившись с девушкой-продавцом, держа в руках завернутые ею в плотную серую бумагу розы, он почти подбежал к входной двери, резко дернув ее на себя, снова издав мелодичный, протяжный звон колокольчика, приделанного на верхнем косяке двери так, чтобы при входе и выходе он мог звонить.

Я тоже подошел к продавщице, и она, отсчитав мне сдачу, аккуратно упаковала кактус, поставив его в небольшую цветистую коробочку.