На пути к вершине

Сэм отметил тёмные круги под глазами брата и осторожно спросил, теряясь во всём этом словесном потоке, всё больше и больше смахивающем на шизофренический бред:

— А зачем тебе в Гималаи?

Харви запнулся посреди высокопарной оды горе и своему творчеству, обиженно взглянул на брата и произнес таким тоном, которым озвучивают то, что не нуждается в объяснениях:

— Она позвала меня, Сэмми.

Уайтири-старший вцепился в подлокотники кресла, дабы не упасть.

- Кто? — хрипло спросил он. В уме замелькали номера телефонов: от скорой помощи до психиатрической лечебницы.

— Гора, — просто ответил его брат, слегка улыбаясь и глядя будто бы сквозь родственника. В этот момент он особенно походил на умалишенного. — Мне нужно к ней, Сэмми. Я чувствую, что после того, как я поднимусь на её вершину, мне откроется нечто такое… что вдохновение, посещающее меня сейчас, покажется жалкой тенью. Я смогу наконец-то написать те картины, что прославят меня на весь мир. Трейси организует мне выставку, и…

Он не договорил. Глаза его, подёрнувшиеся мутной плёнкой, мечтательно блуждали по комнате, не фокусируясь ни на чём конкретном. Сэм застыл за своим столом, поражённо глядя на брата.

Харви свихнулся? Увидев какой-то дурацкий сон? Всё возможно, как натура творческая, он всегда страдал излишней впечатлительностью. И вот, пожалуйста, эта самая впечатлительность заставляет его отправляться чуть ли не на край света, дабы карабкаться на какую-то чёртову гору. Это Харви-то, который никогда в жизни не связывался не то, что с альпинизмом — с любым видом спорта; Харви, который гарантированно свернёт себе шею на первом же подъёме…

Сэм запустил пятерню в начинающие редеть волосы и глубоко задумался. Его младший брат безмятежно сидел напротив, светло улыбаясь и глядя в пустоту.

Наконец, Уайтири-старший отодвинул чековую книжку, взял телефонную трубку и принялся набирать номер. Щёлканье клавиш вывело художника из забытья, и он недоумённо спросил:

— Кому ты звонишь, Сэм?

— Когда-то я брал уроки альпинизма, — мрачно ответил его брат. — У меня был хороший тренер. Надеюсь, он ещё практикует эти занятия и согласится подучить нас с тобой.

- Нас?

— Вот именно. Я лечу с тобой в эти Гималаи, чёртов ты ублюдок. И не смей мне возражать!

***

Сэм криво усмехнулся, вспомнив своё любимое кожаное кресло в офисе, стены которого, казалось, успели опротиветь ему на долгие годы вперёд. Теперь его окружали лишь бескрайние заснеженные просторы, кристально-чистый воздух, глоток которого обжигал непривыкшие лёгкие, и пронзительный птичий крик, срывающийся с небесной высоты.

Харви, плетущийся сзади, едва слышно простонал и пробормотал что-то про слишком крутой подъём и неудобные ботинки. Сэм даже не обернулся. Знал же, на что подписывался, вот пусть теперь расхлёбывает! Гора его позвала, мать твою!

У самого Уайтири-старшего пресловутая гора не вызвала никаких благоговейных чувств. Стоит себе и стоит, цепляется вершиной за облака. У подножия — небольшой храм, где обитают несколько наголо обритых монахов с непроницаемыми лицами. Кутаясь в красно-оранжевые балахоны, они неподвижно сидят на специальном подмосте у храма, и их узкие глаза тускло вспыхивают при появлении чужеземцев.

***

Узнав о том, что братья собираются взобраться на гору, монахи заметно оживились. Непроницаемо-презрительное отношение смыло с их лиц волной неподдельного ужаса в мгновение ока, когда они наперебой принялись отговаривать Уайтири от этой идеи. Монахи плохо изъяснялись на английском, путая и коверкая слова, но их эмоции говорили сами за себя.

Старый монах, чьи глаза были уже неразличимы из-за тяжёлых набрякших век, долго молчал, пристально глядя на Сэма и Харви, когда те обратились к нему с вопросом о наличии пешеходной тропы, ведущей в гору. Молчал до тех пор, пока Сэм раздражённо не предположил, что он, верно, оглох, и следует спросить кого-то другого.

— Вы не вернётесь, — просто ответил старик. Его выцветший голос походил на шелест осенних листьев, которые поддели ногой. — Какой смысл искать тропу тем, кому нет по ней обратной дороги?

Сэм порядком струхнул — не от самой фразы, а от того, с каким безразличием она была сказана. Старик не утверждал, он был настолько уверен в этом, что даже не счёл нужным настаивать на том, что казалось ему само собой разумеющимся.

— А вы откуда знаете? — раздражённо поинтересовался бизнесмен, стараясь не выдать голосом своих невесёлых мыслей. Монах даже не взглянул в его сторону.

— Никто не возвращается, — кратко ответил он. — Боги забирают всех. Уводят в туман.

— И вы этим богам молитесь? — сгоряча брякнул Уайтири: ему хотелось развернуться, прыгнуть в самолет до Штатов и улететь отсюда, чтобы никогда больше не видеть этого сморщенного лица, похожего на мордочку черепахи.

Монах медленно покачал головой:

— Наши боги справедливы и милосердны. Разве может этим похвастаться существо, не ведающее ничего об этом мире?

Сэм озадаченно отошёл от старого служителя, который будто и не заметил его отсутствия. Харви стоял поодаль, кривя уголок рта в улыбке, придающей его лицу странно отсутствующее выражение.

На тропу им указал один из уборщиков внутреннего двора храма — единственный, кто обладал мало-мальски европейской наружностью и мог сносно говорить по-английски — правда, с сильным немецким акцентом. Он объяснил, что его зовут Гюнтер Хауц, и он живет здесь уже десять лет. Гюнтер был когда-то преуспевающим брокером, но в какой-то момент душе захотелось просветления, и, отдав квартиру в Мюнхене жене, он оказался на ступеньках храма у горы.

— Тропа начинается прямо у ручья, который стекает с подножия, — сказал он, кивая на калитку в храмовой ограде. — Только не советую заходить по ней далеко. Так, прогуляйтесь немного, и возвращайтесь. Всякое бывает.

— Сам-то ты веришь в то, что рассказывают? — раздраженно спросил Сэм, почуявший в Гюнтере родственную душу. Хауц, похожий на жирную пожилую мышь с проплешиной, поросшей белым пухом, хитро улыбнулся:

— Жить здесь и не верить в легенды о горе — абсурд. Верить — тоже, иначе быстро распрощаешься с рассудком. Я придерживаюсь нейтралитета и предпочитаю попросту об этом не думать. Но порой находятся дураки вроде вас, решившие испытать судьбу. Я не знаю, что происходит с ними там, наверху, но очень часто после их ухода вода в ручье становится красной от примеси чьей-то крови.

***

Солнце неторопливо скользило над горной грядой, мягко гладя Сэма ласковыми лучами по его разгорячённым щекам. Он шумно вздохнул, чувствуя, как ледяной воздух обжигает глотку, и скинул на мёрзлую землю рюкзак. Они шли уже несколько часов, и мышцы, непривычные к столь длительной нагрузке, ныли так, будто кто-то невидимый скручивал их в узлы, а глаза резало от необходимости постоянно всматриваться то под ноги, то вперёд.

— Привал!

Харви безропотно опустил свои пожитки рядом с ним и в сотый раз устремил взор к горе. Это разозлило Уайтири-старшего, и он рявкнул:

— Ты так и собираешься стоять? Не хочешь помочь мне с костром?

— Да… прости… - Харви с видимым трудом отвлёкся от сомнамбулического созерцания и обратил глаза к брату. — Что нужно делать?

Беспомощность и растерянность, мелькавшие в зрачках художника, слегка отрезвили Сэма и поубавили его раздражение. Он махнул рукой и буркнул:

— Опускай свою задницу на землю! Я сам всё сделаю. Толку от тебя…

Брат недоумённо проводил его взглядом, но пожелание выполнил и застыл, скрючившись на туго свёрнутой палатке и переведя глаза на свои пальцы. Пару раз он открыл рот, будто собираясь сказать что-то, но в последний момент передумывал. В такие моменты его лицо напоминало водную гладь, то застывающую без малейшего ветерка, то внезапно покрывающуюся рябью от скользнувшей у самой поверхности рыбы.

Впрочем, будучи не особо наблюдательным от природы, Уайтири-старший этого не заметил.

Сэм, ворча что-то невнятное под нос, рубил чахлое деревце, росшее рядом, дабы было чем разжечь костёр, когда Харви, наконец, решился.

- Сэм, — неуверенно протянул он. — Сколько мы уже прошли?

— Почти… половину… пути, — перемежая слова натужным хеканьем при ударах топора о ствол, ответил брат. — Я рассчитываю, что через два дня мы уже будем там, — Сэм поправил съехавший с макушки капюшон и ткнул пальцем в сторону вершины. — А потом — спуск, отель, горячая ванна… — он сладко зажмурился и вдруг резко оборвал сам себя:

— А почему ты спрашиваешь?

— Гора не зовет меня, Сэмми, — неожиданно выкрикнул Харви и резко взглянул на брата. Тот отшатнулся: настолько велика была горечь, ворочающаяся в этих глазах. — Половину пути! Ты говоришь, мы прошли половину пути, а мне не было ни единого знака! Но я совершенно точно знаю, что должен быть здесь, и я спрашиваю: зачем? Зачем?!

Художник с силой швырнул обломок какого-то камня, валявшегося рядом, и тот развалился от удара о землю. Сэм застыл, боясь сделать лишнее движение: настолько его напугал этот внезапный приступ тихони-брата.

— Спокойно, Харви, — выдавил он. — Всё ещё впереди. Может быть, она испытывает тебя?

Услышав это, художник опустил дрожащую руку. Ярость на его лице медленно сменилась растерянностью.

— Думаешь? — тихо спросил он. Сэм с готовностью кивнул:

— Уверен.

Харви недоверчиво покачал головой, замер и вновь уставился невидящими глазами куда-то перед собой. Его старший брат тяжело вздохнул и вернулся к прежнему занятию, временами с опаской поглядывая через плечо на родственника.

***

Одно из немногих достоинств горного похода заключалось для Сэма в том, что у него наладился сон. Раньше он беспрестанно ворочался перед тем, как провалиться в омут беспокойных сновидений — сказывался преимущественно сидячий образ жизни и постоянные стрессы на работе. Теперь же, стоило ему натянуть спальный мешок и улечься поудобнее, как на глаза будто накидывали чёрную повязку, не слетавшую до утра. Правда, пробуждение оставляло желать лучшего — тело терзала разбитость, а мышцы беспрестанно ныли. Умом Сэм понимал, что это последствия активного лазания по горе, однако настроения это не улучшало, и Уайтири перманентно пребывал в отвратительном расположении духа. Перед рассветом Харви начинал метаться во сне, толкая брата под бок, и что-то нечленораздельно подвывал. Разумеется, о крепком утреннем сне можно было забыть.

Однако третья ночь, проведённая в небольшом закутке, образованном двумя отвесными склонами горы, выдалась беспокойной.

В какой-то момент Сэм резко распахнул глаза и повернулся на спину, тяжело дыша и не совсем адекватно воспринимая реальность. Поморгав и более-менее придя в себя, он протёр глаза кулаками и, прищурившись, посмотрел на часы со светящимся циферблатом, никогда не снимаемые с запястья.

Часы показывали половину третьего ночи.

Было тихо — слышно было лишь ровное дыхание Харви, повернувшегося к брату спиной. Сэм сердито посмотрел на него, широко зевнул и улёгся обратно, пытаясь заснуть снова.