Лунная лодочка

Часть 4. Похищенный сын

С тех пор как мальчику сказали, что его родители погибли в автокатастрофе, Гарри перестал мечтать о том, как в доме Дурслей появится какой-нибудь его родственник, далекий и неизвестный, и заберет его отсюда. Но теперь, когда стало стопроцентно известно, что мама с папой умерли, а его единственной родней на всём белом свете оставались тётя Петунья и дядя Вернон с их сыном Дадли, ему придется окончательно смириться с тем, что есть…

Шестой год жизни выдался для Гарри очень тяжелым, ведь он подрос, и тётка сочла его достаточно окрепшим, чтоб взвалить на подкидыша работу потяжелее. Для неё это было в порядке вещей: раз этот никчемный мальчишка столько лет жрал кровный хлебушек, то пусть теперь отрабатывает свое проживание под крышей их дома!

И в маленькие, детские, неокрепшие ещё ручонки мальчика недалекая тётка всунула тяжелую неповоротливую швабру, высотой с неё саму, и свирепо скомандовала:

— Мой пол, и чтоб чисто!

Гарри помыл. А пользуясь тем, что мегера ушла в ванную, вымыл пол очень тщательно, три раза сменив тряпку. В первый раз-то он всё размазал. Вот и пришлось попотеть, чтобы линолеум заблестел и на нём не осталось никаких грязных разводов. Мойка посуды, стирка носков — всё это тоже вменилось в обязанности племянника. С носками ладно, их для начала хотя бы замочить можно, а потом и постирать не противно. А с посудой Гарри всегда был предельно внимателен — ни одну чашку не разбил за всё время своего существования в доме Дурслей. Потому что видел, насколько хрупки фаянс и фарфор с хрусталем. Видел своим странным, необъяснимым зрением структуру некоторых предметов.

Это однажды спасло Дурслей от обмана. Пошли они как-то раз на выставку мейсенского фарфора, и Петунья соблазнилась одним чудесным чайным сервизом: шесть тончайших витых чашечек с блюдечками, чайничек, сливочник и сахарница, украшенные божественно-чудесным синим орнаментом. Цена тоже оказалась божеской, Вернону вполне по карману. Он хоть и крякнул, но в карман за бумажником полез. А тут и Гарри под руку подсунулся, ткнул пальчиком и сообщил:

— А это не фарфор! Он только похожий!

Петунья на сие заявление лишь губы неодобрительно поджала, не нравилось ей, когда Гарри рот открывал. Но Вернон прислушался. Глянул на мальчика, гневно глядящего на будущую покупку, и велел упаковщику остановиться. Взял крохотную чашечку за ручку-паутинку, перевернул кверху донышком и хмыкнул, увидев самодельную эмблему от призрачной фабрики. Стройная Петунья с жирафьей шеей псевдоэмблему тоже узрела и налилась нехорошей краснотой.

— То есть, это не мейсенский фарфор?! — проклокотала обманутая женщина.

— Ну что вы, мадам, как можно?! — запротестовал жуликоватый продавец.

— Можем проверить, — пробасил Вернон. — Оригинал и подделка по-разному бьются…

С таким доводом жулику ничего не осталось, как смириться и признать поражение. Самое смешное, на самом деле Вернон блефовал — не являлся он настоящим знатоком фарфора и вряд ли мог отличить дуврскую вазу от посудины эпохи Мин. Но вычитанная из какого-то журнала статья о том, как различать подделки, здорово помогла Вернону, позволив заткнуть проходимца за пояс.

Дядя Вернон стал для Гарри безопасной гаванью, своего рода отдушиной в беспросветном проживании в доме. Только с дядей Гарри чувствовал себя частью семьи: мог часами копаться с ним в моторе семейного «Воксхолла» и подурачиться во время мытья той же машины. Вернон нет-нет да и стеганет пацанка струей воды из шланга, а то и сам Гарри брызнет в него исподтишка. Только дядя мог невзначай трепануть мальчишку по вихрам за отлично проделанную работу, от тётки-то даже похвалы не дождешься… Посмотрит, губы покривит и коротко кивнет, вот и всё одобрение. Доброго слова от неё Гарри никогда не слышал. А дядя Вернон, он другой, толстый, добродушный, притворно-строгий при жене, наедине с Гарри становился совершенно иным: веселым и дурашливым. Дадлик-то мамкин, а как к сыну, к нему требовался специальный подход. Но Вернону хотелось быть собой, а не торчать в жестко ограниченных рамках правильного воспитания ребёнка. Ему хотелось нормального сына, с которым можно ходить на рыбалку и копаться в моторе машины.

Увы, Дадлик был воспитан любящей матерью, закормлен до предела и разбалован по самое не могу. Вместо работы с папой в гараже он предпочитал кухонный стол и тазик с пирогами, а вместо удочки на берегу реки — диван и джойстик. Вот и оставался Вернону за неимением лучшего тихоня Гарри. Безотказный, всегда послушный, но слава богу, умный и со своим видением мира, что тоже импонировало Вернону, и он даже иногда просил племянника рассказать о делах в школе или что видел в телевизоре и читал в книжке.

Именно Вернон заметил у Гарри нелады со зрением. Мальчик болезненно щурился, разыскивая в коробке нужную гайку. Читая книгу, Гарри далеко вытягивал её перед собой, от телевизора садился как можно дальше, чуть ли на семь метров и при этом отлично видел происходящее на экране. Окулист диагностировал у Гарри дальнозоркость и прописал очки для чтения.

А так Гарри вроде не проявлял колдовских качеств, не считать же предсказание погоды чем-то ненормальным?! Об этом даже сам Вернон мог сообщить, когда к перемене температуры за окном начинали ныть суставы, застуженные в студенческой молодости. Но всё-таки иногда Гарри пугал своей необычностью даже закаленного дядю Вернона. Ведь он делал такие необъяснимые вещи…

Мог отклонить молнию, так, что вместо ценной машины она била в пожарный гидрант рядом. Мог усмирить бушующую бурю настолько, что снег с градом превращались в легкую изморось. Исцелял полегшие цветы и поломанные ветви деревьев, и вообще, где бы ни проходил Гарри, за ним всегда оживала и расцветала природа…

По мнению Вернона, это было всё же не то колдовство, за которое следует наказывать. Гарри не склеивал разбитую посуду, не превращал чайные чашки в крыс и не взрывал торты, то есть не делал ничего из того, что вытворяла Лили из рассказов Петуньи. И в карманах у него не бывало никакой лягушачьей икры, в них лежали самые обычные пацаньи вещи: камешки и цветные стеклышки, мотки разной проволоки и бечевки, пистоны и глиняные «блинчики» для стрельбы из рогатки. Гарри очень любил стрелять. Вернее, полюбил после того, как посетил с дядей Верноном стрелковый клуб.

Помимо рыбалки и любимой машины, у дяди Вернона имелось ещё одно хобби — стрельба по тарелочкам. Для такого маленького мальчика, как Гарри, это было сущим удовольствием — наблюдать, как взлетают в синее небо глиняные тарелочки и как они беззвучно разбрызгиваются на мелкие осколки, настигнутые меткой пулей. А сколько счастья бывало, когда мальчику разрешали пострелять тарелками в небо из метательной машинки! Звучала команда от дяди: «Запускай!», Гарри с восторгом тянул за рычаг забрасывателя и душой улетал вслед за тарелочкой в синий простор. И со сладким замиранием смотрел, как уменьшается снаряд, как достигает высшей точки и в ту секунду, как сменить траекторию, разлетается в крошку с одновременным ружейным хлопком.

Вернон, видя интерес племянника, сводил его в детский тир, где устраивали соревнования по стрельбе из рогаток, лука и духового ружья. Все их Гарри перепробовал, пока не остановил выбор на рогатке. Этот сугубо мальчишечий инструмент был легко доступен, прост в обращении и стал почти постоянным спутником Гарри в его коротких вылазках на улицу.

Вот так, случайно или нет, дядя Вернон помог мальчику пережить горе, нечаянно нанесенное Петуньей. И ведь она ещё и не поняла!.. Как-то вечером Петунья взялась песочить своего чересчур мягкотелого супруга.

— Ты чего с этим отродьем возишься, Вернон?

— С каким отродьем, Петти? Это ребёнок. И не спеши наливаться злобой, лучше представь на его месте нашего Дадли, как ему в таком же тоне сообщают, что он сирота и у него больше никого на свете нет.

— Господь с тобой, Вернон, что с нами может случиться?! — возмутилась Петунья.

— Случиться может всё, что угодно. И потом… не ты ли почувствовала себя сиротой, когда хоронила сначала мать, а потом отца? — сурово напомнил Вернон.

— Но это совсем другое… — кисло огрызнулась Петунья.

— Не скажи, — возразил Вернон. — Родителей ты знала, любила и очень переживала их старость и смерть. А Гарри своих родителей помнит? Он их и не знал даже, а тут ты его ещё огорошила, сказав, что они убились насмерть в автокатастрофе. Что ж ты правду-то сразу не сказала?

— Какую правду? — Петунья начала жалко оправдываться. — О том, что их убил безумный маньяк? Что он стал героем столетия оттого, что разнес кого-то в пыль, а сам выжил?

— Что-то незаметно, что парня так уж величают за его подвиги, — хмыкнул Вернон. — Будь он действительно героем маг-Британии, от фанатов бы проходу не было. Не считать же таковыми тех трех чудиков, что кланялись-здоровались с мальцом в магазине, на улице и в автобусе?.. Где игрушки в виде Гарри Поттера, где маечки с принтами очкастого шкета? Где друзья его родителей, наконец? Уж они-то могли навестить осиротевшего сына своих невинно убиенных однокашников…

На это Петунья лишь презрительно скривилась, надвинула со лба на глаза маску для сна, рывком повернулась к мужу спиной и сердито выключила свет на своей половине супружеского ложа, тем самым поставив последнюю точку в разговоре. Попыхтев и подувшись, Вернон проделал то же самое.

Сопел в своей комнате Дадли, смотря сон про сосиску, которую он никак не мог подцепить вилкой с тарелки — она всё время ускользала и уворачивалась, издевательски брызгая соком и одурманивая запахом. В конце концов сосиска ускакала под стол и Дадли по всей кухне ползал за ней, пытаясь поймать, а та не давалась и продолжала весело ускакивать. Спал в своей каморке под лестницей Гарри Поттер, уставший от целого дня работы в саду на заднем дворике. Стоял конец апреля, и почва под растениями требовала срочного дренажа. Особенно сильно на это упирали розы и пионы, на все феромоны и пигменты вопящие о своей значимости и незаменимости. Порой они прямо-таки оглушали маленького садовника требованиями тут полить, там прополоть, а здесь обрезать омертвевшие веточки.

Гарри был слишком мал, чтобы осознать, что это несколько странно то, что он понимает растения. К счастью, тётка отучила его обращаться к ней с вопросами, так что свои наблюдения о том, что с ним «разговаривают» растения, Гарри оставил при себе. Лишь однажды обронил случайно при дяде Верноне, что вон те розы на открытом участке сада страдают от солнечных ожогов и их необходимо прикрыть.

Снова Вернон прислушался к мнению племянника, заглянул в сад, посмотрел на проблемный куст и, поняв, что это призовая роза, кинулся в сарай за инструментами. Соорудил солнцезащитный навес и отер со лба пот, глядя, как мальчик начал обрезать обожженные листочки и нашептывать тихие просьбы не сдаваться и держаться.

— Выздоровеет, а, Гарри? — спросил Вернон.

— Поправится, дядюшка, — ребёнок поднял серьезные глаза. — Она говорит, что теперь ей легче. Не так жгуче. Эта роза родилась в парнике и ей непривычно на открытом грунте.