Милые шалости одной могущественной ведьмы

Братья и сестры

Возникший перед взглядом Мориса светлый образ не имел особого сходства с его единственной горячо любимой дочерью, но старик на всякий случай спросил:

— Бэлль?

Свечение, окружавшее женщину в пышных юбках, померкло, позволив Морису разглядеть подробности внешности незваной гостьи.

— Я пришла, чтобы вознаградить тебя.

«Наградить?!» — в конце концов, со стороны Мориса было глупо ожидать, что дочь навестит его в разгар медового месяца, когда наслаждение обретённым счастьем застит ей все другие мысли и желания.

— Как вы это делаете? — спросил Морис гостью, и та стушевалась.

— Ты не о том спрашиваешь меня.

— Что это? Фосфор? Как вы его извлекаете? Как заставляете светиться?

— Ты не о том спрашиваешь меня! — женщина явно старалась побороть удивление тем потоком вопросов, который на неё так внезапно обрушился. — Я пришла, чтобы… даровать тебе возможность изменить события прошлого. Изменить один раз… то, о чём ты сожалеешь…

— Как? Как изменить прошлое? Что это за технология? — Морис не верил в чудо, зато он верил своим глазам.

— Магия… Я ведьма… Я заколдовала принца…

Попытка ведьмы интересничать, говоря с придыханием, казалось, настроила изобретателя против незваной гостьи. Он приблизился, смерил её недоверчивым взглядом, обошёл кругом — ведьма опасливо дёрнулась под взглядом старика.

— Как ты собираешься изменить прошлое?

Судя по выражению лица, женщина не собиралась отвечать на поставленный вопрос.

— Ты сделаешь это сам! — произнесла она и взмахнула рукавом играющего разноцветными нитями платья перед лицом Мориса.

Вспышка света на секунду ослепила старика, будто стекло перед взглядом треснуло и разлетелось на мириады сияющих осколков, Морис отчаянно моргал, пытаясь восстановить зрение: ткань реальности собиралась перед его взором из осколков и складывалась в совсем другую картину, чем та, что он только что видел перед собой.

Морис стоял посреди чердачного помещения: окна небольшие, зато на три стороны света; неровно обитые доской стены выкрашены в небесно-голубой и расписаны райскими птицами; светлые занавески с цветочным рисунком на окнах, колыбель, в которой спит прекрасный ребёнок, мольберт, по полу раскиданы инструменты, на столе рядом с краюхой хлеба — вылепленный из глины бюст, между окнами стоит закрытая самодельным балдахином узкая койка…

— Морис? Что с тобой, милый? — голос лежащей на койке черноволосой женщины звучит глухо, будто её душат плохо сдерживаемые рыдания. — Морис?!

Дикая теснота… Морис сделал неосторожный шаг к койке, задел стол, и на пол покатилась детская погремушка в форме красной розы на зелёном стебле. Морис вгляделся в лицо женщины и вскрикнул.

— Дорогая! — изуродовавшие лицо жены по ободу под линией волос кровавые язвы заставили Мориса задрожать.

— Не подходи! — в этих словах — вся бездна отчаяния и решимость. — Просто увези её, пока она тоже не заразилась. Морис?!

Морис не чувствовал силы в ногах, чтобы идти куда-либо. Больше всего ему хотелось сейчас упасть на колени, бить кулаками в пол и выкрикивать в потолок ругательства, но усилием воли он совладал с собой и подошёл к колыбели.

«Не делай этого. Вспомни!» — шёпот кого-то неведомого над ухом, и Морис заполошно бросился к койке, сгрёб женщину вместе с бельём, сорвал одну из занавесей, пинком открыл дверь и сбежал вниз по лестнице — на улице ждала телега. У женщины не было сил даже на то, чтобы обнять его за шею, она держалась за одежду, но к первому этажу совсем расслабила руки, неподъемной тяжестью легла в объятиях, а её голова безвольно замоталась из стороны в сторону. Морис спрятал жену под соломой и вернулся за дочерью.

* * *

Вывести больную женщину и грудного ребёнка из чумного города было задачей сложной, но посильной — внутренний голос вёл Мориса всю дорогу, позволяя обходить карантинные посты. Первое время его жена стонала, звала, просила оставить её, заставляя Мориса сжимать зубы, сдерживая прорывающиеся наружу криком сухие рыдания, но быстро замолкла, потеряв сознание от слабости, затруднённого дыхания и тряски.

Едва живой внёс Морис жену в приготовленный для них крестьянский дом, который тогда поразил его великолепием по сравнению с прежней их каморкой, и уложил на кровать.

* * *

Бэлль поднималась с рассветом, едва первый пробившийся через полупрозрачные занавеси луч касался каштановых кудрей — столько дел, столько планов, что всё никак не успеть, в конце концов, положение старшей из семи детей обязывало, да и матушку не хотелось беспокоить. Бэлль приносила воду, разводила огонь в печи, ставила опару и только тогда будила сестёр.

— Эдит, принеси и нарежь сыр…

— Аннета, сходи за овощами…

— Тина, покорми коз… Тина… — Тине не хотелось просыпаться. — Тина! — когда сёстры поднимались вовремя, Бэлль находила несколько минут до завтрака, чтобы посидеть в тишине с книжечкой, но чаще всего это было не так.

Только к самому завтраку Бэлль решалась будить родителей и братьев — главные добытчики должны были выспаться, мать слаба, а отец слишком увлечён своей наукой и всегда засиживается допоздна.

— Почему ты не разбудила меня, доченька? — матушка Бэлль вскоре забудет о вскользь брошенном упрёке, погрузившись в сладкую дрёму после сытного завтрака.

Сегодняшний день выдался у Бэлль очень насыщенным. Нет, Тина не обманула ожидания сестры и сонно волочила ноги, выполняя распоряжения, братья встали раньше, и двое младших ушли на рыбалку, а старший ещё досыпал, просто сегодня Бэлль снаряжала отца в дорогу: собрала еду, смену белья и тёплую одежду.

— Когда вы вернётесь, батюшка?

— Привезите мне яблок в сахарной глазури, батюшка.

— Не сворачивайте с дороги, батюшка, и опасайтесь волков.

— Какие волки, Бэлль? Как тут можно заплутаться? Дорога одна, а Филипп знает её наизусть, — лошадь была не тем существом, которому Бэлль была готова доверить жизнь отца, но ей ничего не оставалось. — Я вернусь к вечеру, в худшем случае, к рассвету, — Морис, заметив беспокойство старшей дочери, усмехнулся, но его слова не возымели необходимого действия — волнение не оставляло Бэлль.

— Доченька, отец не в первый раз едет в город, чего же ты так разволновалась — от окна не отходишь? — утешения матери тоже не имели особого влияния, и преданная дочь во избежание хандры была изгнана из дома на прогулку.

Бэлль направила свои стопы на рынок, но у калитки была остановлена назойливым кавалером.

— Остановись, солнце! — этот окрик при других обстоятельствах она бы просто не заметила, сделала вид, что не приняла обращение на свой счёт, но жёсткая рука сжала её локоть.

Бэлль отчаянно рванулась из захвата:

— Отпусти!

— Не шебаршись, пташка! Ты знаешь, я тебя выбрал, — Бэлль с ненавистью уставилась в глаза Гастону. — Я тебя выбрал из всех, — Гастон сделал широкий жест рукой, Бэлль вырвалась и продолжила свой путь. — Куда пошла? Эй, куда ты идёшь?

Гастон нагнал Бэлль за пару шагов.

— Отпусти! — на этот раз Гастон приложил больше усилий, и Бэлль застонала от боли.

— Тебя же вежливо попросили отпустить, — насмешливо-спокойный голос брата заставил Бэлль выдохнуть.

— Гийом!

Молодой мужчина приобнял Бэлль за плечи и сдавил запястье её обидчика.

— Моя сестра не хочет тебя видеть.

— Послушай, объясни сестре, что в её возрасте нельзя быть такой недотрогой, а лучше меня жениха ей не найти.

— Такого, как ты… — оказавшись под защитой брата, Бэлль осмелела. — Такого напыщенного, недалёкого, самовлюблённого… Лучше жизнь прожить старой девой!

— Тише, — Гийом усмехнулся. Уши Гастона зашевелились — великан с трудом осмысливал произнесённую девушкой тираду и никак не мог распознать в ней оскорбление. — Постой в сторонке, пока мы поговорим.

Бэлль успела сделать два шага назад, когда Гастон взревел:

— Как ты смеешь?!

Бэлль вскрикнула, когда кулак брата врезался в подбородок верзилы — эта часть лица казалось столь непоколебимой и монолитной, что девушка испугалась за целостность пальцев Гийома. Удар на упреждение и вправду был единственным шансом того на спасение — в драке ему было не уцелеть. Гастон сделал неконтролируемый шаг назад и повалился навзничь.

— Брат! — Бэлль вскрикнула и затравлено огляделась.

Гийом хохотнул, наклонился и проверил дыхание великана.

— Не радуйся так, сестрица, он жив, — Бэлль облегченно выдохнула и взяла Гийома за локоть. — Как же нехорошо с твоей стороны, — усмехнулся Гийом и похлопал сестру по спине. — Вся дрожишь, так уж и быть, провожу тебя до рынка. Успокаивайся, ну! Успокоилась?

Брат и сестра удалились, обнявшись. Бэлль ласкала руку Гийома, дула на покрасневшие костяшки, гладила тыльную сторону ладони — тот улыбался, посмеивался и подтрунивал над ней.

* * *

Гастон остался лежать под воротами дома возлюбленной: нет, удар кулаком в челюсть не мог свалить его, но мостовая доделала остальное, и только крепкий череп спас жизнь великана; его обидчики — женщина, с которой он хотел провести остаток жизни, и человек, которого он был готов назвать другом, — бросили его беспомощного. Последним, что видел Гастон, был её испуганный взгляд и приближающийся к лицу кулак. Впрочем, переживания не мучили верзилу — Гастон очнулся от тонкого девичьего крика и плевка в лицо.

— Гастон! — и тут же чьи-то нежные тонкие пальчики заскользили по лицу, смывая дурно пахнущую слизь. Гастон повёл носом, чихнул и открыл глаза. Нет, это была не она, раскаявшаяся и пожалевшая его, избитого, а лишь её бледная тень: тощее, серое, невзрачное создание — младшая сестра. — Господин Гастон, я выливала помои, а вы тут лежите… Что с вами? Что случилось?

Гастон попытался подняться, застонал и схватился за затылок: что-то небольшое и твёрдое, как орех, перекатилось, а теперь тукало внутри, будучи не в силах найти точку опоры.

— Осторожнее, поднимайтесь медленно. Голова кружится? Боже мой, кто это сделал? Пойдёмте в дом. — Тина с трудом поставила великана на ноги — Гастон повалился на девушку. — Боже мой! — Тина сделала несколько шагов по мощёной крупной галькой дорожке и, не выдержав ноши, повалилась вперёд лицом. Гастон остался лежать на её спине. — Г-господин… Г-господин, — Тина едва держалась, чтобы не разрыдаться от унижения.

— Что здесь происходит? — Гастон попытался обрести себя и приподнялся, упершись руками в плечи девушки.

— Г-господин, — нет, падение Тины не было болезненным, слишком тяжёлым оказался поднятый груз, и она мягко опустилась на камни, а теперь сдавившие её плечи руки доставляли столь же неудобства, как и елозившая по лицу галька.

— Ты пыталась донести меня в дом? Вот дурёха!

— Поднимайтесь, г-господин! Мне тяжело.

Гастон поднялся, и девушка, всхлипывая, встала на четвереньки — всё её тело было измято прикосновениями огромных рук.

— Да вставай уже, дурёха! — Гастон подцепил Тину за шкирку и легко поставил на ноги.

— Пойдёмте в дом…

— Да что я там забыл?

— Вы на ногах не стоите, — в подтверждение этих слов Гастона повело, и Тина, заполошно кинувшись к нему, заползла верзиле под руку.