Агами

Лицо напряглось, хотя говорил Старый с чуть наигранной усмешкой.

Максим подошёл. Спешно подошёл, даже торопливо. Присмотрелся.

— Космонавты. Спецназ тюремный, что вас на шмонах ломает. Полсотни бойцов. Приземлятся на площадке, займут плацдарм. Стрелять будут на поражение. С вертушек поддержат. Кстати, долго летели, раздолбаи. От нас связи нет уже почти три часа.

Он очень спокойно держался. Словно в жизни случилось главное — он почувствовал себя нужным и способным сделать нечто большое. И делал, надо сказать. Очень оказался полезным и хватким, Аарон Яковлевич даже отметил себе — способный.

— Ну что, Максим Олегович, мы принимаем бой? — вежливо по содержанию, но с едкими блатными интонациями, врастяжечку и с вызовом проговорил Паша.

Максим с профессором уже стояли за спиной Иваныча, который оперировал кнопками на их «самолепных» — так их называл Паша — компьютерах и голографических сенсорах. На экране появилось красное перекрестье прицела. Само по себе навелось на ближний вертолёт. В открытое окно стал доноситься глухой гул двигателей.

— Работает установка, Аарон Яковлевич, — шептал Иваныч, — работает. Я не для того её запускал, чтобы пушкой водить. Они сами так решили. И работает, посмотри, Аарон!

Перекрестье заморгало. Цель вошла в зону поражения.

— Стреляй, Максим Олегович, — в той же развязной и насмешливой манере скомандовал Паша.

Максим подошёл, кратко спросил у Иваныча, какую кнопку нажимать, и нажал. Ничего не взорвалось, в небе не появилось шлейфа от ракеты. Но вертолёт накренился, потом закрутился вокруг своей оси и упал. И вот тогда до больничного барака донёсся отзвук взрыва. Перекрестье на экране нашло второй вертолёт, и кнопку в этот раз, отодвинув всех, нажал Паша Старый. Через несколько секунд в небо поднимались два столба чёрного клубящегося дыма.

Возникла тишина, её мог бы заполнить страх, но опытный смотрящий не позволил.

— Теперь пойду смотреть за зоной, чтобы мародерствовать мужички не начали. А ты, профессор, постарайся сделать так, чтобы нас к ночи не укатали. Захотят.

Быстро раздал команды, оставил Витоса за старшего и пошёл.

С основными подкластерами, большими колониями, с которыми связь наладили давно, получалось быстро — везде были люди, которых готовили исподволь, да и не надо было там создавать больших командно-аппаратных центров, достаточно подключить местные автоматические системы к палате профессора Бермана.

Витос смотрел на профессора, Иваныча, нескольких инженеров, помогавших им, и даже на Сладкого с нескрываемым уважением. К последнему даже подошёл и руку пожал. Хотел что-то сказать, но видел, что отвлекать нельзя, пробормотал: «Понял, понял» и отошёл.

К вечеру, когда начинало темнеть, пришёл Паша, молча стоял и наблюдал. В подкластере «Ижма», который Аарон Яковлевич поставил под наблюдение одним из первых, уже почти затемно, Иваныч сбил ещё один вертолёт. Зоны, что были на связи, ликовали. Паша включился в командование территорией и всю ночь раздавал указания, на кого-то кричал, кого-то приказывал наказать, а кому-то присваивал новое положение в сложном блатном мироустройстве. На связь выходили положенцы, смотрящие, какие-то ещё люди из воровской иерархии, которой Аарон Яковлевич не понимал. Паша убеждал всех, что главное будет завтра, что пока не сунутся, сил больше нет, побоятся потерь, но завтра подтянутся основные и начнется бойня.

— Если бухать кто будет — на месте валите. Воровского спроса не будет, отвечаю, — командовал он. — Оружие ищите, но не выдавайте парням, решите, кому дадите, но только когда делюга пойдёт, а то перестреляют там на радостях друг друга. Или патроны растратят по бутылкам.

И снова убеждал, убеждал, убеждал.

Наступило утро. Оно оказалось дождливым, прохладным и ароматным, потому что ветер дул из леса. Холодный ветер, но это радовало, он размыкал веки и заставлял лёгкие дышать глубоко. Люди спали кто где.

Витос, свежий и бодрый, отлучился ненадолго и вернулся с ковшиком тёмной, почти чёрной жидкости с земляным запахом.

Поставил на стол перед мониторами:

— Профессор, Старый, чифирните. Иваныч, давай тоже.

После первого глотка Аарон Яковлевич ничего не почувствовал, но после третьего усталость пропала, мозг обрёл свежесть и ясность.

— Удивительно, такая дрянь, а работает, — пробормотал он.

— Лишь бы у тебя всё работало, а этого я тебе наварю, — веселился, глядя на профессора, Витос.

Хлебнули и Паша, который не любил чифиря, и Иваныч, который, как и Аарон Яковлевич, не пробовал его и не собирался. Если бы не обстоятельства.

Время шло, мужики стали просыпаться, и тишина ушла. День занялся. Тот день, который грозил стать последним, а иным стать и не мог. Гнетущее ощущение сомнений в дне вчерашнем накрыло всех троих, державших сейчас чашки с остатками оседающего хлопьями в бурую муть варева.

— Пойду пройдусь, что ли, — буркнул Паша. — Гляну, как ночь прошла.

Встал, но остановился — на столе заработал тёмный до того монитор. На экране показался мужчина с аккуратной бородкой и в белом халате, который несколько раз повторил:

— Нарьян-Мар, видите меня? Агами на связи.

— Дошёл, — выдохнул Паша Старый, снова сел на хлипкую табуретку и закрыл лицо руками.

Потом встал, подошёл к Берману и спросил, встав вполоборота и опершись ладонью на стол, будто стесняясь своего вопроса:

— А в этих-то твоих двух, что в Агами, ты уверен, профессор?

— Ученики, — просто ответил Аарон Яковлевич.