Мещанка
![Мещанка](/uploads/covers/2023-09-22/meshhanka-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Николай Серов
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1959
Читать книгу "Мещанка"
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, товарищ Перстнев, что правда не придет сюда, в кабинет, третьим лицом, этаким судьей между нами. Но она должна быть здесь и в вас, и во мне. За нее только драться надо. Вы бы и дрались, а не прикрывались ею. Пришли бы и сказали: вы что, такой-сякой! Как вы себя ведете? Кто вам дал на это право? Неправильно вы себя ведете, товарищ директор! Не годится так. Вот это было бы по правде. А вы что сделали? Подумали: работаю, работаю и на́ тебе… Не то чтобы спасибо сказать или оценить, так еще подкапываются. Да на кой черт мне все сдалось! Нате заявление и разбирайте, как хотите! Так ведь?
— А вы бы как думали на моем месте?
— Если бы я почувствовал на своей стороне правду, я бы от нее не ушел. Нет! Не бросил бы ее одну. Это ведь изменой называется, вот как! Пока эта правда помогала, красила тебя, тешила самолюбие — она была нужна, а как опасность — в кусты. За правду, мол, будешь держаться — пропадешь. Уйду от греха. Нет, это не жизнь по правде.
— И что же вы предлагаете?
— Работать.
Перстнев долго сидел задумавшись, потом ответил:
— Ну что же, работать так работать. Работать я люблю. Ну извините, я пойду…
…Дома жена встретила Павла Васильевича очень ласково. Сама повесила его пальто и, шаловливо поцеловав в губы, убежала хлопотать у стола. Раньше обед подавала домработница. Жена жаловалась, что устает на работе, и то, что сегодня она сама делала это, удивило Павла Васильевича.
После обеда она села к нему и спросила:
— Говорят, Перстнев заявление подавал?
— Что ты наговорила ему, Надя? — не отвечая, спросил он.
— А что?
— Если ты ему сказала так, как он мне передал, — так нельзя.
— Вот как! А заявление ты ему подписал?
— Нет.
Она вскочила с дивана.
— Значит, Перстнев тебе дороже меня? А я думала… Я ждала и думала, что ты мужчина и можешь постоять за жену. А ты?..
Павел Васильевич встал и хотел взять ее руку, но она вдруг со злостью оттолкнула его.
— Не ласкайся, уйди. Работа для тебя дороже меня, дороже семьи, дороже любви. А я-то думала… А еще клялся. Слова, как мед, лились с языка. Ты думаешь, я игрушка тебе? Нет, ошиблись, Павел Васильевич. У меня тоже есть и честь, и гордость. Ласковый какой явился. Замазать хочешь передо мной все. А я знаю. Я знаю, что ты и не любил меня. Я это вижу теперь. На Перстнева променять думаешь.
— Ничего я не думаю, Надя, и ни на кого тебя не променяю. Я считаю только, что в данном случае ты поступила неправильно. Погорячилась или еще что, но неправильно. Неправильно ты думаешь, что твоего или моего только мнения или желания хватит, чтобы решить судьбу человека. Жить так с людьми нечестно. Ты хотела отомстить ему, а за что? Подумай, за что? Ты устала, тебе не лезет в душу работа в цехе. При чем тут Перстнев? Он спрашивает свое — то, что бы и другой на его месте спросил. Он просто обязан спросить. И я с людей спрашиваю. И с меня спрашивается. Как же иначе? Я вот работаю и радуюсь, а ты еще не нашла себя. Зачем же винить других? И тем более злиться на них или на меня. Ну, если бы я даже подписал заявление, потешил бы тебя. И ты бы думала: вот это любовь! Защитил честь жены. А дальше что? Другой бы тоже спросил с тебя работу. И опять старая песенка. А я думаю, надо поступить не так.
— А как?
— Я думаю, тебе надо отдохнуть. Присмотреться и выбрать дело по душе.
— Значит, все-таки главное — дело?
— Нет, главное — ты. Не дело для человека, а человек для дела.
— А как мне завтра в цех показаться? Как?
— А если бы Перстнев ушел, разве бы тебе легко было показаться в цехе, если все знают, почему его сняли? Разве тебе доставляет удовольствие, когда тебя ни уважать, ни любить не будут, а будут просто бояться и презирать.
— Да что ты обо всех печешься! Тебе все дороже или я? Жена или все?
— Ну, как хочешь, а я сказал, что думал.
— А что ты раньше этого не говорил? А говоришь сейчас, когда вопрос встал, что в цехе должна остаться или я, или Перстнев.
— Раньше я не думал просто, что так получится.
— А если получилось, то лучше он, чем я? И еще клянешься в чем-то! — она усмехнулась.
— Озлобление — плохой советчик, Надя.
— Озлобление… С вами будешь злой, вы доведете!.. — вскрикнула она и, отвернувшись от него, села на диван.
Павел Васильевич закурил, подошел к окну и, как бы про себя, тихо, но твердо сказал:
— А тебе не кажется, что сказанное тобою для меня, применяя твою терминологию, и не ново, и не оригинально, и уже теряет действие? Ты ведь уже не раз делала это со мною и, как видишь, безрезультатно. Подумай!..
Она вскочила и выбежала вон. Где она была в этот вечер, Павел Васильевич не знал, но, вернувшись, она не настаивала на работе. Сказала, что сама думала об этом, но не знала, как он отнесется к этому. На другой день она не вышла на работу.
И все вроде улеглось. Дома стало спокойно. Не было больше споров и разговоров о работе. Но некому было и сказать о том, что волновало Павла Васильевича на заводе. Некому понять его.