Малиновые облака

3

Все уже пообедали, отдыхают, разбрелись кто куда. А молодежь — под кустом у шалаша, на свежем сене. Издалека слышны девичьи голоса, смех…

Едва Лавруш подошел к веселой компании, как среди цветастых девичьих платков поднялась вихрастая голова Миклая, тракториста.

— Лавруш, и ты с нами? — весело кричит Миклай.

— И я… — отвечает Лавруш и добавляет про себя: «Разве усидишь дома? Сенокос… Кокшага… приволье…»

— Вот хорошо! — хохочет Миклай. — А то девчата, черти, одолели. Один никак не осилю, — и подмигивает.

Дезчата вдруг рассмеялись его словам, будто взорвались: одни, прикрывая рот платком, валятся с хохотом на сено, другие бьют его ладошками по плечам и спине, третьи кричат что-то веселое и нарочито гневное…

Миклай, вырвавшись из цепких девичьих рук, вскочил, заткнул под брюки выбившуюся рубашку, как граблями, выгреб пальцами из взлохмаченных волос сенную труху.

— Ну, здравствуй. С тобой мы их живо в оборот возьмем, — он гордо оглядывает девчат и неожиданно подмигивает, теперь уже им, как бы приглашая повеселиться вместе.

Лавруш, крепко пожимая руку, мельком оглядывает девчат. Их много. Сразу и не узнаешь никого. И оттого, наверное, что он впервые в их компании, что непривычен пока, девушки как-то разом замолчали, посерьезнели. Они поглядывают на него осторожно, изучающе, но как бы случайно, будто он их ничуть не интересует. А сами незаметно одергивают платья на круглые загорелые колени, поправляют волосы, поджимают босые в белых царапинах от колючего сена ноги.

У одной в зубах высохший стебелек травинки. Откусывая острыми зубами кусочки от него, она какое-то время пристально глядит на Лавруша. Вероятно, оттого и он сразу выделяет ее среди остальных девчат. Сероглазая, с живым круглым лицом и остреньким аккуратным носиком, она симпатична даже в таком невидном наряде. Платье с короткими рукавами, платок, завязанный на старушечий манер — назад, вот и все одеяние. Руки загорелы, темны, как и ноги, только белая полоска виднеется из-под поднявшегося рукава. А лицо посветлее — будто жар расплавленной бронзы подогревает кожу изнутри, подсвечивает, припекает ее.

Это Ануш. Из соседней деревни. Лавруш знает ее: когда ходил в школу, она бегала то ли во второй, то ли в третий класс. Так что лет на пять моложе его. Отца нет, в прошлом году, Лавруш слышал об этом случае, угодил он под дерево на лесозаготовках. Богата сестрами и братьями, но сии еще школьники, так что, считай, Ануш — главная помощница матери. «Наверное, разнорабочей в совхозе, — подумал мимолетно Лавруш. — Если б на ферме работала, я бы знал».

А она отвернулась к больше не глянула на парня ни разу, будто тотчас забыла о кем. Шепчется о чем-то с подружкой, и обе прыскают временами, зарываясь лицом в сено.

Когда-то здесь была просто излучина, но вода пробила прямой путь, и образовался затон с небольшим островком. Это место чем-то приглянулось жителям деревни, и, выходя на сенокос, кашеварку и шалаши они ставят всегда именно здесь, напротив островка, на который переброшен небольшой мостик в две доски. Сейчас народу тут мало, вместо пятнадцати-двадцати шалашей стоит, как сирота, один-единственный. У берега два котла: в одном варят суп, в другом — чай. Тут же длинный стол, сколоченный, видимо, из случайных досок, по обе стороны его такие же длинные скамейки. Ножки их крепко вбиты в землю. Дальше, у скирды, техника: «Беларуси», навесные косилки, копнитель, сеносгребатсль. И кажется, что техники больше, чем людей. Еще дальше пасутся пять стреноженных лошадей. Нет, не пасутся — стоят, как прибитые к земле. Сытые, видать. Делать им нечего: подвезти продукты, питьевую воду, сушняк из леса для костра — вот и все заботы. Да и выв ел и-то их, наверное, лишь для того, чтобы они сами добывали корм себе. Это — все кони, что есть в совхозе.

— Поесть хочешь? — спрашивает Миклай.

— Да нет, я с собой прихватил.

— А ты нашего попробуй. Тетушка Ведаси, суп остался? У нас еще работник прибыл.

— Есть, есть. И не остыл еще, — слышится из шалаша голос поварихи.

Лавруш поставил мотоцикл в тень, переоделся за кустами в спортивный костюм. Когда подошел к столу, там уже все было готово: наваристый суп, мясо, хлеб, чай со смородиновыми листьями. И ложку не стоило брать из дому.

Ведаси стоит рядом, скрестив руки на большой груди, наблюдает. А когда ложка заскребла по дну жестяной тарелки, улыбнулась:

— Ну что, еще надо?

Она знает, что надо, не ждет похвалы своей стряпне — ее суп сам себя хвалит.

— Не откажусь.

— У воды и старый лапоть проглотишь, — довольно смеется Ведаси. По старой примете, работник, который хорошо ест, и работать хорошо будет.

Лавруш молчит, занятый супом.

— Подъем! — кричит вдруг бригадир Тикын — будто специально дожидался, когда Лавруш наестся. Он бьет ложкой по дну алюминиевой чашки над головой, длинный и тощий, как сухая палка.

Из шалаша, из-за кустов, с берега поднимаются мужики, бабы, девчата, собираются вокруг бригадира. Потягиваются, бормочут что-то про себя, трут сомлевшие груди и лица, некоторые тут же направляются к котлу с чаем, пьют из жестяной кружки, одним ухом слушая наставления бригадира. Но у того разговор короткий:

— Трактористы будут косить на своих местах, а мы пойдем на остров.

Взвыл пускачом один трактор, другой… Вот они уже мчатся к леску. А косцы гуськом идут к мостику.

— Косы где? — спрашивает Лавруш. — Косить буду.

— Поди к Карпу, — машет рукой бригадир. Потом вдруг оборачивается: — Да не вздумай назвать его так!

Вообще-то старика сторожа зовут Капром — Капр Афанасьевич. Но кто выговорит это имя? Куда удобнее Карп. Так его и зовут в деревне за глаза. А уж коль нечаянно вырвалось так в его присутствии — берегись. Старик он тихий, лишнего слова не скажет, да и нужные-то говорит будто нехотя, будто через силу, а коль раззадоришь — позеленеет весь от злости. Может и ударить чем ни попадя под горячую руку.

Лавруш осматривается, заглядывает в шалаш — Карпа нигде не видно.

— Чего потерял? — спрашивает Ведаси.

— Где Карп?

— Вона сидит, — тычет она пальцем в сторону реки, — За кустами.

Постарел, постарел дед. Сидит, смотрит на воду — не шелохнется. Маленький, сгорбленный…

— Карп Афанасьевич… — тихо говорит Лавруш и тут же в замешательстве замолкает. Как же это сорвалось? А может, старик и не слышал? Сидит как сидел.

— Карп Афанасьевич, — снова говорит Лавруш.

— Слышу, слышу, — отзывается старик. — Не глухой. Посмотри-ка лучше, как рыбки играют… Мне бы их проворство…

— Ого, и крупные ходят. Что же вы без удочки?

— Я, мил-человек, за всю жизнь ни одной рыбки не выловил… А вот смотреть на них люблю. Что тебе?

— Косу хочу попросить.

— Если хочешь, почему не дать, — проговорил старик, медленно поднимаясь.

А вообще-то не так уж он и постарел, вон как легко идет. Сколько помнит Лавруш, Карп всегда был таким же легким в ходьбе. И руки еще сильные. И волосы черные. Только поредели немного. А вот сидит совсем по-стариковски.

Карп внимательно оглядел пария, прикидывая его рост, вынул из-за кочек косу, опробовал лезвие, осмотрел обух, рукоятку, встряхнул в руках и подал Лаврушу:

— Как раз по тебе, будто специально делана.

Закинув косу на плечо, Лавруш, как и другие, направился к мостику.