Кто дал вам музыку?

ДНЕВНИК КЛОДИНЫ

Не так давно в городе Фениксе, который еще со времен американской революции служит торговым центром для фермеров северных районов штата Нью-Йорк и Западного Вермонта, жила-была девочка по имени Клодина.

Отец Клодины, Фред Краус, был вдовец. Когда умерла его жена, он перевез к себе из Лаудонвилла свою незамужнюю сестру Лили, чтобы она готовила им с дочерью еду и смотрела за домом. Лили со своими обязанностями справлялась превосходно, но, будучи женщиной впечатлительной и нервной, ужасно страдала оттого, что ей пришлось похоронить себя в старом доме из одиннадцати комнат, где не было ни одного чулана, зато имелся такой просторный чердак, что на нем можно было устраивать костюмированные балы. Когда Клодина подросла и ее отдали в школу, Лили поступила работать в библиотеку и стала проводить там четыре дня в неделю. Духовная жизнь ее наполнилась и обогатилась, теперь она чувствовала, что нужна людям, зато Клодина часто оставалась без присмотра.

Впрочем, Клодина ничуть против этого не возражала. Больше всего на свете она любила болтаться возле отцовской бензозаправочной станции, но отец ее визиты не поощрял, потому что беспокоился, когда она переходила столько улиц, идя к нему из школы, да и язык, на котором объяснялись водители грузовиков, мало подходил для детских ушей. Клодина не считала нужным сообщать отягощенному тысячей забот отцу, который работал по тринадцать часов в сутки, что употребляемые водителями выражения ей давно известны.

В Фениксе никогда ничего не происходило, это было обиднее всего. Последнее сколько-нибудь выдающееся событие произошло еще до того, как Клодина появилась на свет: Джозефа Уолкера — отец у него умер, а мать была портниха и пьяница — забрали в армию и послали в Корею, а потом он попал в плен и, когда война кончилась, отказался вернуться в Америку. Тетя Лили называла его ренегатом и рассказывала, что, когда «Лайф» напечатал о его отказе вернуться домой, из Нью-Йорка приезжали в Феникс два корреспондента и интервьюировали его мать, его школьных друзей и библиотекаршу. С тех пор как Джозеф Уолкер вернулся — а он все-таки вернулся, — в городе не случилось абсолютно ничего интересного. Что касается Джозефа, то он, когда у него появлялось желание работать, нанимался землекопом на какую-нибудь стройку и по виду ничем не отличался от других людей.

Впрочем, Клодина тоже по виду не отличалась от других школьниц в Фениксе. Во всяком случае, глядя на нее, вы бы никогда не предположили, что ее ждут необыкновенные приключения. Лили говорила, что у Клодины красивые глаза, а так обычно говорят о некрасивых девочках. Ноги у нее были длинные, а талия короткая, и в своих комбинезончиках Клодина напоминала Жирафа, тянущего шею через забор. Нос у нее был длинный, с широкими крыльями, как у отца, и при первых же заморозках у нее начинался насморк. Из-за короткой верхней губы — тетя Лили говорила, что в детстве Клодина сосала палец, — зубы ее казались ужасно длинными, как у Багса Банни[1]. И в довершение ко всему у нее было обиженное выражение лица, хотя обижалась Клодина редко.

Клодина дружила только с одним человеком. Ребята в средней школе, где она училась, считали ее кто задавакой, кто уродкой, кто просто дурочкой, а увидев, как она строит рожи перед зеркалом в уборной, они решили, что она чудна́я, хотя все любили иногда строить рожи перед зеркалом, и вообще перестали обращать на нее внимание.

Однако Робина Уэлса Клодина нисколько не раздражала, — возможно, потому, что у него хватало своих забот. Во-первых, имя: когда при нем начинали разговор о Робин Гуде или даже о знаменитом подающем Робине Робертсе, добром это не кончалось, потому что он никогда не скрывал, что презирает бейсбол. «Глупая и скучная игра», — заявил он однажды и навеки погиб в глазах жителей Феникса, гордившихся своей местной сборной. Во-вторых, Робин не желал иметь никакого дела с ребятами, которые его задирали или пытались им командовать.

«Ты не думай, я их не боюсь, ни этого Эдди, ни Уолтера, ни остальных», — говорил он Клодине, и она ему верила, понимая, что он просто не хочет, чтобы кто-то посторонний вмешивался в его жизнь, — ведь она этого тоже не любила.

Клодина считала Робина не только самым умным из ребят шестого класса, но и очень красивым, несмотря на большие торчащие уши и толстую серебряную скобку на зубах. Единственно, что ей в Робине не нравилось, кроме его постоянных поползновений командовать просто потому, что он мальчишка, был транзисторный приемник, который он носил подвешенным к плетеному индейскому поясу с вызывающе выведенным именем «Робин Уэлс» и никогда не выключал. Все его карманные деньги уходили на батарейки, потому что он любил, чтобы возле него раздавались какие-нибудь звуки, — Клодина же, когда не играла с Робином, любила тишину.

— Сводка погоды! — кричал он, встречая ее после уроков. — Приближается циклон!

Но он хоть знал, что представляет собой циклон, что такое перекрестное опыление и подземные испытания, и где находится Камбоджа, и какие десять рок-н-роллов признаны самыми популярными на этой неделе, и какие вещи пользовались самым большим спросом на дешевой распродаже в магазине Горди.

Клодина мирилась и с тем, что он постоянно норовит верховодить, хотя ни от кого другого она бы этого не потерпела, и с тем, что он вечно колотит по чему попало в такт грохоту, несущемуся из его транзистора, потому что у него был талант выискивать места, где можно устроить их очередной домик. Они уже не помнили, когда это началось: им казалось, они строили домики всю жизнь. Это Робину пришла в голову мысль соорудить домик на орешине над сараем во дворе у Краусов и превратить в наблюдательный пункт чердак их дома, куда никто никогда не поднимался, даже тетя Лили, которая могла бы убирать туда зимние вещи. А еще он додумался оборудовать для них убежище на задворках давно закрывшегося ресторанчика на Главной улице, и сделал он это с помощью предметов, пришедших в негодность после того, как они простояли несколько лет во дворе у его дяди, который торговал подержанными газовыми плитами, раковинами, холодильниками, насосами и коньками.

Подобно настоящим супружеским парам, Клодина и Робин делили заботы «по дому» согласно своим вкусам. Только у Робина была склонность к тому, что обычно любят делать женщины, хотя ничего девчоночьего в его характере не было; Клодина же предпочитала удовольствия, чаще выпадающие на долю мужа, хотя опять же никто не назвал бы сорванцом эту хрупкую девочку с большими, немного навыкате голубыми глазами. Робин любил обставлять их домики: притаскивал вытершиеся коврики, писал картины и развешивал их по стенам, сооружал кресла из старых туристских стульчиков, привязывал гамаки, чтобы на них можно было спать в спальных мешках, а также красил все, что было нужно, масляными красками и лаками, которые он брал из отцовского гаража. А Клодину, хотя она с удовольствием помогала ему, в глубине души привлекало к домикам уединение, которое они ей давали. Как мужчина стремится домой после дня трудов, мечтая не о развлечениях и веселье, а о тишине, чтоб отдохнуть и собраться с мыслями, так и Клодина всегда ждала той минуты, когда, покончив с уроками и с делами по хозяйству, она сможет побыть в их домике одна, пока Робин кормит своих хомячков или занимается с учителем музыки — он играл на аккордеоне.

От дяди Берджи Робин и принес Клодине целую кипу старых деловых календарей вплоть до 1926 года. Корки их местами посерели от плесени, но страницы, как сразу заметила Клодина, были почти чистые, — ну и что, что дни недели не совпадают, а кое-где стоят чьи-то инициалы и значатся сообщения об удивительных событиях, например: «В этот день Блерио совершил перелет через Ла-Манш», или «Сегодня первый день еврейского праздника Пятидесятницы». Впрочем, Робина не интересовали ни события, ни сами календари.

— Неужели тебе не хочется узнать, кто был Блерио? И что это за праздник Пятидесятницы? Если бы ты был иностранец и прочитал на листке двадцать второго февраля, что в этот день столько-то лет назад родился Джордж Вашингтон, неужели это бы тебя не заинтересовало?

— Во-первых, все знают, кто такой Джордж Вашингтон, даже иностранцы. Во-вторых, я не иностранец. И вообще я взял календари затем, чтобы украсить полку.

— Какую полку?

— Я знаю, где достать материал для полок. Если ты поможешь мне собрать его, я сделаю тебе книжный шкаф.

В благодарность за помощь Робин отдал календари Клодине. И вот они стоят рядами, настойчиво требуя внимания: пусть Клодина не только выяснит, кто такие были Чарльз Дауэс и Гертруда Эдерли, но и заполнит все чистые страницы, пусть она сделает это на досуге, когда остается одна и никто ее не тревожит в домиках, где они развесили полки с календарями, превратив их в филиалы своей библиотеки.

Сначала Клодина переписывала в них все, что ей казалось интересным. Например, заметку из местной газеты об одиннадцатилетней девочке, которая вставала каждый день в пять часов утра, чтобы успеть перед школой два с половиной часа позаниматься фигурным катанием, потому что ей хотелось принять участие в олимпийских играх. Потом в календарях стали появляться стихи — целиком или отдельные строфы из томиков, которые тетя Лили приносила из библиотеки; иногда это были живые поэты, например Ричард Эбергарт или Хорас Грегори, иногда старые, такие, как Малларме[2] (его имя по звучанию напоминало мармелад) и Китс[3] (его маска была такая холодная, равнодушная, а стихи нет). Она любила переписывать те места, которые не понимала, — они казались ей самыми красивыми. Порой ей приходилось смотреть слова в словарях, так что она узнала не только кто были Блерио и Дауэс, но и что значит «святотатство» и «гипертрофированный».

Только через три-четыре месяца, целиком заполнив два календаря, Клодина отважилась наконец написать несколько строк от себя. Первые записи шли под заголовком «Интересно…». «Интересно, зачем эта Нанетта вставала каждый день в пять часов утра, чтобы кататься на коньках. Она сама заводила будильник или нет? Сама ли готовила себе завтрак? Может, она хотела доказать своему отцу, что может стать самой знаменитой фигуристкой в мире? Почему в газете не рассказали обо всем, что хочется узнать?» Или: «Интересно, почему Хорас Грегори написал стихотворение о девушке за роялем. Неужели только потому, что видел ее однажды, когда она приходила к ним в гости? Или он все это придумал? Интересно, ответил бы он мне, если бы я знала, куда ему написать, или подумал бы, что я сумасшедшая?»

Когда Клодина убедилась, что Робина совершенно не интересуют календари и он никогда в них не заглядывает, она стала сочинять сама.

Эту часть Клодина назвала «Придумала из головы» и каждый раз заполняла полную страницу, если писала не слишком мелко. Когда настроение у нее было деловое, она просто записывала в календарь: «Сегодня опять прекрасная погода. Для папы это очень хорошо, потому что людям не сидится дома и они отправляются куда-нибудь на машинах». Если же ей становилось грустно оттого, что отец, тетя Лили или Робин Уэлс обращают на нее слишком мало внимания, она начинала размышлять и делать обобщения: «Старшие считают, что слово «старшие» — детское. Они предпочитают называть себя «взрослые». О детях они совсем не думают. Они умеют беспокоиться о них, кричать, сердиться, но думать о них не умеют. От детей они всегда стараются отмахнуться.