Кто дал вам музыку?

— Почему вы сделали эту оговорку?

Клодине с ее наблюдательного поста не было видно психиатра, зато в поле ее зрения находился бурно вздымающийся бюст тети Лили и сатанинская усмешка рябого писателя.

— Потому что за все годы моей работы я впервые встречаю такое сочетание глубины и целеустремленности у столь юного существа.

— Но вы забываете, доктор Фиббедж, — Клодине показалось, что именно так тетка назвала психиатра, — вы забываете, что она всегда была очень замкнутым ребенком. У нее всего один настоящий друг, и единственно, с кем она делилась мыслями и говорила о книгах, была я.

— Должен заметить, — вмешался писатель, — что в «Дневнике Клодины» я нахожу ваши мысли, мисс Краус, и ощущаю вашу душу.

Выражение, которое разлилось по лицу тети Лили, поразило Клодину смесью страха, алчности и расчета — точь-в-точь такое выражение появлялось у сидящей на голливудской диете теткиной приятельницы, толстухи Мэри Клемфасс, когда ее искушали где-нибудь в гостях кусочком торта.

— Простите, но… — медленно произнесла тетя Лили. — Мистер Ноулс поверил мне, когда решил печатать дневник, почему же я должна что-то объяснять теперь вам?

— Мистер Ноулс не знал вас так, как знаем мы.

Тетя Лили вспыхнула, и писатель — его звали мистер Крафт — поспешно добавил:

— Нет, нет, я вовсе не хочу сказать, что вы кого-то обманули. Но ведь вы не только умная и тонкая женщина, вы еще и чрезвычайно скромны. Вам, естественно, не хотелось раскрывать, какое огромное влияние вы оказываете на малютку Клодину.

«Малютку»! Клодину чуть не стошнило. Она повернулась, прошла на цыпочках по коридору, бесшумно открыла заднюю дверь и помчалась к Уэлсам. Влетев к ним в кухню без стука, она столкнулась нос к носу с Робином, который стоял посреди комнаты с банкой арахисовой халвы и доставал ее оттуда пальцами.

— Только не говори, что не разговариваешь со мной! — выпалила она, пользуясь тем, что рот у Робина полон. — Ой, что я сейчас слышала! Ты бы на моем месте тоже прибежал посоветоваться.

Рассказ Клодины о тете Лили и ее гостях Робин выслушал вполне спокойно и даже чуть-чуть прикрутил свой транзистор. Но когда она дошла до алчного блеска в теткиных глазах, он поднял руку.

— Стоп! — Он повернул рычажок на полную мощность: «А теперь передаем по вашей просьбе самую популярную мелодию недели — «ПЛАЧУ И РЫДАЮ» в исполнении «Мэдменов»[7]. Потом выключил транзистор и сказал невозмутимо: — Мне все ясно. Эти типы тебя замордуют. Изведут хуже «Битлов».

— Думаешь, я сама не понимаю?

— Сейчас они пока ведут пристрелку. Я слушал передачи по программе Длинного Джона и изучил их технику. Сначала они поговорят с твоими друзьями, потом с твоими врагами, потом с твоей семьей. К тому времени, как они дойдут до тебя, им будет известна о тебе каждая мелочь, и ты будешь чувствовать себя так, будто они читали твои письма или подслушивали, как ты разговариваешь во сне. Вот так-то, Клодина, за все приходится расплачиваться.

— Ах, надоели мне твои нравоучения! Между прочим, эти типы и до тебя доберутся, увидишь.

— Уже добрались. Как ты думаешь, куда они заглянули перед тем, как явиться к вам?

Клодина широко раскрыла глаза.

— И что ты им сказал?

— Ничего особенного. — Вид у Робина был скучающий. — Сказал, что календари я взял у дяди Берджи для наших домиков. Сказал, что понятия не имел, что ты там с ними делала. Сказал, что у тебя богатое воображение, почти как у меня.

— Спасибо.

— Они меня расспрашивали о твоей тетке. А я им сказал, что она самая умная женщина в Фениксе, умнее, чем все наши училки, вместе взятые, включая мисс Бидуэлл.

— Ну, для этого многого не требуется. — Клодина задумалась. — Слушай, у вас есть печенье?

— Только «Ритц».

— Сойдет. — Она запустила руку в протянутую ей Робином коробку. — По-моему, ты что-то придумал.

Робин кивнул.

— Пока все будут считать, что книгу написала ты, житья тебе не дадут. Типы вроде этого Фиббеджа…

— Он доктор.

— А, какая ра! Они в тебя вцепятся мертвой хваткой и начнут изучать, как козявку. Вечно на тебя будут указывать пальцами, учителя начнут тыкать в нос: «Ай-ай-ай, мисс Краус, автор такой книги мог бы написать сочинение и получше». А если ты поступишь в университет…

Клодину передернуло.

— Слушай, а ведь я могу переменить имя!

— Бесполе. Может Джеки Кеннеди[8] переменить имя, как ты думаешь?

Клодина внимательно слушала Робина. Фантазия у него была необузданная, но в вопросах житейских он обнаруживал трезвый и деловой ум — даже, наверное, более трезвый и деловой, чем у ее отца, единственного, кроме Робина, человека в мире, с кем она могла посоветоваться о таком деле. Но к отцу сейчас обращаться не имело смысла. Он желал ей добра, но пересилить себя и заговорить о книге, которую дочь написала, он не мог, словно стыдился того, что она сделала, поэтому сейчас Клодине придется все решать самой. Отец уже давно как-то странно поглядывал на нее, с самого начала этой истории с книгой, теперь же, когда дело зашло так далеко, он стал бояться дочери, будто породил ведьму.

Клодина медленно подходила к дому. Рябой писатель и доктор Фиббедж прощались с тетей Лили на крыльце — та стояла, держа крепко сжатые руки перед грудью, будто у нее в ладонях была птичка и она боялась, как бы птичка не улетела.

— Ага, вот и Клодина, — прошептал доктор Фиббедж. — С ней-то мне и хочется поговорить.

— А тебе хочется с нами поговорить, Клодина? — спросил мистер Крафт с такой улыбкой, будто собирался ее съесть. Ответить ему «нет» было бы трусостью. — Я тебя угощу мороженым, если тетя позволит.

— Если Клодина хочет… — пролепетала тетя Лили.

— Конечно, хочу!

И не успел никто раскрыть рта, как она уже стояла возле их блестящей машины.

— Тетя Лили, я скоро.

— Мы ее не задержим.

— Твоя тетя необыкновенная женщина, — прошептал Клодине с заднего сиденья детский психиатр, пристально разглядывая ее.

— Еще бы! — согласилась Клодина.

— Тебя тоже не назовешь обыкновенным ребенком, — заметил мистер Крафт, сворачивая на Главную улицу. — Выкинуть такой номер! Мало мне братьев-писателей, теперь изволь еще сражаться с одиннадцатилетними конкурентами.

— Мне почти двенадцать.

— О, это, конечно, в корне меняет дело.

— Послушайте, мистер Крафт, — спросила Клодина, — вы любите писать?

— Я тебе признаюсь: писать книги легче, чем работать. Но я ведь не знаменитый писатель, а просто известный. А ты любишь?

— Мне это ужасно надоело. Я, наверное, никогда больше не буду писать.

— Почему? — встрепенулся детский психиатр.

— Я же вам сказала: надоело. А тетя все равно приставала: пиши, пиши, пиши.

— Что?! — Доктор Фиббедж вдруг задышал, как собака в июльский зной. — Ты хочешь сказать, что твоя тетя знала о книге, когда она еще не была кончена?

— Стоп! — скомандовала Клодина мистеру Крафту. — Вот кафе О’Мо́лони, у него самое лучшее мороженое, крепкое, не какая-нибудь размазня.

Машина остановилась возле кафе.

— Осторожно, мистер Крафт, вы льете кофе на галстук.

— Куда ты, подожди! — зашептал доктор Фиббедж, едва не срывая голос. — Ты же не ответила на мой вопрос!

— Мне пломбир с орехами. Будем есть и разговаривать.

Когда они уселись за столик и заказали ей двойную порцию орехового пломбира, Клодина спросила доктора Фиббеджа:

— Почему вы так удивились, когда я сказала, что тетя Лили знала про книгу?

— Мы думали, что для нее книга была такой же неожиданностью, как и для всех нас.

— А, она просто скромничает. Вы же сами сказали, она необыкновенная женщина. В общем-то, она все и придумала… Осторожно, мистер Крафт, вы льете кофе на галстук.

— У меня дрожат руки, это оттого, что я слишком много пишу, — объяснил писатель. — Мне послышалось, ты сказала, будто книгу написала твоя тетя, а не ты. Какая чепуха, правда?

— Если вы дадите мне слово, что не проговоритесь… Понимаете, я обещала тете хранить все в тайне. Но мне стыдно, все хвалят меня, покупают мороженое, фотографируют, а на самом деле самые интересные места в книге написала тетя Лили. Она ужасная фантазерка. Книгу сочинила она, я тут ни при чем, только она боялась, что над ней будут смеяться, потому и решила поставить мое имя.

Клодина повернулась к сидящему напротив детскому психиатру.

— Доктор Фиббедж, у вас такое лицо — можно подумать, вы сейчас увидели привидение. Я сказала что-нибудь не то?

Психиатр сделал над собой усилие и похлопал Клодину по руке:

— Совсем еще ребенок — и такое чувство справедливости! Я ничего подобного не встречал.

— Клодина — истинная, стопроцентная американка, Фиббедж, в этом все дело, — проникновенно сказал мистер Крафт. — Ты собирался наблюдать в микроскоп, как формируется новая Эмили Дикинсон[9], а вместо этого угощаешь ореховым пломбиром нормальную, здоровую семиклассницу. Прав я или нет, Клодина?

— На все сто, мистер Крафт, — подтвердила Клодина, облизав ложку. — А знаете что? Для писателя вы рассуждаете довольно толково. Я говорила моему другу Робину, что писатели бывают почти такие же толковые, как архитекторы, — он-то хочет стать архитектором. А я, пожалуй, все-таки буду писателем, только настоящим, а не самозванцем. До свидания, большое спасибо за мороженое. Я обещала Робину, что буду играть с ним, если корреспонденты и репортеры от меня отстанут. Ведь теперь они отстанут, правда?

На улице Клодина оглянулась — психиатр с писателем стояли у кассы и оцепенело глядели ей вслед. Она махнула им рукой на прощанье и, насвистывая «Марсельезу», побежала искать Робина.