Верховья

— Как был! — вскочил Княжев. — Мы же туда пришли! Телеграмму получали? Княжев я! Бригадир Княжев...

Женщина перестала двигать костяшки, повернулась к печке:

— Княжев?.. Говорили что-то и про Княжева. Тогда, наверно, не отдана.

— Когда же он будет? — спросил Княжев, думая о Шилекше.

Но она ничего не ответила, а только недовольно перетряхнула счеты.

В ожидании мастера сходили в столовую, а потом все расположились возле поленницы дров напротив конторы. Тут было так тепло и тихо, что кое-кто уже сидя дремал.

Туман поредел. Где-то недалеко за конторой слышался напористый шум бегущей воды. Начальства все не было, и Мишка, давно прислушивающийся к этому шуму, пошел на него по вытаявшим гривам.

Оттуда, из лесов, катилась пенная упругая струя, огибала поселок. Как жидкое стекло, она скатывалась с луговины в бочаг, шевелила и изгибала на дне его длинные космы прошлогодней осоки.

Мишка еще не видывал лесных рек и подошел поближе. Какая-то загородь тянулась тут по задворкам, и Мишка сел на избочившееся прясло, снял шапку. Светлая лента струилась под солнцем, завораживала бесконечным плавным скольжением, мерным своим говором. Грело солнышко, зеленел вблизи лес, и где-то уже рядом пробиралась в этом лесу Шилекша. Глядя на воду, Мишка думал, что есть еще радость в жизни, и стоит жить хотя бы ради того, чтобы вот так видеть ежегодно весну, слушать журчание воды, впитывать в тиши доброе тепло солнца.

Бригада от безделья томилась возле поленницы. Кому надо, сходили в магазин — ремень, бритву или мыло купить.

Княжев много раз убегал в контору, куда-то звонил там и снова с решительным суровым лицом выходил на крыльцо.

Когда Мишка вернулся, часть весновщиков, откинувшись спинами к поленнице, блаженно дремала на солнышке, а Шмель, сидя на чурбаке, тихонечко наигрывал им «На сопках Маньчжурии». Сорокин, найдя где-то осколок стекла, скоблил им и без того гладкий свой шест.

Мастера не было.

С поляны он ушел часов в двенадцать, наказав Сергею готовить койки и постели, а сам в один дух побежал в гараж. Только сейчас он вспомнил, что забыл вместе с вагончиками отправить на поляну крепежный материал — цепи-«утки», тросы и проволоку.

День не спеша, устало клонился уже к закату, и Княжев вымотал себе всю душу неизвестностью и ожиданием. Даже Мишке не хотелось больше глядеть на эти дома, поленницы, скворечники и вытаивающие помойки. Все это было чужое, ненужное сейчас, и надо было скорее уйти — остаться, наконец, наедине с лесами, водой и небом.

Нескоро разбитый грузовик, ноя расхлябанным кузовом, подкатил к конторе. Но Чекушин, едва выскочил из кабины, с ходу же начал выговаривать:

— Задерживаетесь, задерживаетесь, товарищи! Нехорошо, ясно-понятно... Грузитесь в машину, ясно-понятно, и едем. Так. Забрасывай мешки!..

Княжев был до того рад, что работа не сдана и что все получится, что не стал ничего говорить, а первым залез в кузов.

Несколько раз забежав в контору, Чекушин ловко запрыгнул на подножку, оглядел всех в кузове, скомандовал:

— Поехали! — и кивнул русоголовому без шапки, в телогрейке нараспашку шоферу. Это был Пашка, который вчера трактором притащил в лес вагончики. Он хлопнул дверцей, и машина понеслась из поселка. У Мишки сжалось внутри: «Вот он, наступил момент — сейчас начнется весновка!»

Миновав луговину, машина запрыгала по корням, среди пней, меж которых начала вилять дорога. И в кузове тоже все запрыгало: люди, мешки, цепи. Мишке было весело и смешно оттого, что старик Сорокин тоже, как мальчишка, подпрыгивал вместе со своим багром и рюкзаком. Наконец кто-то посоветовал ему бросить багор на дно кузова и держаться свободной рукой за борт.

Несмотря на плохую дорогу, шофер ничуть не сбавлял хода, и машина ловко юлила меж пней. Призывник Пашка привык ездить по таким дорогам, и для него это не было новостью. Мишка держался одной рукой за борт, другой за рюкзак, подпрыгивал вместе с рюкзаком и успевал глядеть на приближающийся лес, на солнце, склонявшееся к вершинам и тоже прыгающее с каждым прискоком машины. К счастью, не проехав и часа, машина остановилась у раздорожья, и Чекушин, распахнув дверцу, спрыгнул на снег:

— Сюда, товарищи, отворотка вправо, ясно-понятно! Дальше засядем, не проехать! Снимай такелаж...

Мишка прыгнул в оттаявший рыхлый снег и понял, что теперь уже недалеко.

Слезая с машины, все смеялись, подшучивали, но Мишка уловил в этой веселости уже и некоторую сдержанность, серьезность.

— Такелаж придется пока здесь оставить, на дороге, — сказал Чекушин, — привезем на тракторе, или сами наутре сходите, ясно-понятно... Недалеко тут.

И снова бригада растянулась цепочкой по лесной дороге. Хотя никакой дороги не было, а были просто два санных следа от полозьев вагончиков.

Солнечный день устало завершал свое сияние. Лес стоял смешанный, древний, и по низу его было уже как бы сумеречно. Каждое дерево высилось настолько могуче и самостоятельно, что одна человеческая жизнь перед ним вроде бы ничего и не значила. Мишка подумал, что это и есть те самые леса, в которых работали его отец, дед, прадед... И он благоговейно притих и усмирел душой перед этим древним родовым пристанищем. Одновременно поглядывал и на других: «Как они?»...

Княжев невозмутимо шел впереди рядом с Чекушиным — каждому по следу от санного полоза, за ними Луков, Сорокин...

Уходили все глубже в лес. И лес, в душу которого уже вселялся покой апрельского вечера, принимал их безропотно. Но и выжидательно, будто изучая. Он не шевелил ни единой лапой, не качал ни единой верхушкой. Мощные стволы стояли вечно и как бы окаменело. Только иногда, будто спросонья, падала в рыхлый снег сухая прошлогодняя шишка. Они не оборачивались и не разговаривали, а шли и шли дальше. Дятел где-то выстукивал буднично и деловито, будто дорабатывал дневную смену. Иногда кто-нибудь проваливался до паха в снег, тихо ругался и бригада ждала, пока он утвердится на скользком санном следу.

Уставшие, добрели они наконей до поляны. Комендант Сергей встретил их на крыльце барака. Он давно заправил кровати, ждал их прихода. Сергей работал в лесхозе лесником, в марте заготовлял здесь шесты для сплавщиков, собирал сосновые шишки на семена, насобирал четыре мешка. Шишки надо было отвезти на тракторе в поселок, но Сергей проспал в то утро, когда приезжал Пашка, и теперь думал, что сплавщиков привезут опять на санях. Но увидел пеших и понял, что ошибся.

Следом за мастером все вошли в барак, и Мишка поразился крепости и черноте его стен, гулкости огромного помещения, множеству широких окон.

Барак стоял в этом лесу давно, ему было чуть ли не сто лет, но широкие окна взамен маленьких прорубили здесь недавно. Мишка этого не знал. И опять подумал, что вот в этом бараке и жили, весновали его дед и отец. Теперь и он наконец пришел и поймет их загадочную жизнь на весновке.

— Вот, товарищи, занимайте койки, ясно-понятно, кому где нравится, бросай вещи и выходи на улицу.

«Зачем? — подумалось Мишке. — Наверное, поведет в столовую ужинать».

Мишка бросил свой рюкзак на вторую койку от печки и успел заметить, что Княжев определился в самом дальнем углу, где не было окон. Обрадовался, что не рядом.

Весновщики галдели, на улицу выходить не собирались, все шутили. Слышалось из разных мест большого барака:

— Домой пришли...

— За что боролись, на то и напоролись! Сымай мешки...

— Слезай-ко с меня, милая, хватит, накаталась, — говорил Шмель, снимая гармонь.

— А что, едрена корень, жило прочное, — задорно высказался востроносый в зеленом шарфе Чирок.

— Хватит нам на две-то недели, — отозвался ему молодой краснорожий Ботяков и небрежно росе свой мешок под кровать.

— Отдыхай, сапоги!.. — завалился кто-то на койку.

— Выходи все! — послышался голос Княжева.

Через минуту барак опустел.

Удивленный и обрадованный великим разгулом весны, несокрушимой мощью лесов, Мишка на время как бы забыл, зачем пришел сюда. Сейчас, когда все вышли на улицу, он увидел два зеленых вагончика, слабый дымок над одним из них, учуял среди лесной свежести запах теплого варева и сразу расслабился в предвкушении ужина, а потом долгого сна. Он еще не знал, что, ступив на поляну, бригада враз утеряла дорожную вольность и беспечность — она подчинялась теперь только неукоснительному обычаю весновки, который никогда еще сплавщиками из Веселого Мыса не нарушался.

И вот после короткого перекура Княжев удивил Мишку:

— Передохнули? А теперь на реку! Поглядим, чего она там натворила.

— Спускайтесь до Луха, — сказал Чекушин. — Я вас там на мосту буду ждать. Пару багров прихватите на всякий случай, нет ли затора где.

Кряжистый Ботяков, не дожидаясь особого указания, наскоро посбивал сучки с неошкуренного шеста и насадил на этот шест свой багор. Багор Сорокина к делу готов был давно.

Едва заметная тропинка повела их с поляны сквозь низкий березняк, потом начался высокий сосновый бор. Мишка шел следом за Шаровым и думал: «Зачем Княжев потащил на реку всех? Конечно, посмотреть ее надо, но что толку от этого? »

Сквозь редкие стволы сосен показались спело-желтые штабеля леса, приготовленные для сплава. Забравшись на один из штабелей, все молча глядели на черную воду, на желтые бревна по берегам. Штабелей было так много по обе стороны Шилекши вверх и вниз, что Мишке показалось какой-то шуткой, что их можно сплавить вот этой речкой.

Удивительна была и река — текла она в глубоком лесном провале: так далеко за вершинами было над ней небо. И все-таки вода в ней, цвета густого чая, была высока, она стремительно неслась на уровне берегов мимо мощных древесных стволов. Закручиваясь в воронки, убегала под штабель, на котором они стояли, изредка проносила мимо белые шапки пены или одинокое бревно. Слышно было, как внизу течение мощно бурлило.

Мишка еще не видел таких рек, безудержно бегущих сквозь дремучий и старый лес. В тихих заливинах плавала и кружилась старая мертвая хвоя, легкие, будто от лука, кожурки с сосен... Вода бежала среди снежных берегов, уходила под сугробы, переливалась через луговины, напролом перла сквозь кусты.

Луков, Сорокин, Княжев, Вася Чирок и Шмель — все, кто стоял на штабеле, как бы решали всяк про себя: что же теперь делать с этой рекой и с этим несметным нагромождением штабелей.

Для начала Княжев, как и советовал мастер Чекушин, решил пройти руслом до Луха и отметить повороты, места разливов, оглядеть все штабеля.

Надо было торопиться: хотя солнце еще не зашло, но в самой чаще уже наметились легкие сумерки.

Проваливаясь по пояс в снег, они побрели еловой чащей, с трудом вытаскивая сапоги из провалов. Следы их тотчас наливались холодной темно-синей водой.

Но в некоторых местах плотно осевший снег еще хорошо держал. Изредка выходили на открытые палестины, где уже вытаяла луговина, и тогда всем не хотелось уходить с земли.

Княжев попутно что-то говорил, в основном Лукову или Сорокину, как заметил Мишка.

Брести чащобой по глубокому снегу было чистым наказаньем, но отдыхали плечи, не давило их больше мешками. Километра два или немногим более было до устья Шилекши, но все взмокли, тяжело дышали и не о реке уж думали, не о деле, а о том, как бы скорее выбраться к дороге. Но Княжев по-прежнему напролом вел их через глубокие сугробы, усеянные старой рыжей хвоей, или опять через густой частый ельник, сыпавший за шиворот сухую мелко-колючую иглу.