Лесной колодец

2

Настал день переезда. Перфильевы перевезли свои вещи первыми, пока Журавлевы были на работе. Много набралось всякого барахла, ничего не хотел оставлять Василий Тихонович, даже оконные и дверные ручки поснимал. Жалел, что остаются яблони, — пропадут, небось срежут их бульдозером. Он представлял, как Алексей Журавлев, придя с работы, удивится, увидев опустевшую половину дома, и испытывал какое-то торжествующее чувство, будто очень ловко перехитрил соседей. Все, кончен бал, наконец-то распрощались.

Квартиру дали двухкомнатную, на втором этаже, не зря Василий Тихонович обивал пороги в райсовете. Балкон-то какой! Лоджией по-нынешнему называется. Василий Тихонович перво-наперво вывернул из дверей казенный замок и врезал два своих, надежных, потом принялся тщательно осматривать квартиру, трогал пальцами краску на подоконниках и стенах, боязливо крутил сверкающие краны в ванной — не ударила бы вода. Пол пока гладкий, если рассохнется, можно самому сплотить или покрыть линолеумом. Хоть пожить на старости, как люди, в квартире со всеми удобствами.

Первую ночь пришлось спать кой-как на диване. На другой день, с утра, Василий Тихонович с воодушевлением орудовал шлямбуром, чтобы приделать на место разные полочки, вешалки, карнизы. Жена с племянницей Люсей едва успевали убирать за ним мусор. Наконец навели некоторый порядок, вымыли начисто пол. Успокаивающе застучали ходики. Люся пыталась возражать против них, но Василий Тихонович был непоколебим, пристроил часы на видном месте в большой комнате.

Окна выходили на западную сторону, так что под вечер в квартире было солнечно, приветливо. Василий Тихонович, по обыкновению, вынес табуретку, только уже не на улицу, а на балкон, взял в руки газету: посмотрел мельком фотоснимки да заголовки, читать не стал — мешали разные мысли, связанные с новым житьем-бытьем. Представлялось Василию Тихоновичу, как будет он зимой полеживать на диване, не заботясь о дровах. В баню тоже не придется ходить: мойся, сколько вздумается, в своей ванной, вышел из нее — да прямо в постель. Не простудишься.

Благодушествуя таким образом, он не обращал внимания на то, что во дворе оживленно галдели ребятишки, а к дому все подъезжали новоселы, и, конечно, не мог заметить остановившуюся с противоположной стороны машину с пожитками Журавлевых. Это бы полбеды, что поселили в один дом (больше ста квартир), но Василий Тихонович вздрогнул, когда услышал почти над ухом знакомое, с глухой хрипотцой:

— Здорово, сосед! С новосельем!

— Доброе здоровьице! — словно бы чужим голосом молвил Перфильев.

Сердце упало. Он оторопел, увидев довольное, улыбающееся лицо Журавлева, выглядывавшего из-за перегородки, которая разделяла балкон надвое. Бог ты мой! Неужели получил квартиру здесь, за стенкой?

— Как же ты в наш-то подъезд попал? — недоумевая, спросил Василий Тихонович.

— Подъезды разные, а балкон, считай, общий, так что опять мы соседи.

— Трехкомнатная?

— Ага. Квартира — во! — Журавлев торжествующе показал большой палец. — Зайди посмотри.

— Сейчас не время, после как-нибудь.

«Ишь, ноздри раздул от радости. Не зря зубы-то редкие — везучий. Хорошо, что не в одном подъезде, а то жили бы дверь в дверь, еще перепутает другой раз, начнет звонить. Ребятишки, как сатанята, вертелись бы на лестнице, от них больше всего шуму», — соображал Перфильев.

— Слыхала, Егоровна, с кем я толковал на балконе? — шепотом доложил он жене.

— Как не слыхать!

— Вот ведь незадача, принесла их нелегкая! Тьфу!

— Наплевать, коли в разных подъездах.

— А балкон! Все равно что на двоих один.

За стеной, едва успели перетаскать вещи, началось новоселье. Переезжать Журавлеву помогали заводские друзья-приятели. Эко загомонили, как в праздник, даже песни запели! Беспечальный народ, позавидуешь. Василий Тихонович предполагал, что навсегда избавился от дикарских выкриков журавлевского телевизора, словно специально настроенного только на прием футбольных передач, но вот, пожалуйста, уже включали его, и здесь бетонная стена не смогла сдержать яростный вой болельщиков. Кажется, им вторил сам Журавлев по привычке орать на стадионе.

— Было хорошо, а стало лучше! — досадливо бурчал Василий Тихонович, натягивая на голову одеяло. — Ну и новоселы!

Минутное благодушие уступило место обычной настороженности. Ночью Василий Тихонович прикладывал ухо к электророзетке, которая вделана в стену, отделявшую его от Журавлевых, выходил на балкон, щупал перегородку: соображал, что бы предпринять.

Люся сдала последний экзамен и сразу укатила к себе в деревню. Слава богу! Лето там проживет, а осенью можно будет намекнуть насчет институтского общежития. Канитель одна с этой молодежью. Ей ведь уроки надо делать, допоздна свет не выключает. Стол, видишь, письменный притащила, целую комнату заняла. Ясное дело, девка стесняется, все ей в отдельности подавай; без нее куда спокойнее будет.

Ребята Журавлевы теперь шибко не досадят, по крайней мере, за яблоками не залезут. У себя в квартире пусть хоть на головах ходят: всю стену Василий Тихонович наглухо обшил деревоплитой, даже электрическую розетку замуровал — без нее можно обойтись, есть другая в большой комнате. Только на балконе очень уж низка перегородка, как выйдешь, который-нибудь из ребят высовывает голову, на стул, наверно, встают. И Василий Тихонович совсем отгородился от докучливых соседей: пока Журавлевы были на работе, он со своей стороны воздвигнул дополнительную перегородку из той же древесной плиты, в упор до следующего балкона.

Журавлевы посмеялись над такой реконструкцией, но ничего не сказали Перфильеву, дескать, пусть хозяйничает на своей половине. Ребятишки, те поступили откровенней, должно быть, старший, Славка, написал аккуратным почерком на дверях Перфильевых мелом: «Осторожно — злая собака!»

Василий Тихонович обнаружил надпись утром, в девять (конечно, многие успели прочитать). Он знал, чьи это проделки. Испытывая негодование, воровато, чтобы никто не заметил, стер мел тряпкой.

И здесь, на новом месте, продолжалась беспокойная жизнь.

ИХТИОЛОГ