Особняк

– Ох, прекрати, пожалуйста, – попросила Эмили, не в силах перестать смеяться. Впрочем, через минуту она не смогла отказать себе в удовольствии подначить Энди: – Постой, давай-ка все проясним: так ты считаешь, что миссис Хедридж…

– Су-у-у-у-у-у-персложная дама, – сказал Энди, и оба рассмеялись, заканчивая приводить группу в порядок.

Они вместе вышли на парковку для персонала, и он облокотился о капот своего винтажного «порше». Энди утверждал, что стесняется своей машины, но также, по его словам, благодаря ей он был неотразимым в глазах молодых, холеных, мускулистых мужчин, придавали ему статус в глазах мужчин. Так разве можно было в таком случае от нее избавиться?

– Давай начистоту, – говорил Энди, – у меня есть шарм и деньги, но вот внешность подкачала. Я мог бы купить себе хороший, новый, люксовый автомобиль, но он мне чем-то поможет только в том случае, если я приклею чек на лобовое стекло. Если перестать транслировать свое богатство с помощью этого нелепого антикварного чудовища, мне придется рассчитывать только на харизму.

По крайней мере, так он сказал в прошлом году, когда Эмили спросила его о машине. Тем временем Энди начал встречаться. И казалось, что эти двое влюблены друг в друга.

Любовь. Это загадочная штука. Эмили была почти уверена, что Билли все еще любит ее. И она тоже пока еще любит его. Эмили была уверена в этом: не просто так ведь она вернулась к нему. Но временами ей приходили в голову такие мысли: что, если он попадет в аварию по пути с работы домой, что, если он волшебным образом исчезнет? Насколько легче стала бы ее жизнь, если бы его больше не было? Если бы только она смогла исправить ошибки прошлого! Ей становилось страшно от таких мыслей.

– Он возвращается? – спросил Энди, и Эмили на секунду показалось, что он прочел ее мысли. Но потом она осознала, что Энди, разумеется, знает о поездке Билли на восточное побережье, которую он предпринял, чтобы встретиться с Шоном Иглом.

– Он вернется завтра. Билли написал сообщение: у Шона там какая-то встреча, на которой он обязан присутствовать, но им нужно подробнее обсудить то, о чем они договариваются. Он ведет себя загадочно, и я, конечно, не разбираюсь во всем этом программировании, но зато, похоже, его поселили в отеле в Балтиморе. Он настолько модный, что это кажется нелепым. Сегодня вечером играют «Ориолс», и ложа Eagle Technology в его полном распоряжении. Обычно мы проводим выходные немного иначе. Боюсь, это его вконец избалует.

Энди склонил голову набок, и ей показалось, что он хочет что-то сказать: может, по его мнению, для всех было бы лучше, если бы Билли вообще не возвращался. Она была уверена: он был готов в очередной раз тихонько намекнуть, что Эмили не обязана продолжать жить в браке с Билли и, вместо того чтобы помогать ему удерживать лодку на плаву, ей стоило бы просто уплыть. Она знала, чего ему стоит сдержаться и промолчать. Молчать было не в его духе и не в его духе было проявлять деликатность в разговорах, но Энди уже не раз прощупывал почву, и Эмили в итоге пришлось попросить его закрыть эту тему. Некоторые темы лучше не затрагивать, и она наконец увидела, что он пришел к тому же выводу.

– Уверена, что не хочешь сходить куда-нибудь поужинать? – спросил он вместо этого.

Эмили покачала головой.

– Это очень мило с твоей стороны, но, честно говоря, провести спокойный вечер в одиночестве – предел моих мечтаний. Почитаю книжку…

– Опять свои грязные романчики почитываешь?

– Ой, брось. Едва ли современные любовные романы можно считать грязными, – сказала она, решив не упоминать, что книга, которую она сейчас читает, попадала в категорию эротики. – К тому же не тебе говорить о грязи.

– Грязный Энди, – сказал он. – Грязный Энди был намного грязнее, прежде чем его одомашнили. Ладно, главное – не посади все батарейки на вибраторе, детка.

Она покраснела, и он на это, как всегда, рассмеялся. Потом Эмили чмокнула его в щеку и села в машину. Дверь заскрипела петлями, когда она ее открывала. Чтобы закрыть, ей пришлось приподнять ее и потянуть на себя. Эмили действительно хотелось пойти на ужин с Энди, но было слишком неловко навязываться. Если бы они отправились в какое-нибудь недорогое второсортное заведение, которое она могла себе позволить, он был бы недоволен. Энди был не против время от времени шляться по кабакам, как он выражался, но он привык к определенному стилю жизни, который Эмили был недоступен. Он бы, разумеется, с радостью заплатил за нее, как случалось уже не раз: Энди всегда предлагал угостить ее, но ей не нравилось, что она сама при этом испытывает. Эмили ненавидела это ощущение. Она терпеть не могла нищету и то, что ей приходится считать каждый доллар, но больше всего она не выносила подачки. В молодости ей хватило этого необоснованного чувства стыда, которое ей навязали. Эмили надеялась, что перестанет стыдиться нищеты, когда уедет из дома, но это чувство последовало за ней из Канзас-Сити в университет. Не стоило удивляться, что в Университете Кортаки она тоже чувствовала себя нищенкой. Эмили поняла это в тот самый момент, когда сошла с автобуса в центре Кортаки, но, поднимаясь в гору к кампусу, с потрепанным походным мешком за спиной и сумкой на колесиках, которая волочилась позади нее, она продолжала тешить себя мыслью, что чувство стыда пройдет.

И оно прошло. Ненадолго. И не сразу.

Она даже не потрудилась подать документы в Канзасасский университет или Университет штата Канзас. Большинство девчонок из ее школы могли рассчитывать только на общественный колледж. Это в том случае, если им вообще удавалось окончить школу, не залетев. Для тех, кто метил повыше, Канзасский университет и Университет штата Канзас оказались пределом мечтаний. Это были приличные учебные заведения, но они находились недостаточно далеко для нее. Эмили хотела убраться подальше от Канзас-Сити и с чертова Среднего Запада. Ей нужно было уехать прочь. Как можно дальше от отца, его алкоголизма и… Ее мать умерла из-за какого-то «случая»: Эмили была тогда слишком маленькой и ничего не запомнила. Может, если бы этого не случилось, все было бы иначе. Но все же ее мама действительно умерла во время того «случая», поэтому имеем то, что имеем. Ее сестра Бет, на целых пять лет старше нее, была достаточно взрослой и действительно запомнила маму, а не просто какие-то расплывчатые очертания. Но она уехала, когда Эмили училась в восьмом классе, и поступила в Северо-западный университет[21], где получила стипендию, а потом осталась в Чикаго. Для Бет Чикаго находился достаточно далеко: она больше ни разу не показалась в Канзас-Сити, даже не приехала на похороны отца. Когда Эмили училась в старших классах, они с Бет общались только с помощью редких телефонных звонков, открыток и во время визитов Эмили в Чикаго. Но Бет поступила в Северо-Западный университет, и это доказывало, что уехать отсюда действительно возможно: возможно избавиться от Канзас-Сити, их отца и всего, что с этим связано. Эмили с самого начала решила, что не останется за бортом. Она всю жизнь училась на одни пятерки и сдала вступительные на высшие баллы. Эмили была президентом школьного самоуправления и капитаном команды по кроссу и легкой атлетике, а по выходным она работала волонтером в больнице, подрабатывала няней и продавала в кинотеатре попкорн. Еще Эмили входила в клуб дебатов и отвечала за аудиовизуальную часть зимних школьных мюзиклов.

Она так сильно хотела выбраться из Канзас-Сити, что не встречалась ни с одним мальчиком из школы. Вот уж увольте. На это она не купится, она не будет как ее мать. Эмили эту ловушку за версту чуяла. Красивый парень с красивой улыбкой и вот: ахалай-махалай, ляськи-масяськи, а у тебя уже двое детей и пьянчужка-муж. Мальчики не для нее. Только учеба, работа и внеклассные занятия, которые, по ее мнению, позволят ей поступить в колледж по выбору. Она была классическим «стахановцем» и словно пыталась что-то – да нет, всё – компенсировать. Быть может, живи Эмили в пригороде, она была бы обычным ребенком, но в своей школе она оказалась звездой. Консультант по профориентации не знал, что с ней делать, ведь он никогда не видел никого похожего на Эмили Уиггинс.

Для нее было шоком, когда ей внезапно отказали в приеме в Дартмут и Принстон. В один и тот же день. Она была настолько уверена в себе, что даже не заметила, насколько тонкими были конверты. «Уважаемая мисс Уиггинс, благодарим вас за подачу заявления…» Один-единственный листок бумаги кремового цвета, который должен был стать ее билетом в свободную жизнь, вместо этого был порван на тысячу клочков, которые она скомкала. Удар оказался настолько сильным и неожиданным, что Эмили даже не заплакала. Она просто стояла там, на их покосившемся гниющем крыльце, держала письма из Дартмута и Принстона, смотрела на цветные штампы на печатных бланках и задавалась вопросом, зачем вообще было использовать такую дорогую бумагу. Неужели они рассчитывали так впечатлить абитуриентов, которым отказывали, ожидая, что те, словно защищаясь, вышлют им в ответ чек? Так щенок катается по земле, ожидая, когда его ударят в очередной раз, или девушка, которая считает, что заслужила то, что сделал с ней ее отец.

Вопреки советам сестры, Эмили подала заявление только в пять мест. Бет пошла по самому безопасному пути. Она выпустилась из Северо-Западного университета, стала дипломированным бухгалтером, познакомилась с Ротко и вышла за него замуж, а затем они переехали из съемного жилья в свое собственное в Линкольн-парке[22], и она ни разу – ни одного разочка – не приехала в гости. Но Эмили не винила в этом сестру. Если бы могла, она бы тоже уехала и больше не вернулась. Впрочем, Эмили, практически считая это своим долгом, дважды в год прилетала в Чикаго, чтобы навестить Бет. Они все время созванивались, но ее поездки в Чикаго ограничивались тем, что они с Бет могли себе позволить: они встречались пару дней осенью и пару дней весной. Столько времени вместе сестры и проводили – и Эмили таким образом могла увидеть, какая жизнь ее ожидает. Девочки не обсуждали это, но обе знали, что ситуация дома ухудшилась с тех пор, как Бет сбежала. Эмили боялась, что дом затянет ее, как черная дыра, даже если она окажется в восьмистах километрах от него. Словно автострада – это всего лишь веревка, которую отец может притянуть к себе. Нет, она не отправится в Северо-Западный университет. Только не туда. Поэтому Эмили разослала заявления, коих было всего пять, на восток, в большие, маленькие и средние города: в Принстон, который находился в Нью-Джерси, в Хановер (Нью-Гэмпшир), в Дарем (Северная Каролина), в старый-добрый Нью-Йорк (Нью-Йорк) и, разумеется, в Кортаку (Нью-Йорк).

Два письма – тонкие, с приговором внутри – уже вернулись: там был отказ из Принстонского университета со штемпелем «Принстон, НЙ[23]» и из Дартмута со штемпелем «Хановер, НГ[24]». Поэтому, когда ей пришел конверт из Кортаки, НЙ, она готовилась к худшему. Эмили была уверена, что это еще один отказ. Она оставила нераспечатанный конверт на прикроватной тумбочке на всю ночь, боясь посмотреть, что там внутри, и открыла его только утром, когда встала, собираясь идти в школу: она думала, что утро вечера мудренее и ей будет легче справиться, когда впереди окажется целый день. Но Университет Кортаки предложил ей стипендию и финансовую помощь. Ее ждали в Университете Кортаки. Ее, Эмили Уиггинс, ждали с таким нетерпением, что готовы были заплатить ей, если она согласится приехать. Ее готовы были встретить с распростертыми объятиями.