Симфония сирен

А дальше было нечто такое, что сразу же сделало её кумиром всех борцов за женские права.

— Как это?

— Вот, смотри! Я нашёл продолжение этих строк в своём айфоне:

«Я — не раба! Я — не предмет для того, чтобы мною кто-то обладал! Я — не инструмент для удовлетворения чьих-то желаний или потребностей. Я — не витрина для демонстрации модной одежды или украшений. Я — не повод для хвастовства перед друзьями. Я — просто человек. И я хочу жить так, как хочу. Делать то, что я хочу. Моё тело и моя душа принадлежат только мне. И я не позволю никому называть себя моим хозяином и повелителем».

— Ну, судя по тому, что ты рассказываешь, мне не надо ходить на это свидание. Мне следует просто бежать. Ведь на ней же висит знак наивысшей опасности.

— Попробуй не ходить. Но я почему-то уверен, что ты пойдёшь. Может быть, убеждаешь себя в том, что не надо этого делать, но всё же, по-моему, у тебя ничего не выйдет. Ты запал, залип, а может быть, даже влип. Глагол можешь выбирать сам. Словом, я уверен, что ты не пропустишь этого свидания. Удачи!!!

Действительно, вопреки всему тому, что я говорил и даже пытался внушить самому себе, на следующий день я всё же пошёл в книжный центр. Но не в шесть, а в пять. Просто хотел увидеть, как она сюда войдёт, понаблюдать за тем, что она будет делать, когда поймёт, что её свидание сегодня не состоится. Обожаю впитывать в себя чужие эмоции. Любые. Лучше негативные, чем позитивные. В негативных ведь всегда намного больше искренности. Именно это в них и интересно. Особенно, если эти эмоции зашкаливают. Ведь фальши так много в нашем мире, что любая искренность ценится на вес золота. Но, как оказалось, я сильно ошибся в своих расчётах.

***

Мадмуазель уже была в книжном центре. К тому времени, как там появился я, она, видимо, провела здесь немало времени у полок с книгами по искусству. Это уже было интересно. Ведь мы виделись на конференции по информационным технологиям. А сейчас она уверенно рылась в книгах по живописи. Судя по тому, что ей выдали стул, а рядом с ней стояла консультант, она явно была здесь своим человеком. Я специально не приближался к ней. Лишь наблюдал, пытаясь оставаться незамеченным. Потом она оплатила нехилую сумму в кассе, назвав адрес, по которому ей следует доставить эти книги, и направилась в кафе на первом этаже центра.

Меня, конечно же, очень удивило то, что мы готовились к этому свиданию примерно по одной и той же схеме. Оба мы хотели прийти пораньше и изучить поведение человека, с которым собирались встретиться. Это уже дарило надежду на неординарность всего остального. Кажется, меня ждёт не совсем обычное развитие событий. А может быть, и самые удивительные отношения, в корне отличающиеся от всего того, что у меня когда-то и с кем-то были. Конечно же, если всё сложится. И только в том случае, если я, несмотря на все свои опасения, всё-таки решусь на это.

Я отправился вслед за ней в кафе. Уселся за её стол и выдавил из себя самое мрачное приветствие из всех возможных. Продемонстрировал, что якобы я вовсе и не рад её видеть. Но как это ни странно, она тем не менее искренне обрадовалась мне и даже улыбнулась.

— Привет! Я заключила сама с собой пари. Поставила сто против одного, что ты не придёшь. Испугаешься. Не захочешь себя почувствовать дичью, на которую охотятся. От меня обычно так и убегают все умные мальчики. Надо же, я всё-таки проиграла это пари!

— Какое самомнение, а! Твоё эго просто зашкаливает.

— Это естественно. Ведь я же занимаюсь авангардом. И не надо понимать его только как живопись. Когда он только зарождался, то любили говорить, что авангард в политике — это Ленин. Авангард в культуре — это Луначарский. В женском освобождении — Александра Коллонтай. В поэзии — Маяковский, Хлебников, Кручёный. В искусстве — Малевич, Кандинский, Ларионов. В музыке — Авраамов, Шостакович, Прокофьев…

— Стоп, стоп… Все имена знакомы. Кроме одного. Ну, и кто такой этот Авраамов? Я никогда ничего о нём и не слыхал.

— Ну, конечно же, откуда же ты мог это слышать? Ты небось и не знал даже о том, что именно в Баку была впервые исполнена его знаменитая «Симфония Сирен».

— Не знал. А что это за симфония?

— Это долго рассказывать. И навряд ли тебе будет интересно. Впрочем, кто тебя знает? Ты же у нас весь такой из себя непредсказуемый. Хочешь пока жу, где это было?

Я кивнул в знак согласия, и тогда она потащила меня на бульвар. Мы остановились гдето в районе парашютной вышки. Почему-то она кивнула головой в сторону бухты, а потом встала спиной к морю и выдохнула какую-то просто сумасшедшую тираду: — Представляешь, здесь стоял хор, состоящий из сотен людей. Была выстроена вся каспийская флотилия. Разместились артиллерийские батареи. Летали гидросамолёты. Они садились на воду и вновь поднимались в небо. Раздавались потрясающие гудки. В какой-то момент во всё это буйство звуков врывались свистки всех городских сирен. А потом сюда добавлялся шум от работы двадцати пяти паровозов. Дирижировал всем этим дурдомом сам автор. Он стоял высоко-высоко, на специальной вышке. Не такой высокой, как эта, но чем-то очень похожей на неё.

Тут она направилась в сторону парашютной вышки. Она всё это так вдохновенно описывала, что я наглядно представил себе, как вдоль всего амфитеатра бакинской бухты стоят люди и поют интернационал. Ведь она уже успела объяснить мне, что всё это действо было приурочено к очередной годовщине «Октябрьского переворота». И хотя потом и были сделаны попытки повторить эту «Симфонию Сирен» в других городах, но она уже никогда не имела такого успеха, как в Баку.

— Именно эта бухта смогла свести все эти звуки воедино и обеспечить то звучание симфонии, о котором так мечтал автор. Как жаль, что не сохранилось никаких записей этого перфоманса. А может быть, хоть что-то сохранилось? Кто его знает? Сегодня невозможно найти ответ на вопрос о том, было ли это прекрасно или просто ужасно. Думаю, что из чистого любопытства имеет смысл всё это повторить. Ведь сейчас на многих площадках представители современного искусства творят что-то невообразимое.

Но, тем не менее, никому из них в голову не приходит такая оригинальная мысль, что из шума машин и звучания человеческого голоса можно создавать абсолютно новую музыку.

Она всё-таки решила разъяснить мне ещё какие-то детали всего того, что происходило в тот день в бакинской бухте, и начала усиленно жестикулировать. На нас уже начинали оглядываться прохожие. Какая-то женщина, взглянув вначале на неё, а потом на меня, начала крутить пальцем у виска, явно демонстрируя мне, что у моей спутницы не все дома. Но эту розовую бестию было не так-то просто смутить. Она взяла меня под руку и начала тыкать пальцем в парашютную вышку.

— Вот ты представь себе, что там стоит Авраамов. Вместо фрака на нём рабочая спецовка, а вместо дирижёрской палочки — разноцветные флажки. В зависимости от цвета того флажка, который он поднимал, начинали гудеть пароходы и паровозы, включались сирены и гудки. Грандиозно, правда?

— Честно говоря, не думаю, что это было так уж хорошо. Наверное, это был просто шум и грохот.

— А ты представь себе, что звучит симфония, которой абсолютно не нужны слушатели. Ведь все исполнители одновременно являлись и зрителями. Ими были ещё и те люди, которые просто оказались здесь на бульваре. Они подпевали. Если хотели, конечно. Именно пение формировало музыкальный фон. Представляешь себе всю эту картину?

— С трудом. Мне кажется, что всё-таки это гораздо больше похоже на бред сумасшедшего. Слушай, а может быть, это ты сама всё придумала? Я же всё-таки не идиот. Когда-то даже закончил музыкальную школу. И никогда и ничего об этой «Симфонии Сирен» не слыхал. Как, ты говоришь, была фамилия этого композитора?

— Настоящая его фамилия была Краснопутский. Авраамов — это псевдоним. Хорошо, что он вовремя понял, что с такой фамилией нечего лезть в искусство. А он не просто лез. Он навсегда хотел остаться в нём и формировать абсолютно новую музыку. Он даже написал наркому Луначарскому письмо с требованием немедленно сжечь все рояли и пианино. А ещё хотел запретить Баха, а его «Хорошо темпированный клавир» — уничтожить.

— Какой идиот. Как хорошо, что его мечты не сбылись. Что же он ещё хотел?

— Он мечтал создавать истинно пролетарские произведения, исполняемые самими пролетариями. Всё распланировал. Хотел, чтобы в его симфониях звучали только звуки, полученные непосредственно с фабрик и от работающих машин. Много размышлял о потенциале музыки и степени её влияния на всю нашу среду обитания. Но в результате этой бурной деятельности в истории осталась лишь «Симфония Сирен».

— Ну, что значит осталась? По-моему, кроме тебя, о ней никто ничего и не знает.

— Ну, почему же. Ведь какие-то люди до сих пор пишут историю авангарда. И находят, в ней всё новые и новые события и факты. Хочешь, я подарю тебе специальную инструкцию, которая была выпущена для исполнения этой симфонии? А потом как-нибудь я расскажу тебе историю о том, как она попала ко мне. Нет, не так. Это будет история о том, как я раздобыла эту инструкцию.

Действительно, через несколько дней она вручила мне какое-то чудовищно оформленное печатное издание. В нём было всего восемь страниц текста и каких-то дурацких рисунков. Хорошо, что формат был небольшим. Сложив эту пародию на книжку вдвое, я запихнул её в карман. Прочитал я её уже дома. И долго смеялся над ней. Вернее, над собой. Надо же. Как зацепила меня эта девчонка, что я читаю эту муть!

Сейчас я уже раздраконил эту книжку. А потом собрал все эти странички под единой рамкой и повесил всё это на стену. Когда мне очень плохо, я подхожу к ней и читаю. Мне не важна последовательность, согласно которой должны складываться эти строчки. Мне важно лишь прикоснуться к её миру посредством этих дурацких инструкций. К миру, в который меня впустили, а потом столь же безжалостно вышвырнули. Вернее, я сам себя лишил права и дальше пребывать в том пространстве, что окружало эту экстравагантную особу.

У меня редко бывают гости, но все, кто попадали в мою берлогу, с большим интересом читали эту муру и почему-то даже фотографировали её. Иногда меня это раздражает. Но чаще всего вызывает глупую улыбку, напоминая о том времени, когда я был настолько счастлив, что просто не понимал этого.

***

Мы продрогли на бульваре. Хорошо, что поблизости находился мой любимый ресторан. Я был чудовищно голоден. и пригласил её туда на ужин.

Наверное, когда тебя пытаются одновременно провоцировать и шантажировать, это вызывает лютый голод. Ведь эта девушка уже перешла к следующему этапу моего охмурения и пыталась внушить мне, что надо бы напрячься и подключиться к её стартапу. По её словам, это должно принести мне немало денег, а заодно может стать моим вкладом в пропаганду современного искусства. От такого напора я просто потерял дар речи. Потом я всё-таки решил выслушать её до конца, прежде чем вынести свой суровый приговор. Мы продолжали всё это обсуждать, пока не оказались в Старом городе. У двери какого-то бутик-отеля она вдруг остановилась: