Выходное пособие

1

Конец начинается, когда еще никто ни о чем не подозревает. Все идет как обычно. Сразу после работы я поехала к своему бойфренду в Гринпойнт. Мне нравилось оставаться у него в жаркие летние ночи, потому что ночью в подвале было прохладно и сыро. Мы приготовили ужин — жареные овощи с рисом. Приняли душ и стали смотреть кино прямо на стене.

Мы смотрели «Манхэттен», который я раньше не видела, и хотя старый пень Вуди Аллен в роли любовника юной Мариэль Хемингуэй выглядел довольно-таки отталкивающе, первые кадры с видами Нью-Йорка под музыку Гершвина мне очень понравились; а еще мне понравилась та сцена, где Вуди Аллен и Дайан Китон промокли под дождем в Центральном парке и спрятались в Музее естественной истории, окутанные пещерной тьмой планетария. Глядя на Нью-Йорк на экране, я как будто увидела его в первый раз, таким, как в школе: романтичным, потрепанным, не вполне благоустроенным, полным надежды. Я ощутила тоску по иллюзии Нью-Йорка, а не по тому реальному городу, в котором прожила пять лет. Когда кино кончилось, мы выключили свет и лежали рядом на матрасе, и я размышляла о том, что Нью-Йорк, наверное, единственное место, в котором люди живут в своем воображении задолго до того, как переезжают сюда на самом деле.

Я говорила что-то в этом роде ему, бесформенному облику, лежащему рядом со мной в темноте, но он прервал меня и сказал:

— Послушай. Посмотри на меня. Мне надо тебе кое-что сказать.

Его звали Джонатан, и он любил тусовки. Нет, не так. Его звали Джонатан, и он любил сорить деньгами. У него был собственный ноутбук, кофемашина и проектор, все остальное он арендовал. Он питался воздухом и пылью. Мы встречались почти пять лет, почти столько же, сколько я работала в конторе. Джонатан не работал, в смысле — не ходил на работу. Он подхалтуривал в разных странных местах, а в остальное время писательствовал. Поскольку почти никаких обязательств ни перед кем у него не было, он жил как придется и работал, когда удавалось что-то подыскать. Однажды его нанял закрытый клуб на Уолл-стрит — лупить за деньги бизнесменов среднего возраста. Я любила забирать в ладони его лицо, отмеченное печатью озабоченности, неутолимого беспокойства.

— Ну, — сказала я, — в чем дело?

Он вынул изо рта капу, но не положил ее в кружку на полу, а оставил в руке. Значит, разговор не будет длинным. Он сказал:

— С меня хватит Нью-Йорка.

— Что, тебе не понравилось кино?

— Я серьезно говорю. И ты побудь серьезной хоть раз.

— Я всегда серьезная, — ответила я невозмутимо. — Так когда ты уезжаешь?

Он помолчал.

— Через месяц. Том отплывает…

Я села и попыталась посмотреть на него, но взгляд не фокусировался.

— Постой, что это ты такое говоришь?

— Я говорю, что уезжаю из Нью-Йорка.

— Нет, ты говоришь, что бросаешь меня.

— Это не… — он поглядел на меня. — Ладно. Я тебя бросаю.

— Так бы сразу и сказал.

— Дело не в тебе.

— Ну.

— Дело не в тебе, — сказал он и схватил меня за руку. — Дело в этом месте, в этом городе, который превращает личность неизвестно во что. Мы говорили об этом.

В прошлом году Джонатан все больше и больше разочаровывался жизнью в Нью-Йорке. Что-то вроде: город Нью-Йорк сраный, скучный и утомительный, все его прелести такие же фальшивые, как и претензия на подлинность. Очереди слишком длинные. Чего ни коснись, все — символ статуса, и все стоит слишком дорого. Толпы пижонов, которые готовы выстаивать огромные очереди, чтобы испробовать экзотический десерт, сходить на диковинную выставку, посетить концептуально новый магазин. Все мы вели такую выразительную жизнь. Все, включая меня.

Я ничем не отличалась от остальных. Я работала в офисе и баловалась фотографией, снимала освещенный луной канал Гованус. Или что-то в этом роде, чем люди обычно оправдывают свое существование, как проводят время. На заработанные деньги я покупала пилинг-скатки для лица от Shiseido, крафтовый кофе, кашемировую одежду из Uniqlo.

Как называется гибрид яппи и хипстера? Япстер. Так утверждает Urban Dictionary.

Потом он сказал:

— Ты тоже должна уехать из Нью-Йорка.

— Почему это вдруг?

— Потому что ты ненавидишь свою работу.

— Я ее не ненавижу. Нормальная работа.

— Тогда скажи, нравилась ли она тебе хоть раз по-настоящему?

— Конечно, каждую пятницу вечером.

— Вот именно.

— Шучу. Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь. На самом-то деле.

— Ты работаешь в типографской фирме. Контролируешь производство книг в странах третьего мира. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Я проработала в «Спектре» почти пять лет. Издательства платили нам, чтобы мы координировали изготовление книг, которым занимались типографии в Юго-Восточной Азии, в основном в Китае. Название «Спектра» должно было намекать на широчайший ассортимент книжной продукции, которой мы занимались: поваренные книги, детские книги, блокноты, альбомы, подарочные издания и сувениры. Я работала в отделе Библий. Компания обладала огромной коллективной покупательной способностью, так что затраты на печать, и без того меньшие, чем у отдельных издательств, за счет аутсорсинга в других странах снижались еще заметнее. Надо думать, Джонатан презирал то, что я делаю. Может быть, и я сама тоже.

Я сменила тему разговора.

— Куда ты собираешься? И когда?

— В следующем месяце. Я собираюсь помогать Тому управляться с яхтой. Идея в том, чтобы доплыть до залива Пьюджет.

Я заржала. Том был из того клуба на Уолл-стрит, где Джонатан когда-то работал.

— Ну конечно, — сказала я. — Управляться с яхтой и еще кое с чем в придачу. Он просто в тебя втюрился.

— Ты так думаешь, потому что живешь в мире рыночной экономики.

— А ты разве нет?

Он ничего не ответил.

— Иногда, — сказала я, — мне кажется, что у тебя на меня зуб за то, что я не такая, как ты.

— Шутишь? У нас с тобой намного больше общего, чем кажется.

В темноте я видела, как он двусмысленно подмигивает.

— Как насчет катка сумо?

Каток сумо выглядит так: он катится по постели, а когда докатывается до меня, вжимает свое тело в мое, животом к животу, пока я целиком не утопаю в матрасе, и тогда откатывается в сторону. Так повторяется до тех пор, пока мне не становится плохо от смеха.

— Нет, я не хочу, — отвечаю я.

— Готова?

Он накатывается на меня, яростно наваливается всем весом, вжимает в простыню. Он может быть таким тяжелым, когда хочет. Я сжимаю руки в кулаки, крепко зажмуриваюсь. Я делаю свое тело негостеприимным, твердым, как доска. Постепенно я чувствую, как давление ослабевает. Я чувствую, что он прекращает. Может быть, он ощутил, как меня трясет. Он кладет сухую, тяжелую руку мне на лоб, будто проверяя, нет ли температуры.

— Перестань плакать, — говорит он. — Не плачь. Пожалуйста.

Он предлагает мне воды, но я встаю и сама достаю из рюкзака бутылку Evian. Я сижу на краю матраса и делаю маленькие, бессмысленные глотки.

— Ляг, пожалуйста, — просит он. — Ты ляжешь рядом со мной?

Я ложусь рядом с ним. Мы оба лежим на спине и смотрим в потолок.

Тишину нарушает Джонатан. Робким голосом он говорит, что сейчас может ясно видеть будущее. Будущее — это цены на жилье, растущие в геометрической прогрессии. Будущее — это новые многоэтажки, новые роскошные дома, которые покупают фирмы-однодневки, принадлежащие плутократам. Будущее — это новые магазины здорового питания, штабелей охлажденных ломтиков фруктов в целлофановой упаковке. Будущее — это все больше магазинов одежды и косметики, все больше мексиканских ресторанов. Будущему нужно больше потребителей. Будущее — это новые выпускники колледжей и туристы в тщетных поисках аутентичности. Будущее — это пиво по завышенным ценам в барах, прикидывающихся дешевыми забегаловками. Бла-бла-бла Руссо бла-бла. Манхэттен тонет.

— Что, в прямом смысле? — фыркаю я. — Из-за глобального потепления?

— Не смейся надо мной. И да, в прямом и в переносном смысле.

Дело в том, что я, в общем-то, была согласна с тем, что он говорил. Жить здесь было невозможно. Моей зарплаты хватало только на то, чтобы сводить концы с концами. Из-за цен на жилье и собственной тупости в финансовых вопросах сбережений у меня почти не было, не говоря уже о пенсионных накоплениях. Меня почти ничего тут не держало. Недвижимости у меня не было. Семьи у меня не было. Через десять лет мне стало бы не по карману жить в сколько-нибудь приличном месте.

Но все это я уже слышала раньше и поэтому отключилась и стала думать о том, что делать дальше. Когда он толкнул меня в бок, я поняла, что он что-то спрашивает. Не хотела бы я уехать из Нью-Йорка вместе с ним, вот что он спрашивал.

— И что мы будем делать? — задала я встречный вопрос.

— Мы будем жить вместе, работать время от времени, — ответил он. — Я буду писать и закончу книгу. Ты тоже сможешь заниматься искусством. Я устрою тебе темную комнату, чтобы ты могла проявлять фотографии.

— Неужели можно сделать темную комнату на корабле?

— Ну, не во время путешествия. Я думал, что потом мы могли бы осесть в Орегоне. В сельской местности Тихоокеанского Северо-Запада жить дешевле.

— Я, надо полагать, стану фотографировать природу, — сказала я сухо.

Потолок задрожал от какого-то ритм-энд-блюза с нервными басами. Опять сосед сверху зависает по ночам под грустные песни с хорошим ритмом. Я была невысокого мнения о своих фотографиях. Когда я только переехала в Нью-Йорк, я завела фотоблог под названием «Нью-Йоркский призрак». В основном там были фотографии города. Идея была в том, чтобы показывать новые, неизвестные стороны Нью-Йорка глазами человека извне, но, как я теперь понимаю, эти фотографии были полны клише и стереотипов: ресторанчики с неоновыми вывесками, улицы с бензиновыми пятнами, усталые пассажиры в битком набитых поездах метро, люди, сидящие летом на пожарных лестницах, — в принципе, все та же известная иконография Нью-Йорка, которой изобилуют календари, романтические комедии, сувениры и фотобазы. Их можно было повесить в любой гостинице средней руки. Даже самые лучшие фотографии с самой художественной композицией были всего-навсего подделками под Эглстона, подражаниями Стивену Шору. По этой и по другим причинами я почти забросила блог. Я вообще почти перестала фотографировать.

— Ты хотя бы подумаешь об этом? — спросил Джонатан.

— Я не художник.

— Я имею в виду, уехать со мной.

— Ты уже решил уехать. Тебе только сейчас пришло в голову спросить меня, давай говорить честно.

— Ты вряд ли бы согласилась, если бы я спросил раньше, — сказал он грустно.

Песня кончилась, потом началась снова. У соседа она стояла на повторе. Господи. Мелодия была знакомой, но я никак не могла вспомнить название.

Мы разговаривали до самого утра. Наши голоса охрипли, сделались ломкими, трескучими. Мы отвернулись друг от друга, скрючившись, как сухие листья в конце лета.

Во сне я вспомнила. Вспомнила название песни. «Who Is It?» Майкла Джексона. Мама обычно слушала ее в машине, когда я была маленькой. Она обожала водить. Бесцельными медленными вечерами она ездила по длинным, уходящим вдаль шоссе в штате Юта, пока отец был на работе, а я была еще слишком маленькой, чтобы меня можно было оставить одну. Мы могли поехать в другой город, чтобы купить всего-навсего десяток яиц или пакет сливок для кофе, которые мама приняла за молоко. Мне было шесть, только пару месяцев назад меня перевезли из Фучжоу в Штаты. Я все еще глазела на изобилие в супермаркетах, бесконечные ряды бутылок и коробок, залитые электрическим светом. Супермаркеты — вот что мне нравилось в Америке больше всего. А маме в Америке больше всего нравилось водить — и она ездила очень по-американски, быстро, по пустым шоссе не в час пик, проносясь мимо монументальных каньонов и красных скал, а ее длинные черные волосы развевались прямо как в кино.