Выходное пособие

2

— Давайте обратимся, как и подобает во дни скорби, к искусству — не только ради развлечения, но и ради утешения. К любому искусству. К музыке, поэзии, живописи, инсталляциям, кино и телевидению.

В первую очередь — к кино и телевидению.

— Кто-нибудь смотрел «Разорванный занавес»? — восклицал Боб. — Кто смотрел «Разорванный занавес»? Поднимите руку!

— Это тот, где Джимми Стюарт? — спросил Тодд.

— Нет, Пол Ньюман. — Боб огляделся. — Ну же, Хичкок, ребята. Азбука кинематографа.

Когда никто ничего не сказал, он вздохнул.

— Мне кажется, я зря тут разоряюсь.

Мы собрались в ночи вокруг огня. Мы сидели на бревнах, закутавшись в плащи и одеяла, в ожидании ужина, который варился в чугунке. Где-то в Пенсильвании.

Боб продолжал бухтеть про этот свой «Разорванный занавес». Шпионский триллер с Полом Ньюманом и Джули Эндрюс, выпущенный в 1966 году. Хотя обычно он считается не самой удачной работой Хичкока, в нем есть одна известная сцена, которая изображает длительный процесс убийства. Во время жестокой схватки человеку сворачивают шею, ударяют сначала ножом, потом лопатой, а под конец засовывают голову в духовку. Но ужас здесь вызывают не действия сами по себе — они по сути своей такие же, как и в любом другом изображении убийства, — а мучительная протяженность этой сцены.

— Все это должно выражать, — говорил Боб, — что человеческое существо убить очень трудно. Нужна определенная комбинация удушений и ударов, зажимов и бросков, рычагов и шкивов. Человеческое тело сопротивляется. Так что убийство — это скорее результат постепенного процесса, а не одного решительного действия.

— И к чему ты все это говоришь? — спросил Эван.

— Я имею в виду вот что, — ответил Боб. — Я имею в виду зараженных. На самом деле они не живые. И понимаем мы это не в последнюю очередь потому, что убить их легко.

Так оно и было, более или менее. По большей части зараженные, во всяком случае те, которых мы видели, были рабами привычки, повторяющими действия и операции, которые они, должно быть, выполняли годами, десятилетиями. Рептильный мозг — могучая вещь. Они могли двигать мышкой мертвого компьютера, переключать передачи в разбитой машине, могли включать пустую посудомойку, могли поливать мертвые цветы.

По ночам, совершая набеги на их дома, мы вторгались в их личное пространство, рассматривали их семейные альбомы. Зараженные оказались более подвержены ностальгии, чем мы думали. Их мозги были зациклены на том, чтобы протирать фамильный фарфор, переставлять до бесконечности тетушкины и бабушкины банки с огурцами, персиками, фасолью и вишней, слушать музыку, которая им раньше, надо полагать, нравилась. Знакомые мелодии звучали в странных местах. Bobby Womack — «California Dreamin’», The Righteous Brothers — «Unchained Melody», наверное, самая прекрасная, самая возвышенная песня, которую я когда-либо слышала. Но, как мы определили, они воспринимали не эмоциональное содержание песен, а только их ритм, проникающий к ним в мозг по проторенным дорожкам. Dolly Parton, Kenny Rogers — «Islands In The Stream». Слезы струились по их щекам. И, признавая, что в них сохранилось что-то человеческое, мы стреляли им в головы, но не в лица.

— Мы как будто в фильме ужасов, — сказал Тодд. — Типа про вампиров или зомби.

Боб задумался, потер перевязь. Нахмурился.

— Нет. Истории про зомби и про вампиров — это совершенно разные вещи.

— Почему это разные? — спросил Эван и подмигнул Джанель, которая шлепнула его по руке, чтобы он перестал подзуживать Боба.

Боб посмотрел на Эвана, потом на Джанель.

— Отличный вопрос, Эван. В историях про вампиров опасность заключается в намерениях персонажа, в его характере. Бывают хорошие вампиры, бывают плохие вампиры. Вспомните «Интервью с вампиром». Или даже «Сумерки». В таких историях есть герой.

Он продолжал:

— Теперь подумаем об историях про зомби. В них нет определенного отрицательного персонажа. Одного зомби убить легко, а вот сотня зомби — это совсем другое дело. Они представляют опасность только в большом количестве. Так что такие истории — не про какого-то конкретного индивидуума, а про некую силу, силу толпы, стадное чувство. Сейчас это обычно называется коллективным разумом. Его нельзя увидеть. Нельзя предвидеть. Он наносит удар когда угодно, где угодно, как природная катастрофа, как ураган или землетрясение.

А потом добавил:

— Давайте применим эти рассуждения к нашей ситуации. Познакомимся с зараженными поближе.

— Погодите, — прервала его я. — Что ты несешь? Начнем с того, что зараженные — не зомби. Они не нападают на нас и не пытаются нас съесть. Они вообще ничего нам не делают. Если уж на то пошло, мы представляем для них гораздо бо́льшую опасность, чем они для нас.

Я сама удивилась тому, что заговорила. Обычно я помалкивала. Но в тот же момент я почувствовала сильную тошноту. Все обернулись ко мне.

Боб посмотрел на меня со значением.

— Кандейс. Когда просыпаешься в вымышленном мире, единственное, на что можно опереться, — это вымысел.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Джанель.

Я побежала в лес, и тут, у ствола дерева, меня стало рвать. Фасоль с рисом, которую мы ели на обед, бутерброды с ореховой пастой и консервированной свеклой, которые были на ланч. Я оперлась обеими руками о ствол дерева, тяжело дыша. К горлу подступила новая волна тошноты. То, что еще оставалось внутри, просилось наружу. Клубничный батончик на завтрак, холодный растворимый кофе. Но это было еще не все. Кажется, меня тошнило месячным запасом еды. Тем, чем я питалась еще в последние дни в Нью-Йорке. Черствым хлебом, который я размачивала в минералке, чтобы он стал чуточку съедобнее. Сухой смесью для супа с кнейдлах (я ела ее ложкой прямо из коробки). Томатным супом из кетчупа и минералки. Заплесневелой клубникой, вываленной из лотка на тротуар.

Когда ничего не осталось, я вытерла кислый, едкий рот тыльной стороной кисти и размазала остаток о кору дерева. На минутку я прислонилась к стволу и уткнулась лицом в сгиб локтя.

— Кандейс.

Я обернулась. Позади стоял Боб.

— Вот, возьми.

В руке у него была бутылочка «Пепто-Бисмола».

— Все в порядке, — сказала я машинально.

— Давай. Тебе это необходимо.

Почувствовав мое сопротивление, он сам откупорил бутылку. C хрустом разорвал пластиковую обертку и выбросил ее.

Я посмотрела на клочок мусора, упавший на землю.

— Мусорить плохо, только когда мусорят все, — ухмыльнулся Боб.

Я взяла бутылку. Сделала глоток под пристальным взглядом Боба. Мы не были раньше знакомы. Я была последней, кто покинул Нью-Йорк, а потом быстро влилась в нашу группу. Прошла только неделя — точнее, десять дней — с тех пор, как они нашли меня.

— Получше? — спросил Боб, будто лекарство могло подействовать так быстро.

— Наверное, я просто устала, — ответила я.

Взгляд светло-серых глаз Боба смягчился.

— Сейчас нам всем тяжело. К счастью, мы скоро прибудем туда, куда нужно, станем вести оседлую жизнь и не будем больше кочевать.

Со стороны костра донесся взрыв смеха. Боб подождал, пока он стихнет, и продолжил:

— Но если говорить в целом о ситуации, в которой мы оказались, я бы сказал, что всем в той или иной форме нужна духовная поддержка.

Я вежливо кивнула.

— Что-то вроде книги из серии «Помоги себе сам».

— Что-то вроде этого, — помедлив, сказал Боб. — Ты исповедуешь какую-нибудь религию?

— Мои родители были религиозными, так что я ходила, ну, в воскресную школу. Но это было сто лет назад. Я уже давным-давно не бывала в церкви.

Боб помолчал. А потом сказал:

— Раньше я считал, что вовсе не религиозен. Но в последнее время стал находить в Библии большую поддержку. — Он откашлялся. — Как ты думаешь, что общего у членов нашей группы?

— Не знаю, — сказала я. — Первое, что приходит в голову, — это то, что все мы выжили.

Он улыбнулся как профессор.

— Я бы сформулировал это по-другому. Мы избраны. То, что мы оказались невосприимчивы к тому, что уничтожило бо́льшую часть населения, — не случайность. И то, что ты все еще здесь, тоже должно что-то значить.

— Ты хочешь сказать, как естественный отбор?

— Я говорю о богоизбранности.

Я почувствовала себя неуютно. Кто его знает, как оно было на самом деле. В Конце бесконечный поток информации и дезинформации, новостных статей, постов и перепостов на форумах, кликбейтов и истерических ретвитов привел к тому, что мы ничего уже не знали наверняка, беспомощные и невинные в своей глупости.

У всех нас в голове вертелся вопрос: почему мы не заразились? Мы точно так же должны были контактировать со спорами, заразившими остальных. Боб был фанатично уверен, что мы избраны. Это стало официальной доктриной нашей группы.

Я (как и Джанель, Эшли и Эван) считала, что для лихорадки не было никакой разницы. Тот факт, что выжили именно мы, не значил ровным счетом ничего.

До сих пор, когда я оказывалась наедине с Бобом, мне удавалось избегать бесед на религиозные темы. Теперь я чувствовала, что хочу спрятаться, избавиться от всех черт свой личности, чувств и предпочтений, чтобы он ничего обо мне не узнал. Я быстро глянула на привал, на костер, видимый среди деревьев. Оттуда доносился смех. Боб поймал мой взгляд.

— Как бы то ни было, я рада, что я здесь, — сказала я с вымученной улыбкой.

Но Боб продолжал настаивать:

— Тебе нравится быть здесь, я имею в виду, среди нас? Ты думаешь, мы тебе подходим?

Он спрашивал на полном серьезе, так, будто у меня был выбор.

— Пока что нравится, — наконец выдавила я. — Но нужно привыкнуть. Совместные обеды и все такое — это для меня ново. Я вообще не очень привыкла что-то делать вместе.

И, поколебавшись, добавила:

— Я долгое время была одна.

Он опустил взгляд.

— Я бы хотел, чтобы ты принимала большее участие в делах группы, по мере возможности. Раз ты теперь одна из нас, мы на тебя рассчитываем.

— Конечно, — сказала я.

— Это лекарство, которое у тебя в руках, — продолжал Боб, — было добыто во время одного из наших набегов. Мы составляем списки того, что нам нужно. И забираем это. У нас разделение труда. Мы должны сплотиться, чтобы выжить. Мы живем вместе. Это понятно?

Я кивнула.

— Ладно, нам надо возвращаться, — сказал он. — Наверное, все ждут ужина.

Когда мы вернулись к костру, я увидела, что все держат тарелки на коленях, но к еде никто не притронулся. У нас было такое правило: не начинать есть, пока кто-нибудь — обычно это был Боб — не прочтет молитву. Так что они пили натощак; бутылки Amstel Light и Corona уже наполовину опустели.

— Вот это да, — с одобрением сказал Боб Женевьеве.

Я села на бревно рядом с Джанель. Она протянула мне бутылку воды.

— У тебя все в порядке? — спросила она. — О чем вы разговаривали с Бобом?

Я пожала плечами. Откупорила бутылку и влила в себя воду, сглотнув остатки желчи во рту. Это была минералка: пузырьки щипали мне десны и язык. Я закрутила крышку.

Женевьева передала мне тарелку с едой — тушеная фасоль и горох. Есть мне не хотелось.

— Так у тебя все в порядке? — еще раз спросила Джанель. С тех пор, как я рассказала ей о своих обстоятельствах, она спрашивала меня о самочувствии так часто, что я стала опасаться, что и все остальные догадаются.