Беспокойные тени прошлого

III

Лия стояла у закрытого наглухо окна уже как пять минут. Пыталась отдышаться, чтобы не ляпнуть мне что-либо лишнее. Наблюдала за необузданным диким потоком воды с дымных туч. Ей нравилось всматриваться в темную бездну, несмотря на то, что она завидовала роскошному закату из моего окна.

Каждые десять секунд раздавались оглушительные раскаты. Небо безжалостно палило из ружья по мрачным облакам. А они все сердитее выбрасывали свои слезы — сумасшедшей дробью из капель. И, наступившая вслед за непогодой, тишина разлилась без остатка в ледяном воздухе из озона и запаха заматеревших сосен. С последними силами ветер врезался в раму и стек вниз разводами из капель.

Лия долго стояла у окна и молчала, даже когда мы уже попрощались. Она была погружена в свои мысли, совершенно не интересуясь погодой. Она даже не пугалась и не вздрагивала, когда раскаты грома усиливали грохот, и молнии били прямо перед ее лицом. Она не замечала бурю за окном, потому что это состояние было внутри нее. Шум дождя бежал по ее венам, и мысли, подобно этим самым молниям, возникали из ниоткуда и уходили в никуда, не давая ей точного ответа о моих чувствах к бывшей девушке и к ней самой.

Я знал, чего так сильно боится Лия. Я понимал это отчетливо. Осознавал каждой клеткой своего тела и каждой мозговой извилиной. Она переживала, что я вспомню, как когда-то сходил с ума от похоти в этом городе и как любил умолять очередную шлюхоподобную девушку, чтобы я побыстрее кончил. Она испытывала настоящую панику, когда голос мой становился напряженным, а манера речи менялась на болезненное ворчание, словно я пытаюсь от нее отделаться, чтобы начать новый поток соков гениталий. Она знала об этом не из передач про секс и не от подруг. Она слышала много раз мои бредовые, тогда дружеские, откровения, где у нее замирало дыхание от шокирующих подробностей, или ком в горле не давал ей возможности выпустить изо рта реплику относительно моего пикантного прошлого.

Я бы мог и сейчас попрощаться с Лией, пообещав ей лечь пораньше спать, пойти в душ для распарки тела до максимума, как предподготовка к оргии. Я бы вытер разгоряченного себя большим пушистым полотенцем, проведя по всем красивым еще не вымученным мышцам, смазал бы специальным кремом самое пикантное мужское место и выпил бы залпом много-много жидкости, чтобы к концу увеселительной программы не получить обезвоживание, вследствие непрекращающихся спермовыделительных реакций организма на бурные трения всеми частями тела.

Надетая на спортивное тело консервативная одежда не выделила бы меня в толпе, как озабоченного сексом, пока бы я добирался до нового места утех, даже если бы я обозначил выделение полового члена очень отчетливо штанами в обтяжку, словно они вот-вот лопнут. Но каждый, кто попался бы мне на пути, посчитал меня с температурой под сорок, больным гриппом как минимум. А я бы просто был в наркотическом кайфе предвкушения, где мое тело скоро будет балансировать на краю удовольствия, находиться на грани взрыва и заставлять очередных шлюх в оргии умолять меня наказать их. Чрезвычайно возбужденным в этом смраде мокрых тел я бы бросал вызов пределам живучести до суперперегретого потного тела и ноющих опухших половых органов.

Мне бы очень помогло то, что я раньше много занимался спортом. Моя выносливость была бы как раз кстати. А ненасытное творческое воображение, которое не знает конца, свело бы окончательно с ума. Я бы хрипел от напряжения, доводя до точки кипения очередное женское тело, как мужчина с сексуальным расстройством. Стал бы животным, нуждающимся в срочных соитиях со всеми самками, извергая всего себя в пульсирующие сосуды для новых жизней. Я был бы буквально в огне от долгой ночи сексуальных пыток. Моя задница бы потела от длительных фрикций, а твердое мускулистое тело стало бы похожим на каменное. В какой-то момент я обязательно бы поймал себя на мысли, что у меня может случиться очередной сердечный приступ, но, отогнав эти страхи, я бы продолжил перегреваться. Терял бы даже концентрацию, не понимая, где я нахожусь, и что происходит вокруг, но неизменными были бы непрекращающаяся стимуляция полового члена и борьба за вздох в бескислородном помещении.

А потом бы я почувствовал себя беспомощным, превратив свою плоть в смиренную и податливую. Отдавался бы даже тем, кого не хотел трахать, будучи еще активным и жаждущим. И был бы не в состоянии стонать, потерявшись полностью в своих чувствах. Шаткие ноги не дали бы мне после возможности встать. Я бы падал на очередную шлюху и начинал бы тупо ее трахать. Вибрация от криков боли вызвала бы нервную борьбу мускулов на лице, словно меня расшиб паралич, и отчетливое покраснение половых органов сказало бы, что еще немного, и он отвалится. Я бы дрожал от прикосновений перьями и перестал бы не замечать, как острая шпилька новой шлюхи почти протыкает мое тело насквозь. Завязанные глаза и порево по кругу, как ненасытная потребность животной страсти, стали бы ненасытной потребностью человека разумного. Вокруг пахло бы только сексом. И это давало бы силы, вытерев пот со лба, продолжать дальше… Только уже не в качестве мужской физической силы, а одухотворяющей, устало рассматривающей чужие соития и привоз новых жертв.

В этой гостинице утех всем нравится видеть страдания других. Развлекать свою бушующую похоть мучениями и болью, приказами раздеться и отдаться, строго наказывать и манипулировать живой плотью, порой разрушая ее жизнь; осуществлять необузданные желания и грязные мысли до состояния нельзя. Все приходят в это место получить удовольствие: привыкнуть к длительной маниакальной пытке, после которой настигнет интенсивный оргазм раз за разом, и хочется еще, даже когда огонь уже давно блуждает между ног, и скулить от боли уже бессмысленно.

После длительной стимуляции моего измученного тела я рухнул бы без сил. У меня бы болела голова от бесконечного количества сигар и крепкого алкоголя, а также от наркотиков для удовольствий; у меня бы ныл половой член и пульсировал, став очень чувствительным; яички мои тоже бы стонали от сильного сжатия и полного высвобождения; спина бы ревела от синяков, оставленных шлюхами всех сортов, которые в процессе траха били меня своими ногами, словно в барабан. Единственное место, оставленное в покое, был бы задний проход. Его целомудренность для меня была важна, а потому, даже ползая на четвереньках в оргиях, я был уверен, что ни один пидарас на меня не залезет, и никакая сумасшедшая дамочка с дилдо не устроит мне шоу. Все знали — у каждого в этом сборище есть свое табу, а, значит, нарушение правила приведет к полной дисквалификации.

Ящики с презервативами бы когда-то закончились. Остались бы только вазочки с конфетами и с таблетками от головной и других болей. Зеркала в помещении так и остались бы завешаны черными тканями, словно в процессе сексуальной экзекуции кто-то помер. Хотя, на самом деле, это делалось для того, чтобы взгляд в зеркало не был мучительным. Увидеть себя взъерошенного и обдолбанного в подобных мероприятиях никому не хотелось.

Я развел ноги, сидя уже в ночи все на том же балконе, и загадочно улыбнулся, посасывая какую-то кислую карамельку. Я точно знал, что Лие сегодня волноваться не придется. Сила воли, чтобы вовремя остановиться, все еще во мне присутствовала. Я изжил свои животные страсти еще тогда, когда запах розового масла остался в этом городе без меня.

Лие не придется сегодня ночью просыпаться с чувством тревоги за мое тело и за мою искалеченную душу. Я буду спать почти как младенец, без осознания своего жалкого существования и щипаний за соски до боли. Никто не будет калечно стонать мне в ухо и просить трахать до умопомрачения, стягивая большие шелковые эластичные ленты на теле до хруста костей. Никакой сочный рот не проглотит мой член, и ничьи выдающиеся соски не покроются моей еле выжимаемой к концу оргии спермой. Но, главное, что я не буду сегодня раздвигать ничьи лепестки, прощупывая языком нектар самого дна цветка одной из податливых женских туш. А это значит… А это значит, что моя девушка сегодня может спать спокойно и не переживать, что я остался ночью один в городе грязных пороков.

Я спокойно лягу спать на идеально отутюженную простынь, пусть и с легкой грустинкой. Буду иногда ворочаться и думать о девушке, которая всем сердцем, кажется, меня любит. Переворачиваться, искать удобное положение тела и вспоминать теплоту и нежность ее ладоней: не ледяных, но и не горячих, волнительной прохладой томимые изящные полноватые пальчики. В какой-то момент, еще не вступив в фазу сна, я резко открою глаза и уставлюсь в окно. Через него будут заглядывать мне под веки усталые фонари и бликовать в зрачки, пытаясь выжать из меня забытые эмоции, но я останусь непреклонным в своей позиции. Сегодня мои думы посвящены одной ей. Той, что не может уснуть сейчас в кровати, представляя, что я предаюсь воспоминаниям о волшебстве с роковой бордовой розой.

Холодные, как лед поздней ночью в Антарктиде, мои глаза с фото сегодня не могли ей врать. Глаза, цвета кристальной синевы могучих айсбергов. Темные, как предосенняя буря с грозой, но без тумана после него. В них не сиял предательский отсвет падающей звезды, когда дрожание глазного яблока выдает неправду. Сегодня в них нет омута темноты, где встревоженный ветер свищет как попало… Сегодня в них отражается вся Вселенная, томно чаруя.

Глаза до откровения чистые, хоть и опьяняюще дерзкие, неподвластные порой прочтению. Они до краев наполнены неописуемой глубиной океана, где об его рифы могут разбиваться все сомнения смотрящего. В них откровения набегают волнами, скользя по телам страдающих, влюбленных в них легким прохладным бризом равнодушия. В таких глазах даже луна всегда только полная — испытывающая, подозрительная, но знающая, что цвет раннего утра все же непостоянен…1

Примечания