Костры амбиций

* * *

Как, интересно, Элберт Вогель выискивает заведения вроде этого «Хуань-Ли», Фэллоу просто не представляет себе. Опять та же чопорная скучища смертная, что и в «Риджентс-Парке». Время самое обеденное, и место подходящее, Пятидесятые улицы Ист-Энда, рядом — Мэдисон авеню, а в ресторанном зале — тишь да гладь.

Две трети столиков, похоже, вообще не заняты, хотя точно не определишь, потому что темно и ширмы. Весь ресторан разгорожен черными деревянными ширмами с просвечивающими крючковатыми прорезями. А освещение такое хилое, что даже Вогель, сидящий тут же за столом, похож на картину Рембрандта: лицо и белоснежные волосы старой бабушки и крахмальная манишка, рассеченная галстуком, выхвачены лучом света, а остальное растворено в окружающей мгле. Время от времени из темноты бесшумно возникают китайцы-официанты с подносами и тележками, одетые в белые куртки и черные галстуки-бабочки. Но как бы то ни было, обед с Вогелем у «Хуань-Ли» обладает одним бесспорным достоинством: платит американец.

Вогель спросил:

— А может, все-таки передумаешь, Пит? Здесь отличное китайское вино. Когда-нибудь пробовал китайское вино?

— Китайское вино отдает грязными мышами, — отвечает Фэллоу.

— Чем-чем?

Ну что его дернуло за язык? Он вообще перестал пользоваться этим прозвищем. Даже мысленно. Теперь он с Джеральдом Стейнером шагает по газетному миру плечом к плечу и обязан этим — отчасти — Элберту Вогелю, но главным образом — собственному таланту. Вклад Эла Вогеля в его удачу с делом Лэмба он уже, пожалуй, склонен и забыть. Его теперь раздражает эта панибратская манера. Пит то, да Пит сё, — и тянет ответить язвительно. Но, с другой стороны, через Вогеля осуществляется его связь с Бэконом и его людьми. Общаться с этой публикой напрямую, самому, ему бы не хотелось.

— К китайской еде я иногда предпочитаю пиво, Эл, — говорит он.

— Да… Я понял, — отвечает Вогель. — Эй, официант. Официант! Черт, куда они все подевались? Я совершенно ничего не вижу в этой темноте.

Пивка и вправду бы сейчас неплохо. В сущности, пиво — это оздоровительный напиток. Вроде настоя ромашки. Похмелье у Фэллоу сегодня совсем пустячное. Так, туман в голове, и все. А боли никакой, только туман. Вчера, благодаря своему новому укрепившемуся положению в редакции «Сити лайт», он выбрал момент и пригласил пообедать самую сексапильную редакционную барышню — большеглазую блондиночку Дарси Ластрегу. Отправились в «Лестер», и он помирился с Бритт-Уидерсом и даже с Каролиной Хефтшенк. В конце концов все очутились за «английским столом» — и Ник Стоппинг, и Тони, и Сент-Джон, и Билли Кортес, и еще некоторые. Скоро попался на крючок американец, готовый за все платить, парень из Техаса по имени Нед Перч, он все время объяснял, что заработал на чем-то там потрясающую уйму денег и накупил в Англии старинного серебра. Фэллоу развлекал компанию рассказами про жилые башни Бронкса, пользуясь случаем похвастать как бы между делом своими успехами. Единственно, на кого его рассказы не произвели впечатления, была его дама, мисс Дарси Ластрега. Но в компании Ника Стоппинга и Сент-Джона ее быстро раскусили — заурядная американская дурочка без всякого чувства юмора, никто не трудился поддерживать с ней разговор, и она сидела безучастная, все глубже вжимаясь в спинку стула. Правда, Фэллоу зато каждые минут двадцать-тридцать оборачивался, обнимал ее за плечи и, вплотную приблизив к ней лицо, произносил как бы даже наполовину всерьез: «Просто не знаю, что со мной. Не иначе как влюбился. Ты ведь не замужем, а?» На первый раз она ответила ему улыбкой. На второй и третий уже не улыбалась. А на четвертый и стул рядом с ним оказался пустым, она улизнула из ресторана, а Фэллоу даже не заметил когда. Билли Кортес и Сент-Джон принялись над ним потешаться, он очень обиделся. Какая-то инфантильная американская курица, а все-таки унизительно. И, выпив еще стакана три, ну, от силы четыре, он тоже встал и ушел, ни с кем не попрощавшись. Вернулся к себе и вскоре уже спал.

Вогель все-таки разыскал официанта и заказал пива. И еще велел принести палочки для еды. Заведение «Хуань-Ли» настолько коммерческое, что там вовсе не стремятся к этнографическому своеобразию и накрывают стол обычным ресторанным столовым серебром. Типично для американца — воображать, что эти неулыбчивые китайцы будут польщены, если ты окажешь предпочтение их национальным орудиям принятия пищи… Типично для американца — испытывать чувство вины, если ешь рисовую лапшу с кусочками мяса иначе, чем эдакими вязальными спицами.

Вогель, гоняясь по тарелке за скользкой клецкой, спросил у Фэллоу:

— Ну что, Пит? Признайся по честности, говорил я тебе, что материал — пальчики оближешь, а?

Но Фэллоу такие речи не по сердцу. Ему не нравится намек на то, что в самом материале, в деле Лэмба как оно есть, коренится причина его успеха. Он коротко кивает.

Вогель, по-видимому, это уловил, так как спешит продолжить:

— Да, ты поднял действительно животрепещущую тему, Пит. Весь город только об этом и говорит. А как написано — динамит! Просто динамит!

Теперь, должным образом польщенный, Фэллоу в спазме благодарности замечает:

— Должен признаться, сначала, при первом нашем разговоре, я сомневался. Но ты оказался прав.

И поднимает стакан с пивом в знак того, что пьет за здоровье Вогеля.

Вогель наклоняется чуть ли не лицом в тарелку, чтобы загнать прижатую концами спиц клецку в рот, прежде чем она снова выскользнет на волю.

— И что особенно важно, Пит, это ведь не просто какая-то однодневная сенсация. Затронута глубинная структура жизни в городе, классовая структура, структура расовых отношений, самой системы. Вот почему Преподобный Бэкон так ценит твою работу. Он очень тебе признателен.

Напоминание о Бэконе и его хозяйском участии в его успехе тоже не по вкусу Фэллоу. Как большинство газетчиков, которым кто-то подкинул выигрышный материал, он хотел бы верить, что это он сам совершил открытие и вдохнул жизнь в кусок глины.

— Он говорил мне, — продолжает Вогель, — он говорил, как он поражен, вот — человек из Англии, но только приехал и сразу нащупал основную проблему: какова здесь цена человеческой жизни? Одинаково ли стоит жизнь черного и жизнь белого? Самое главное именно в этом.

Фэллоу немного поплавал в сладком сиропе, но потом встревожился: куда это Вогель гнет?

— Но есть один аспект, где, мне кажется, надо бы ударить посильнее, я как раз говорил об этом с Преподобным Бэконом.

— Да? — отзывается Фэллоу. — Какой же?

— Клиника, Пит. На сегодня клиника отделалась легким испугом. По их словам, там «выясняют», как могло случиться, что к ним обратился подросток с сотрясением мозга, а ему оказали помощь по поводу перелома запястья. Только ты ведь сам понимаешь, Пит, к чему это их «выяснение» сведется. Наболтают с три короба и улизнут от ответственности.

— Возможно, — говорит Фэллоу. — Но Лэмб, согласно регистрации, ни словом не обмолвился о том, что был сбит машиной.

— Да он уже, наверно, был не в себе, Пит! Они сами обязаны были обратить внимание на общее состояние пострадавшего! Вот почему и ставится вопрос: одинакова ли цена жизни черного и жизни белого? Нет, говорю тебе, надо дать им в клинике как следует по мозгам. И время сейчас как раз подходящее. А то интерес к твоей теме немного заглох, поскольку полиция не отыскала ни машины, ни того, кто сидел за рулем.

Фэллоу немного помолчал, ему не нравится, что им так откровенно манипулируют. Но потом сказал:

— Я подумаю. У меня впечатление, что они дали вполне исчерпывающий ответ. Но я еще подумаю.

Вогель не отступается:

— Тут вот какое дело. Пит, я буду с тобой совершенно откровенен. Бэкон уже связался по данному вопросу с Первым телеканалом, но ты был… как говорится, наш человек номер один, и мы бы хотели, чтобы материал оставался за тобой.

Ваш человек номер один! Какая возмутительная наглость! Но Фэллоу не стал показывать Вогелю, как его покоробило. Он просто задал вопрос:

— Что это за дружеские связи у Бэкона с Первым телеканалом?

— Ты о чем это?

— Ну как же. Он дал им эксклюзивное право на передачу с места первой демонстрации.

— Д-да… Это правда, Пит. Я буду с тобой разговаривать совершенно в открытую. А ты откуда узнал?

— Да этот, как у вас называется? Ведущий мне сказал. Корсо.

— А-а. Видишь ли, у нас это так делается. Вся служба новостей строится на общественном резонансе. Каждое утро в редакциях известий ждут, чтобы из Отдела общественного резонанса спустили списки тем, предлагаемых для освещения, и из них новостные редакции выбирают, что кому приглянется. Весь фокус в том, как привлечь их внимание к своей теме. Сами они народ малопредприимчивый. Другое дело — если что-то уже напечатано в газете.

— Например, в «Сити лайт», — говорит Фэллоу.

— Д-да, скажем, так. Я от тебя ничего не скрываю, Пит. Ты — настоящий газетчик. Когда на телевидении видят, что настоящий газетчик нащупал какую-то тему, они тут же на нее и набрасываются.

Фэллоу лениво откинулся на спинку стула и отпил большой глоток пива. Окруженный зловещей ресторанной полутьмой, он предвкушал, как сделает еще один сенсационный разоблачительный материал — о работе телевизионной службы новостей. Но это потом. А сейчас ему все-таки очень лестно и приятно, что телевидение с такой жадностью подхватило с его подачи дело Лэмба.

Не прошло и нескольких минут, как он уже убедил себя, что статья о преступном равнодушии медиков будет всего лишь логическим развитием его предыдущей публикации. Он бы и сам додумался, и совершенно он не нуждается в подсказке этого дурачка янки с круглыми румяными щечками.