Сила и слава
- Автор: Грэм Грин
- Жанр: Современная проза
- Дата выхода: 2012
Читать книгу "Сила и слава"
Он смущенно улыбнулся, покосившись на скорченное тело янки.
— Продолжайте, — мрачно сказал лейтенант.
— При таких темпах вы узнаете обо мне все, — сказал священник с нервным смешком, — прежде, чем мы доедем до… тюрьмы.
— Это хорошо. Я имею в виду — хорошо знать своего врага.
— Тот священник был прав. Когда он уехал, я стал распадаться: одно шло за другим. Я стал небрежно исполнять свои обязанности. Начал пить. Думаю, было бы куда лучше, если бы я тоже уехал. Потому что мной все время руководила гордыня. Не любовь к Богу.
Он сидел на ящике, понурившись, пухлый человечек в поношенном костюме с плеча мистера Лера.
— Гордыня была причиной падения ангелов, — продолжал он. — Гордыня вообще самая ужасная вещь. Я считал себя молодцом: остался, когда другие бежали. А потом решил, что я такой герой, что могу жить по собственным правилам. Перестал поститься, служить ежедневно мессу. Был небрежен к молитвам, а однажды в пьяном состоянии, чувствуя одиночество, — вы знаете, как это бывает, — я прижил ребенка. И всё моя гордыня. Гордыня — просто из-за того, что я остался. Я остался, хотя от меня не было пользы. Во всяком случае — мало пользы. Дошло до того, что я не причащал и сотни людей в месяц. Если бы я уехал, я дал бы Богу в двенадцать раз больше. Ошибка думать, что лишь потому, что дело трудно или опасно… — он всплеснул руками.
— Мучеником вы станете, будьте покойны. — сказал лейтенант с яростью.
— О нет, мученики непохожи на меня. Они бы не думали на моем месте, что, выпей я побольше бренди, мне было бы не так страшно.
— В чем дело? — резко обратился лейтенант к человеку у двери. — Что вы тут толчетесь?
— Лейтенант, гроза прошла. Скоро мы отправимся?
— Сейчас же.
Он поднялся и спрятал револьвер в кобуру.
— Приготовьте лошадь для арестованного. И пусть несколько человек поскорее выроют могилу для янки.
Священник положил карты в карман и встал.
— Вы слушали меня очень терпеливо, — сказал он.
— Я не боюсь чуждых идей, — ответил лейтенант.
Снаружи от земли шел пар; туман поднимался почти до колен. Лошади были готовы; священник сел в седло, но прежде, чем они тронулись, чей-то голос заставил его обернуться: то самое ворчливое причитание, которое он слышал так часто.
— Отец! — это был метис.
— Ну, ну. Опять ты? — сказал священник.
— Я знаю, что вы думаете. Это не очень-то милосердно, отец. Вы все время думали, что я вас предам.
— Убирайся! — отрезал лейтенант. — Ты свое дело сделал.
— Можно мне сказать ему пару слов, лейтенант? — спросил священник.
— Вы добрый человек, отец, — поспешно вмешался метис. — Но вы плохо думаете о людях. Я просто хочу получить ваше благословение.
— Зачем оно тебе? Благословение не продашь.
— Просто потому, что мы больше не увидимся. А я не хотел бы, чтобы вы отправились туда, думая обо мне плохо…
— До чего ты суеверный! — сказал священник. — Думаешь, мое благословение закроет Богу глаза, как шоры? Я не могу помешать Ему знать, как обстоит дело. Лучше иди домой и молись. А потом, если Он даст тебе благодать раскаяния, раздай эти деньги…
— Какие деньги, отец? — Метис стал злобно дергать его за стремя. — Какие деньги? Вы опять за свое…
Священник вздохнул. Испытание опустошило его. Страх может измотать больше, чем долгая, монотонная езда верхом.
— Я буду молиться за тебя, — сказал он и ударил свою лошадь, чтобы поравняться с лошадью лейтенанта.
— И я буду молиться за вас, отец! — заявил метис, успокоенный.
Священник оглянулся лишь раз, когда лошадь стала спускаться по крутой тропе среди скал. Метис стоял один среди хижин; рот его был приоткрыт и обнажал два больших клыка. Казалось, его сфотографировали в момент, когда он жаловался или кричал, что он добрый католик; одна рука почесывала под мышкой. Священник помахал ему; он не держал зла на этого человека, так как ничего другого не ждал от людей, и был только доволен, что это желтое лицо предателя не будет рядом с ним «в смертный час».
— Вы образованный человек, — сказал лейтенант. Он лежал у порога хижины, держа револьвер рядом с собой и положив голову на скатанный плащ. Была ночь, но оба не могли заснуть. Священник отодвигался, слегка постанывал из-за того, что затекло тело; лейтенант спешил вернуться домой, и ехали они до самой полуночи. С холмов они спустились и теперь двигались по равнине. Скоро весь штат перегородят болота. Дожди начались уже по-настоящему.
— Не такой уж я образованный. Мой отец был лавочником.
— Я имею в виду, что вы были за границей. Можете говорить, как янки. Учились.
— Учился.
— А я должен был до всего доходить сам. Но существуют такие вещи, которым можно научиться и без школ: что есть богачи и бедняки. — И добавил тихо: — Из-за вас я расстрелял трех заложников. Бедняков. Поэтому я вас возненавидел.
— Понимаю, — сказал священник и попытался встать, чтобы облегчить судорогу в правой ноге. Лейтенант мгновенно сел с револьвером в руке.
— Что вы там делаете?
— Ничего, просто судорога. — Он снова, застонав, улегся.
— Я сам расстрелял тех людей! — сказал лейтенант. — Они принадлежали к моему народу. Я хотел подарить им целый мир.
— Кто знает? Может, вы это и сделали.
Лейтенант вдруг с отвращением плюнул, словно в рот ему попало что-то противное.
— У вас на все есть бессмысленные ответы, — сказал он.
— Я никогда не был ученым человеком. Память плохая. Но в людях вроде вас меня всегда удивляло одно. Вы ведь ненавидите богатых и любите бедных?
— Именно так.
— Допустим, если бы я вас ненавидел, хотелось бы мне воспитать своего ребенка так, чтобы он был похож на вас? Это было бы нелепо.
— Вы просто темните.
— Может быть. Я никогда не мог понять ваши идеи до конца. Мы всегда говорим, что бедняки благословенны, а богатым трудно попасть на небо. Зачем же нам хотеть, чтобы и беднякам это стало трудно? О, конечно, сказано: бедным нужно помогать, чтобы они не голодали. Голод может вынудить человека поступать дурно, как, впрочем, и деньги. Но зачем нам давать беднякам власть? Не лучше ли им умереть в грязи и попасть на небо, если только мы не толкаем их лицом в грязь.
— Мне противны ваши аргументы, — сказал лейтенант. — Мне аргументы не нужны. Люди вроде вас, если увидят кого-то в беде, только болтают. Вы сказали, что страдания, вероятно, неплохая вещь, что оно может когда-нибудь сделать человека лучше. А я хочу следовать велению сердца.
— С помощью револьвера?
— Да, револьвера.
— Когда вы доживете до моих лет, вы, быть может, поймете, что сердце — это зверь, которому не следует доверять. Разум — тоже, но он, по крайней мере, не говорит о любви. Любовь! Девушка бросается в воду или убивает ребенка, а сердце продолжает твердить: любовь, любовь…
Некоторое время они лежали молча в хижине. Священник решил, что лейтенант заснул. Но тот снова заговорил.
— Вы никогда не говорите прямо. Мне говорите одно, другому — «Бог есть любовь». Вы поняли, что со мной это не пройдет, и поэтому выражаетесь иначе. Надеетесь, что я с вами соглашусь.
— О, это совсем другое дело. Бог действительно есть любовь. Я не хотел сказать, будто сердцу любовь совсем незнакома. Знакома, но как? Малюсенький стаканчик любви смешан с большой кружкой грязной воды. В такой смеси невозможно распознать ту любовь. Та любовь может даже выглядеть как ненависть. Она может даже напугать нас — любовь Божия. Ведь она зажгла куст в пустыне, она открывала могилы и заставляла мертвых бродить во мраке. Человек, вроде меня, убежал бы далеко, если бы ощутил рядом с собой эту любовь.
— Вы Ему не очень-то доверяете, верно? Он кажется не слишком благодарным для Бога. Если бы мне человек служил так, как вы служили Ему, я бы повысил его в чине и позаботился для него о приличной пенсии… а если бы он заболел раком, пустил бы ему пулю в лоб.
— Послушайте, — серьезно сказал священник и подвинулся к нему, навалившись на затекшую ногу, — я не такой уж двуличный, как вы думаете. С чего вы взяли, будто я говорил с амвона людям, что им грозит осуждение, если смерть настигает их врасплох? Я не рассказываю им сказок, в которые сам не верю. Я ничего не знаю о милосердии Божьем. Я не знаю, в какой мере ужасает Его человеческое сердце. Но одно я знаю: если хоть один человек в этом штате осужден на адские муки, значит, буду осужден и я. — И он медленно добавил: — Я ничего другого не хочу. Я просто хочу справедливости, и все.