Сила и слава

* * *

Лейтенант отворил дверь камеры; внутри было совсем темно. Он осторожно закрыл за собой дверь и запер ее, держа руку на револьвере.

— Он не придет.

Священник выглядел во мраке маленькой скорченной фигурой, примостившейся на полу, словно ребенок, занятый игрой.

— Не придет сегодня?

— Вообще не придет.

Наступила тишина — если можно говорить о тишине, когда все время звенят москиты и жуки взрываются, ударяясь о стену. Наконец, священник сказал:

— Наверное, он боится.

— Жена его не пустила.

— Бедняга. — Он попытался засмеяться, но не было ничего более жалкого, чем эта деланная попытка. Его голова упала, опустившись между колен, казалось, он все покинул и сам был покинут.

— Вам лучше узнать все, — сказал лейтенант. — Вас судили и признали виновным.

— Разве я не должен был присутствовать на этом суде?

— Это ничего бы не изменило.

— Да, конечно. — Он помолчал, собираясь с духом, а потом спросил с напускной бодростью: — Когда же? Могу я узнать…

— Завтра.

Быстрота и краткость ответа не испугали его. Он снова опустил голову и, казалось, прозревал сквозь тьму, обкусывая ногти.

— В такую ночь, — сказал лейтенант, — плохо быть одному. Если хотите, я переведу вас в общую камеру…

— Нет-нет. Я лучше побуду один. Мне многое надо сделать. — Голос его дрожал, словно его знобило. Дыхание было тяжелым. — Мне надо о многом подумать.

— Мне хотелось бы что-нибудь для вас сделать, — сказал лейтенант. — Я принес вам бренди.

— Вопреки закону?

— Да.

— Вы очень добры! — Он взял маленькую фляжку. — Вам бы это не понадобилось, а я всегда боялся боли.

— Рано или поздно все умрем, — сказал лейтенант. — Не так важно, когда.

— Вы хороший человек. И вам нечего бояться.

— Какие у вас странные мысли, — мрачно сказал лейтенант. — Порой мне казалось, что вы просто хотите меня убедить…

— В чем убедить?

— Вероятно, в том, чтобы я позволил вам бежать — или чтобы я поверил в «святую католическую Церковь, общение святых…»…. — Как там у вас дальше?

— «во оставление грехов»[38].

— Вы не очень-то во все это верите, так ведь?

— Нет, верю, — упорно сказал маленький человечек.

— Тогда о чем же вы тревожитесь?

— Понимаете, не такой уж я невежда. Я всегда сознавал, что делал. Сам себе я не могу отпустить грехи.

— А если бы пришел падре Хосе, все было бы по-другому?

Он долго ждал ответа, и, когда ответ прозвучал, лейтенант не понял его.

— Другой человек… это было бы легче.

— Я больше ничего не могу для вас сделать?

— Нет. Ничего.

Лейтенант приоткрыл дверь: механически положив руку на револьвер, он почувствовал опустошенность, словно теперь, когда последний священник был под замком, думать стало не о чем. Пружина, заставлявшая его действовать, сломалась. Недели преследования казались ему теперь счастливым временем, которое ушло навсегда. Казалось, он чувствовал себя ненужным, точно жизнь покинула этот мир. Он сказал с горькой доброжелательностью (он больше не мог ненавидеть маленького измученного человека):

— Постарайтесь заснуть.

Он уже закрывал дверь, когда испуганный голос позвал его:

— Лейтенант!

— Да?

— Вы видели, как расстреливали людей? Таких, как я.

— Видел.

— Долго ли они мучаются?

— Нет-нет. Одну секунду, — ответил тот резко, закрыл дверь и зашагал назад через побеленный двор. Он вошел в участок; фотографии священника и убийцы все еще висели на стене; он сорвал их: они больше не понадобятся. Потом сел к столу, опустил голову на руки и заснул от полного изнеможения. Позднее он не мог вспомнить, что ему снилось, кроме смеха, непрерывного смеха и длинного коридора, из которого он не мог найти выход.