Сила и слава

Часть четвертая

Миссис Феллоуз лежала в душном номере гостиницы, прислушиваясь к звуку пароходной сирены на реке. Она ничего не видела, потому что смоченный одеколоном платок закрывал ей глаза и лоб.

— Дорогой, дорогой! — раздраженно позвала она, но никто не ответил. Ей почудилось, что ее преждевременно похоронили в большом бронзовом склепе на двух подушках под балдахином.

— Дорогой! — снова громко позвала она и стала ждать.

— Что, Трикси? — Это был капитан Феллоуз. — Я заснул, и мне снилось…

— Милый, намочи еще одеколоном платок: голова раскалывается.

— Хорошо, Трикси.

Он снял платок. Выглядел капитан постаревшим, усталым и скучным, словно человек, лишенный любимого занятия; подойдя к туалетному столику, он смочил платок.

— Не так много, милый. Достать одеколон мы сможем еще не скоро.

Он не отозвался, и она проговорила раздраженно:

— Ты слышал, что я сказала, милый?

— Слышал.

— Ты стал теперь таким неразговорчивым. Ты не знаешь, что такое болеть в одиночестве.

— Зато ты знаешь, — сказал капитан.

— Милый, мы условились, что лучше вообще ни о чем не говорить. Но мы не должны впадать в такое уныние.

— Не должны.

— Нам надо продолжать жить дальше.

— Надо.

Он подошел к кровати и положил платок на глаза жены. Потом сел на стул, просунул руку под полог и нащупал ее руку. Они удивительно напоминали детей, брошенных в чужом городе без присмотра взрослых.

— Ты купил билеты? — спросила она.

— Да, милая.

— Я должна потом встать и собраться, но голова так болит! Ты сказал, чтобы упаковали ящики?

— Забыл.

— Постарайся думать о делах, — сказала она вяло и недовольно. — Больше некому.

И оба они умолкли, не произнося фразы, которой должны были избегать. Он вдруг сказал:

— В городе волнение.

— Революция?

— Нет. Они схватили священника, и сегодня утром его должны расстрелять, беднягу. Я все думаю: не тот ли это человек, которого Корэл… которого мы прятали.

— Вряд ли.

— Да, вряд ли.

— Священников так много.

Он выпустил руку жены, подошел к окну и выглянул на улицу. Были видны корабли на реке, маленький каменистый бульвар с бюстом и грифы.

— Как хорошо будет вернуться домой, — сказала миссис Феллоуз. — Мне порой казалось, что я умру здесь.

— Ну, что ты, милая.

— Другие же здесь умирают.

— Умирают, — проговорил он мрачно.

— Милый, ты обещал, — раздраженно сказала миссис Феллоуз. И тяжело вздохнула: — Бедная моя голова!

— Хочешь аспирину?

— Не помню, куда я его положила: вечно все не на месте!

— Может, пойти купить?

— Нет, дорогой, я не могу оставаться одна. Уверена, — продолжала она с деланным оживлением, — уверена, что я буду здорова, когда мы вернемся домой. У меня тогда будет настоящий врач. Порой мне кажется, что это не простая головная боль. Говорила я тебе, что пишет Нора?

— Нет.

— Дай мне очки, милый, я прочту тебе то, что касается нас.

— Они у тебя на кровати.

— В самом деле.

Одна из парусных лодок отчалила и поплыла вниз по широкой реке, медленно текущей к морю.

— «Дорогая Трикси! — читала миссис Феллоуз с удовольствием. — Как много вам пришлось пережить! Этот негодяй…» — Она резко прервала чтение. — Ах да, вот она пишет: «Конечно, ты и Чарльз должны пожить у нас, пока не найдете какое-нибудь жилье. Если вы думаете о половине дома…»

— Я не уеду, — вдруг сурово сказал капитан Феллоуз.

— «то снять его обойдется всего в пятьдесят фунтов в год. Дом первоклассный, есть даже ванная для прислуги».

— Я остаюсь.

— «Кухня…» Что ты говоришь, милый?

— Я не уеду.

— Но мы это много раз обсуждали, милый. Пойми, если мы останемся, это меня убьет.

— Тебе не нужно оставаться.

— Но одна я ехать не могу, — сказала миссис Феллоуз. — Что подумает Нора? И вообще это нелепо…

— Здесь можно заниматься настоящим мужским делом.

— Собирать бананы? — Миссис Феллоуз издала слабый ледяной смешок. — Ты даже этого не мог делать как следует.

Он в ярости повернулся к кровати.

— Ты готова бежать отсюда и оставить ее…

— Я не виновата! Если бы ты был дома… — Она заплакала, скорчившись под москитным пологом. — Никогда мне не вернуться домой!

Он устало подошел к кровати и снова взял ее за руку. Так нельзя. Они оба были одиноки, они нуждались в поддержке друг друга.

— Ты не бросишь меня одну, дорогой, не правда ли?

В комнате стоял запах одеколона.

— Не брошу, дорогая.

— Ты понимаешь, как это было бы нелепо.

— Разумеется.

Они долго сидели молча, пока утреннее солнце поднималось, усиливая духоту в комнате. Наконец миссис Феллоуз сказала:

— С тебя пенни, милый.

— За что?

— За твои мысли.

— Я просто думал о том священнике. Странный малый. Он пил. Я все думаю: может, это он?

— Если он, то он получил по заслугам.

— Но вот что странно — как она потом изменилась, словно он с ней говорил о чем-то…

— Милый, — жалобно откликнулась с кровати миссис Феллоуз, — ты обещал…

— Да, прости. Я стараюсь, но это не выходит у меня из головы.

— У меня есть ты, а у тебя я, — сказала миссис Феллоуз, и письмо от Норы зашуршало, когда она отвернула обмотанную платком голову от ослепительного света, проникавшего снаружи.