Сила и слава

Послесловие

На титульном листе этой книги стоят два замечательных имени — Грэм Грин и Александр Мень. Писатель и священник, англичанин и русский, католик и православный… Казалось бы, как далеки они за пределами книжного листа. Но так ли это?

Что подвигло отца Александра единственный раз в жизни выступить в непривычной для него роли переводчика художественного текста? Причем выступить настолько успешно, что его перевод смело можно поставить рядом с переводом такого мастера, как Наталья Волжина.

Как всегда, были повод и причина. Поводом могло послужить то обстоятельство, что тетя отца Александра, Вера Яковлевна Василевская (в семье ее звали Голя), человек верующий и весьма образованный, не то чтобы перевела, а вольно пересказала роман «Сила и слава», многое опуская и даже добавляя в текст оригинала. Брат отца Александра Павел помнит, как тот сказал ему: «Голя учинила расправу над Грином». Но это был, представляется, лишь чисто внешний толчок…

Действие романа Грина происходит в Мексике конца 20-х — начала 30-х годов прошлого века, когда в стране (где шла гражданская война между правительством, непримиримым врагом клерикализма, и добровольцами-католиками, отстаивавшими права Церкви) губернаторы штатов получили полномочия по собственному усмотрению решать взаимоотношения государства и Церкви.

Многое, описанное в романе, писатель увидел собственными глазами, когда в 1938 году посетил Мексику как член комиссии, собиравшей факты о религиозных преследованиях. Об увиденном он рассказал в книге путевых очерков с красноречивым названием «Дороги беззакония» (1939), содержащей «впечатления о маленькой части Мексики в определенный промежуток времени (весна 1938 года), вскоре после того, как в стране, которой правил президент Кальес, именем революции были учинены гонения на религию, равных которым мир не знал с елизаветинских времен».

Ну, что касается «елизаветинских времен», то тут Грин обнаружил неосведомленность. Ведь то же самое и примерно в тот же период происходило не в меньших масштабах и в нашей стране, где репрессировали и расстреливали священников, закрывали и взрывали храмы, запрещали религиозную литературу, преследовали верующих… Если в романе Грина на главной площади города, на месте разрушенного собора возвышаются огромные железные качели, напоминающие виселицы, то в центре нашей столица на месте взорванного храма после неудавшейся попытки воздвигнуть Дворец Советов вырыли бассейн (платоновский «котлован»), чтобы уж вовсе ничего не возвышалось.

Представляется, что уже близость общественного и политического климата должна была привлечь отца Александра к роману Грина. Ведь он с детства ощущал эту атмосферу гонений: мать и тетя принадлежали к катакомбной церкви, что усугубляло опасность. Он лично знал священников, которых сажали, слышал разговоры взрослых, видел, как родители отправляли посылки в лагеря…

И все же дело не только в этом.

Поездка в Мексику стала для Грина, можно сказать, переломным моментом в его мировосприятии: «С тех пор как я принял католичество, прошло уже больше десяти лет. Моих чувств вера не затрагивала, я руководствовался рассудком.

Там же, в Мексике, я впервые почувствовал веру сердцем. Среди пустых и разрушенных храмов, из которых были изгнаны священники, во время тайных месс в Лас-Касасе, которые служили без колокольчика, среди чванливых pistoleros…», — читаем в его мемуарах «Пути спасения».

И он написал роман о человеке, который несет «веру в сердце своем».

Как и все остальные произведения Грина, роман строится на антитезе и парадоксе. Центральный персонаж — безымянный священник, единственный, оставшийся в штате (остальные либо расстреляны, либо отреклись от сана, либо покинули пределы штата), личность совсем не героическая. Невзрачный, трусоватый, в минуту слабости сошедшийся с женщиной, которая родила от него ребенка, пристрастившийся к бутылке в штате, где введен «сухой закон»… Его грубовато называют «поп-пропойца», и он сам о себе говорит: «Я плохой священник и плохой человек».

Так думает о себе персонаж, но автор думает иначе. Ведь именно с этим образом связаны две центральные антитезы романа — «сила и слава» и «грешник и святой». Причем по ходу романа становится ясно, что противопоставления тут нет и что все четыре понятия относятся к священнику.

Вера и неверие, грех и святость, дух и догма составляют нерв всех романов Грэма Грина; в «Силе и славе» эти темы звучат особенно остро. И уникальна даже не сама постановка вопросов, а мучительный, полный сомнений поиск ответов на них, подчас поражающий своей парадоксальностью.

По ходу романа становится ясно, что центральный герой романа, этот маленький человечек, со всеми его слабостями, — переставший соблюдать посты, потерявший свой бревиарий, окрестивший в состоянии опьянения мальчика женским именем, то есть человек явно грешный с ортодоксальной точки зрения, — все же героически выполняет свой пасторский долг, оставаясь последним священником в штате.

Слово «мученик» очень часто звучит в романе, в основном в связи с центральным персонажем. Разные люди предрекают священнику мученичество (и падре Хосе, и добродетельная сеньора в тюрьме, и даже, пусть с насмешкой, сам лейтенант полиции), а тот открещивается, искренне считая себя недостойным, погрязшим в грехе. Да и мать его незаконного ребенка, спасая ему жизнь, все же безжалостно бросает горькие слова: «Допустим, вы погибнете. (…) Вы станете мучеником, верно? Но подумайте, что за мученик получится из вас — посмешище?»

Однако Грин опровергает эти слова, показывая, что опустившийся, нарушающий обрядовую сторону религии, презираемый и гонимый священник теперь ближе к Богу, чем во времена своей «чистоты» и благополучия.

Не только тема мученичества, но и святости пунктиром проходит через весь роман, начиная с момента, когда в полицейском участке голову священника на групповой фотографии обводят кружком, напоминающим нимб.

Часто к мыслям о святости обращается сам священник, мучительно осознавая, как далек он от этого состояния («не думаю, что мученики похожи на меня (…) Мученики — святые люди», «никогда, дети мои, вы не должны думать, будто святые мученики похожи на меня», «мы с вами не святые…», «Священник думал о себе: „Нет, он не святой“, „Но я же не святой, я даже не храбрый человек“»). Наконец, и предсмертные размышления священника завершаются словами: «… важнее всего только одно — быть святым».

И вспоминается эпиграф из Шарля Пеги, предпосланный Грином другому его роману, «Суть дела»: «Грешник постигает самую душу христианства… Никто так не понимает христианства, как грешник. Разве что святой».

Антагонистом священника оказывается в романе лейтенант полиции, тоже безымянный персонаж, одержимый мечтой очистить страну от пороков и заблуждений прошлого, человек по-своему бескорыстный, однако верный ложной идее построения «светлого будущего», для осуществления которой он готов идти на жестокости и даже убийства. Ради, как ему представляется, благой цели лейтенант берет в деревнях заложников и расстреливает их, если жители деревни не доносят на посетившего их священника: «Пусть погибнет несколько человек, дело стоит того», — считает он.

«Я хочу следовать велению сердца», — говорит лейтенант.

«С помощью револьвера?» — парирует священник.

Так ложно понятое добро оборачивается злом, хотя те, кто им руководствуется, субъективно не злые люди. (Гонимый священник совершенно искренне говорит своему преследователю лейтенанту: «Вы хороший человек»).

В мемуарах «Пути спасения» Грин вспоминает, что многих персонажей «Силы и славы» он вынес из своей мексиканской поездки: «Как же мало в моем романе остается выдуманных персонажей, если не считать главных героев: священника и лейтенанта полиции (…) Я не находил честности и идеализма лейтенанта из „Силы и славы“ у полицейских и pistoleros, с которыми мне приходилось сталкиваться — я вынужден был придумать его в противовес падшему священнику: идеалист-полицейский душил жизнь из самых лучших побуждений, пьющий священник продолжал ее творить».

Лейтенант в чем-то даже более трагическая фигура, чем священник. В «Путях спасения» Грин признается: «Писатель-католик не может не сочувствовать хоть немного любой искренней вере…»

Более того, Грин даже придал лейтенанту черты, сближающие его с представителем духовного сана: «Когда он шел, внимательно всматриваясь в окружающее, он чем-то напоминал священника. Так богослов обозревает заблуждения минувших веков, чтобы снова сразиться с ними». Да и его комнатенка была «как тюремная камера или келья монаха».

(Любопытно, что этой тягой и одновременно отталкиванием по отношению к Церкви Грин наделял многих своих героев-протогонистов. Неприкаянный подросток Пинки из «Брайтонского леденца» в детстве мечтал стать священником, а стал Главарем бандитской шайки, революционер-террорист Леон Ривас из «Почетного консула» — в прошлом священник-расстрига. Недаром Грин взял эпиграфом к этому роману слова Томаса Харди: «Все слито воедино: добро и зло, великодушие и правосудие, религия и политика».)

«Я человек веры, — утверждает писатель, — но при этом еще и человек сомнений. Сомнение плодотворно. Это главное из хороших человеческих качеств».

Победа «силы» лейтенанта — это пиррова победа: «Пружина, заставлявшая его действовать, сломалась… он чувствовал себя ненужным, точно жизнь покинула этот мир…». Представляется, что священнику удалось зародить сомнение в его душе.

Отношение Грина к религии, которое многих не устраивало в Ватикане, в значительной мере было близко отцу Александру. Святейшая канцелярия осудила роман за «парадоксальность», за «показ чрезвычайных обстоятельств» и требовала исправлений, на которые Грин не согласился; в результате роман был включен в Индекс запрещенных книг при папе Пии XII.

Знаменательно, что и в нашей стране роман долгое время находился в спецхране. А отец Александр в те самые годы начитал на магнитофонную пленку свой перевод романа и передал эту запись «группе матерей», прихожанок храма в Новой деревне, — поступок по тем временам отнюдь не безопасный. Была и инсценировка романа, в которой отец Александр играл священника. В то время отец Александр жил в атмосфере, близкой к описанной в романе Грина, — слежка, доносы, вызовы на Лубянку… Временами он был и вовсе на волосок от посадки.

Романиста и протоиерея сближает широкий, свободный, раскрепощенный взгляд на греховность и святость, при огромном внимании и мучительных размышлениях об этих понятиях. Оба они не признавали ханжества, фарисейства, зашоренности, — всего того, что можно выразить избитыми словами — «не дух, а буква»…

В каждом романе Грина есть такие «добродетельные», самодовольные персонажи. Для писателя, очень терпимого и снисходительного к людям, именно они так же отвратительны, как и для его героя. «Малодушие и страсть Бог может простить, но можно ли простить благочестие, превращающееся в привычку? — размышляет священник. — В злое сердце спасение может ударить, как молния, но благочестие, ставшее привычкой, исключает все, кроме вечерних молитв, собраний приходских обществ и робкого прикосновения губ к твоей одетой в перчатку руке».