Задача двух тел

Прошло часов пять. Надежда успела смениться отчаянием, а после — безразличием. Все просто сидели и ждали конца.

Дети уснули от всех волнений, укутанные в обширную шубу бизнесмена, а тот тихонько переговаривался с их учительницей. Она время от времени негромко, но мелодично смеялась в кулачок.

Многие последовали примеру детей, улегшись на жесткий пол и лишь попросили разбудить их «когда нас всех придут расстреливать».

Сине-желтая кепочка горячо спорил с Пашком о политике, их ничуть не смущало то обстоятельство, что главный фигурант их споров лежал тут, в хрустальном гробу и слышал их «диванную аналитику». Зашла речь и войне:

— Говорю тебе! Русских там зажимали, на родном языке говорить не давали!

— Семья-то та русская была, — заметила бурятка, сидевшая неподалеку. — И они не жаловались, что им говорить на нем запрещали.

— Ну, может в семье говорить не запрещали, — сдал назад кепочка, — но в школах на русском языке преподавать не давали, только на ихнем украинском псевдоязыке. Да вам, бурятам, этого не понять!

— Не понять, да, у нас же преподавание на бурятском отменили еще, когда мой дед учился, — махнула она в ответ рукой.

Рядом с ними резались в карты эшник Коля, увечный солдат, священник и колдырь. Священник выигрывал и утверждал, что это промысел Божий. Эшник подозревал его в мухлеже: «Никакого бога нет, а есть ловкость рук». Но поп возмущенно отвергал эти намеки.

В углу кто-то рассказывал истории из своей жизни, вокруг него собралось человек пять. Александр примкнул к ним и с удивлением обнаружил, что истории рассказывает улыбчивый среднеазиатский юноша, вставлявший в свою довольно правильную русскую речь непривычное киргизское слово-паразит «демек», а публика покатывается со смеху.

— Я сначала, как приехал, таксистом работал тут в Москве, — ухватил он начало следующей истории. — Водить-то я с детства хорошо умею, демек, спасибо отцу! А как права получил, весь Бишкек объездил. Но выгнали меня из таксистов. Пассажиры, демек, жаловались…

— Это на что же? — удивился кто-то из слушателей.

— Странный, говорят, — улыбнулся парень еще шире, хотя казалось это было невозможно. — Я же Бишкек как свои пять пальцев знал, но Москва намного больше. Поэтому я по навигатору ездил. А тот мне все время: «Впереди камера!» Ну, я человек доброжелательный, вежливый — если камера снимает, демек надо улыбаться. И каждый раз взглядом эту камеру находил, поворачивался к ней, кивал и улыбался… Представляете: каково было пассажирам?

Слушатели представили и рассмеялись.

— Демек, хозяину таксопарка принесли снимки с этих камер, когда он мое дело решал. Посмотрел он, демек, на мои радостные смайлики через лобовое стекло, вздохнул и говорит мне: «Ехал бы ты обратно в Бишкек, Бахыт! Тут таких счастливых, как ты, не любят!» Но я не уехал…

Александр ходил от группы к группе и пытался извиняться за то, что они из-за него попали в такой переплет. От него, впрочем, в основном отмахивались: «Уж не ты в этом виноват, точно!».

Конечно, главного виновника никто не называл, но отношение к нему тоже неуловимо менялось. Так колдырь, только недавно с благоговением подходивший к саркофагу пожелать его обитателю здоровья, проиграв «эшнику» (которому после обвинений в адрес попа необъяснимо начало везти), прищурился на секунду, и вдруг сказал:

— Эх мне бы камеру твою!

— Камеру я ставить на кон не буду, и не проси. Тем более она казенная. Но зачем она тебе?

— Я б таких фоток наделал бы сейчас, что потом еще год бы их продавал! — и он кивнул в сторону саркофага. — Этот-то, обмочился уже, вы не видели?

Александр ожидал, что одноногий солдат, игравший с ними, снова вспылит, но тот только ухмыльнулся в ответ. Остальные пожали плечами — это же, мол, естественная потребность, а деться ему из гроба все равно некуда.

Сами они эту проблему решили, выделив под туалет самое укромное место — то самое, куда упал Александр от удара СВОшника, между саркофагом и галереей. Поначалу, правда, обитателя саркофага стеснялись, но нужда заставит…

Большей проблемой была вода. Несколько маленьких бутылочек газировки и обе фляги ФСОшников быстро опустели. Но тут выяснилось, что учительница Надежда Константиновна обладает несметным богатством — двухлитровой бутылкой воды. Ее, правда, пришлось долго уговаривать разделить эту воду на всех, и согласилась она только после того, как наполнили отдельную бутылочку для ее учеников. Эта вода уже тоже подходила к концу, но и ждать, очевидно, оставалось недолго — звуки извне становились все громче.

Тяжелее всего отсутствие воды переживал пленник саркофага. Последние два часа он все более жадно смотрел на каждый сделанный глоток. Однако продолжал молчать, только глаза его становились все безумнее, да узловатые пальцы все больше скрючивались в гневе. Александру казалось, что его мучила не столько жажда как таковая, сколько тот факт, что у других есть то, что ему так нужно, притом такая банальная вещь, как вода, а он не может это у них отнять. Большинство, впрочем, жалело его, но передать ему воду все равно было невозможно.

— Слушайте, он же нас всех убить хочет. Да и сейчас, будь возможность, он бы всю воду себе отжал, — удивлялся Пашок.

— Упырь, что сделаешь, — вздыхала бурятка. — Но упыри же тоже люди, пить хотят. Старый он совсем, да и свихнулся, похоже. Человек в своем уме не будет такую войну начинать. У меня дед такой же был, жуткий старик, его весь улус Шулуун-Гол боялся, не только я. Болел он долго, дома сидел, читал книгу про Тамерлана какую-то, у нас одна она только и была. Прочел, наверное, раз двадцать кряду, ну и свихнулся. Выздоровел, сел на бревно у дома, и требовал, чтобы ему в ноги кланялись и именовали «великим эмиром», все кто мимо идет. А если кто не кланяется, то бросался с палкой своей увесистой. Некоторых до полусмерти избил… В общем, все в итоге решили, что проще кланяться ему, как он хотел. Не убудет от нас…

— Нация рабов, — покачал головой поклонник Жириновского в кепочке ЛДПР.

— А чего в психушку его не сдали, — удивился Пашок.

— Наш он, улусовский, был — как его чужим людям сдавать? Сидит на бревнышке, трясется весь и глаза такие… Безумные, но тоска в них смертная. Ну его, жалко же…

— И этого жалко? — удивился Александр. — Вы ж сами говорили…

— И повторю: не простится ему. Мало того, что он людей мучил, свою карму портил, так еще и стольких в грех непростительный ввел, заставил других людей убивать, и моего Аламжу убийцей сделал. Но мы же не такие как он, чтобы мучениям человека не сочувствовать… Даже такого…

В этот момент свет мигнул и погас, а в углу раздался неприятный звук, вызвавший у Александра мучительные воспоминания о неудачном походе к зубному врачу. У стальной плиты, закрывающей выход, возник сноп искр, и свербящий звук усилился.

Все повскакали с мест. В мерцающем свете искр Александр увидел, как ФСОшник Сергей поднес ладонь к уху и проорал в явно ожившую рацию, перекрикивая звук: «Так точно, подтверждаем, искры!.. Есть! Исполняем!»

И, словно забыв о своем бунте, оба охранника быстро перевели всех в противоположный от искрящейся двери угол. Тем не менее оба были явно напряжены и с опасением всматривались в рассыпавшиеся по полу разноцветные огни, предвещающие скорое открытие двери.

Но кто поистине воспрял духом, так это обитатель хрустального гроба. Он, напротив, подполз как можно ближе к искрам и жадно всматривался в них, ожидая скорого избавления. К нему вдруг вернулся прежний ореол величия и даже в каком-то смысле бессмертия, в свете которого мокрые штаны были мелочью, лишь досадным недоразумением. Везение снова, как и десятки раз до этого, было на его стороне. «Словно Бог поцеловал его в макушку», — с изумлением думал Александр, завороженно наблюдая обратное превращение жалкого старика в гробу в самодовольного властелина половины мира и людских судеб. «Да и наших тоже…» — горько признал физик, приглаживая бороду и надевая на свою обреченную голову такую ненужную ей теперь парадную шляпу.

Наконец искры исчезли, звук прекратился, и через секунду с мощным «ЧПОК!» плита, закрывающая дверь, исчезла, встав на свое первоначальное место. В проем ворвался широкий луч яркого теплого света — с той стороны явно установили прожектор, чтобы лучше видеть фронт работ. Казалось, если бы саркофаг позволял, его обитатель сейчас встал бы во весь рост, но даже сидя в нем, он выглядел теперь выше всех вокруг, недосягаемым для простых смертных. Он буквально сам уже искрился, крича в проем лучистого света: «Скорее, олухи! Доставайте меня отсюда!»

Как будто в ответ на его слова в проеме появилась высокая худая фигура, тень ее протянулась от порога к саркофагу, полностью закрыв его от света, легла на противоположную стену и устремилась ввысь, к самому потолку старого революционного склепа. И знакомый откуда-то Александру веселый голос властно произнес:

— Всех вывести наружу! И вынимайте уже из гроба этого чучундрика, пока он там в самом деле не окочурился! Его уже заждались в Гааге!