Нора

Я застыла на пороге, огляделась. Ни одной пары обуви на полу в прихожей я не заметила. Пустой и от этого казавшийся странно широким глинобитный пол по контрасту с ярким дневным светом выглядел почти черным. На обувном шкафчике конверта не оказалось. Я скинула обувь и вошла в дом. На кухонном столе тоже нет… Здесь было аккуратно убрано. Стоял стакан с палочками для еды, лежал завернутый в пищевую пленку бутерброд с сыром, наверное перекус для дедушки, а рядом с чайником-термосом был пластиковый контейнер с разрезанным на четыре дольки неочищенным яблоком. И больше ничего. На стене у раковины, развешанная в порядке от короткого к длинному, висела мелкая кухонная утварь. На газовой плите — помытые и уже высохшие кастрюля и сковородка. Я раздвинула плотные перегородки фусума и вошла в комнату, где стоял семейный поминальный алтарь. Через бумажные квадраты в раздвижных рамах сёдзи в комнату проникал солнечный свет. На низком столике лежал коричневый конверт. Я вздохнула и, опустившись у столика на колени, с облегчением заглянула внутрь конверта — там лежала квитанция и несколько бумажных купюр. Прежде чем встать, я сложила ладони в молитвенном жесте, поклонилась в сторону алтаря. Просто дань традиции, ничего такого. В комнате пахло персиками.

Я протянула руку и открыла алтарный шкафчик — в нем оказалось три превосходных спелых персика. На алтаре были выставлены фотографии усопших предков мужа. Последний по времени снимок, запечатлевший бабушку Мунэаки, был цветным, другие, более ранние, — черно-белыми и изображали разных людей весьма почтенного возраста. Когда я перед самой свадьбой приезжала к родителям мужа — а может быть, это было сразу после свадьбы, — я вот так же сидела у алтаря рядом со свекровью и вдруг заметила ее сходство с бабушкой мужа на фотографии. «Как похожи!» — сказала я. «Кто? На кого?» — спросила свекровь, глядя на снимки. Я тогда еще не называла ее мамой и не знала толком, как к ней обращаться. В итоге просто ткнула указательным пальцем правой руки сначала в фотографию на алтаре, а потом в сторону свекрови. «Я? На нее?» — удивилась она. Я кивнула. Свекровь застыла на мгновение, уставившись на меня, но тут же тоненько рассмеялась: «Аса-тян, ну что ты. Глупости какие. Мы же с ней не родные. Я просто невестка, жена ее сына». — «Ой, и правда… — Я в ужасе прикрыла рот рукой. — Извините, пожалуйста!» Но чем дольше я смотрела на фотографию, тем заметнее было, как они похожи. Абрис лица, морщинки в уголках рта — было сложно сказать, в чем именно заключается сходство, но в незначительных, казалось бы, чертах оно было настолько поразительным, что наводило на мысль о кровном родстве. Свекровь простонала: «Ох, не могу… — и вытерла едва заметную слезинку в уголке глаза. — Ну и насмешила же ты меня». — «Извините». — «Не надо извиняться, Аса-тян. Это же комплимент. Она, говорят, в молодости настоящей красавицей была. И когда хоронили ее, тоже была красивая, как живая. Она даже в каком-то районном конкурсе красоты первое место однажды заняла. Еще до войны…» Свекровь повела плечами и снова тихо засмеялась. Теперь я опять смотрела на эту фотографию. Она стояла на алтаре немного под углом. Казалось, что изображенная на ней немолодая женщина в черном кимоно, слегка вздернув подбородок, строго взирает на меня сверху вниз, фотография была зернистой: наверное, изначально это была маленькая карточка, которую потом специально увеличили. Как ни посмотри, а они со свекровью очень похожи. Я поднялась на ноги и, взяв конверт, вышла из дома.

Дедушка взглянул на меня, когда я появилась на крыльце, и повторил свой приветственный жест, подняв руку и выставив зубы в улыбке. «Я уже сейчас пойду. Мне надо заплатить. Меня попросили. Хорошо? Скоро вернусь!» Ноль реакции. Я все еще не разобралась, на какой громкости разговаривать с дедушкой. Но на слова свекрови он реагирует: кивает и даже отвечает иногда. То есть, значит, все-таки что-то слышит. И, честно говоря, не то чтобы свекровь прямо кричала, когда с ним разговаривала. Наверное, есть какая-то хитрость. Определенный звуковой диапазон или особая интонация. Дедушка некоторое время смотрел на меня не отрываясь, потом вдруг отвел глаза и продолжил поливать растения.

Я вернулась в наш съемный дом, закрыла окна, взяла кошелек и положила его вместе с конвертом в сумку, затем надела панаму и вышла на улицу. Вокруг не было ничего, что бы двигалось. Деревья стояли неподвижно, окна окрестных домов — наглухо закрыты. На дороге — ни души: ни людей, ни собак, ни кошек. Ни порхающего воробья, ни вороны. От солнца щиплет глаза. Слышен только звон цикад и звук, с которым выплескивается вода из дедушкиного шланга. Я пошла вперед по дороге, и через несколько минут плеск воды уже перестал долетать до моих ушей. Звон бурых и еще каких-то других цикад, жар асфальта, проходящий сквозь тонкую подошву кроссовок, проникли в меня, пропитали до самых кончиков пальцев.