Сутки по командирским часам

— Слава, иди сюда, — подозвал он товарища. — Скажи Сергачеву, чтоб подогнал машину к воротам. Я вынесу парня, и отвезем его в больницу.

Кто покажет дорогу?

— Я! — сказал сероглазый мальчуган.

— И я! — подхватил его дружок.

— Хорошо.

Мужчина подхватил на руки хныкающего Борьку и понес к машине.

Там он передал мальчика другу и рассадил остальных, а когда хотел сесть сам, кто-то тронул его за руку. Он оглянулся. Непонятно откуда появившаяся остроносая девочка-подросток сказала, загадочно глядя ему в глаза.

— Дяденька! Это не Ваш мальчик. Ваш — вон тот, которому нос разбили. Его и по голове сильно ударили, только он не скажет.

— Спасибо, Маруся! — засмеялся Антон Трубников, — Передавай маме привет. Очень ты стала на нее похожа, такая красивая и совсем взрослая. И не беспокойся, Тиму с Борей я не перепутал.

Ответил и сел рядом с водителем. Воспользовавшись тем, что он повернулся спиной, Тимка сделал свирепое лицо и погрозил кузине кулаком. В ответ Маруся показала ему язык и пошла в сторону магазина. Рыжий хвостик на ее затылке болтался в такт шлепкам материнских босоножек по детски розовым пяткам.

В больнице хирург принялся осматривать Борькину ногу, а Антон попросил сестру «разобраться с остальными гладиаторами». Тимке приложили к шишке лед, а потом ему и Сеньке промыли перекисью все ссадины.

У Борьки ничего страшного не нашли. Хирург сказал, что у него просто сильный ушиб и, возможно, растяжение связок. Позвонили домой матери и попросили прийти для консультации.

Все это время Трубников обращался с Тимуром так же, как с остальными.

Поехали к дому Рокотовых. Сенька попрощался и, слегка подволакивая ногу, побежал к себе, а остальные вслед за Тимкой вошли во двор.

Не услышав лая, Антон вопросительно посмотрел на сына:

— Руна?..

— В прошлом месяце… Она болела очень.

На крыльцо вышла Зина, увидев гостей через кухонное окно.

— Антон!

Сошла с крыльца, вытирая руки о фартук, обняла Трубникова и вдруг заплакала.

— Ну, что ты, что ты, Зинуша! — приговаривал Антон, нежно беря ее за плечи. — Живы. Увиделись. Все хорошо…

Зинаида Васильевна коротко всхлипнула, притихла. Потом оторвалась от Трубникова, поздоровалась с гостями и стала приглашать всех в дом. Последним попался ей на глаза Тимка.

— Господи, Тима, ты хоть поздоровался с отцом?!

— Я с ним приехал… от школы, — уклонился Тимур от прямого ответа.

— А с лицом у тебя что?

— Мячом попало, — сказал Тимка и, проскользнув за спинами гостей, вытирающих на крыльце обувь, укрылся в своей комнате.

«Она еще о будильнике не знает», — подумал о будущих неприятностях мальчик. Закрыл за собой дверь и стал прислушиваться, что происходит в большой комнате. Кто-то, наверное, тот, кого Трубников назвал Славой, сказал: «Мы ненадолго, к сожалению, — служба!». Зинаида Васильевна стала их уговаривать подождать мужа и принялась звонить Михаилу Петровичу на мобильник.

Тимка побоялся стоять под дверью — вдруг кто-нибудь войдет. Сел за свой стол и надел наушники. Как будто его ничего не касалось, и Трубников наведывался к ним каждый день. Тимка сидел и не музыку слушал, а думал с обидой: «Борьку так на руках нес, а мне и головой не кивнул!» И даже вздрогнул, когда Зинаида Васильевна тронула его за плечо.

— Тима, сынок, сбегай, пожалуйста, к Кларе и возьми у нее хорошего чая — и черного, и зеленого. Гости наши от еды отказываются. Просят только напоить их чаем.

— А где они?

— В ванную пошли руки мыть. Сейчас Миша приедет.

Тимка неслышно проскользнул мимо ванной, бегом промчался через двор и перешел дорогу. До тети Клары было рукой подать — они жили на той же улице. «Только бы Маруська не увязалась», — думал он.

Клара Васильевна была дома и безо всяких расспросов передала сестре пакет с красивыми упаковками черного и зеленого китайского чая, которые ей, как общественнице, подарили в поселковой управе на день рождения. Маруся, разумеется, стала напрашиваться в гости, но тетя Клара строго сказала: «И думать не смей. Надо будет — позовут! Беги, Тимочка, и напомни Зине, чтобы обязательно большой заварочный чайник согрела и настояла чай ровно три минуты».

Когда Тимка возвратился, Трубников в кухне обнимался с папой-Мишей, а остальные гости уже расположились за столом.

Наконец, сел за стол и Антон, а Михаил Петрович, тяжело дыша, устроился чуть в стороне на табуретке, широко расставив короткие ноги в рабочих брюках, измазанных краской. От него сразу же резко запахло человеком, в прямом смысле слов зарабатывающим на хлеб насущный «в поте лица своего».

Круглая голова Михаила Петровича с глубокими залысинами была влажной. Пот стекал с высокого лба на крупный обожженный солнцем нос и скатывался с его кончика прямо на грудь. Михаил Петрович достал из кармана большой клетчатый носовой платок и стал, как полотенцем после умывания, вытирать им голову и лицо.

Тимка вдруг покраснел, как будто его внезапно обдали горячей водой из шайки. Была с ним в бане однажды такая история, и закончилась она для «шутника» печально. Папа-Миша отхлестал здоровенного детину березовым веником, и тот весь в мыле выскочил в предбанник. Попробовал бы кто-то тогда сказать Тимке, что его папа-Миша — толстый лысоватый коротышка! Но ужас был в том, что сейчас в присутствии Трубникова и его спутников таким впервые в жизни видел его сам Тимур!

Мальчика охватило смятение. Он сердился на себя за свое неожиданное открытие, на самого Михаила Петровича за то, что тот дал повод ко всем этому, и на гостей, которые могли обо всем догадаться.

И потому Тимка не встал, как обычно у папы-Миши за спиной, не обнял за шею, не прижался к родному и верному плечу, а, наоборот, отодвинулся и отвел глаза.

Между тем Трубников и его спутники обменивались с Михаилом Петровичем какими-то обыденными фразами о погоде, дорогах, цене на бензин и не обращали на мальчика никакого внимания. Даже о событии на школьном дворе не было сказано ни слова.

Вскоре Зинаида Васильевна стала накрывать на стол, а Михаил Петрович извинился и направился в ванную приводить себя в порядок.

Он возвратился в свежей рубахе и спортивных брюках, но залысины, «пивной живот» и натруженные руки со вздувшимися венами и неистребимым трауром под ногтями оставались теми же. Нет, положительно назло Тимке, папа-Миша не желал превращаться в себя самого — родного человека, на которого никогда не приходит мысль «смотреть со стороны»!

На плите уже пыхтел пузатый металлический чайник, когда-то он свистел и потому получил прозвище «Боцман». Свистка в чайнике уже не было, но на кончике носика сохранился большой блестящий шарик, придающий «Боцману» сходство с завсегдатаями пивных баров.

— Тима, детка, — попросила Зинаида Васильевна, — помоги мне принести чашки из серванта. Ну, те, японские, которые Клара подарила.

Тимур вышел в гостиную, которую в поселке принято было называть «залой», встал перед сервантом, но чашек вынимать не стал, пока вслед за ним в комнате не появилась Зинаида Васильевна.

— Ну, что же ты! Я уже и пирог на стол поставила, и чай зеленый заварила. Доставай скорее чашки!

— Сами доставайте! — каким-то грубым чужим голосом ответил Тимур, круто развернулся и, едва не опрокинув стоящий на пути стул, ушел в свою комнату.

Всю эту сцену, стоя в дверях гостиной, молча наблюдал Михаил Петрович.

— Что это с ним? — увидев мужа, недоуменно спросила Зинаида Васильевна.

— Давай помогу, — избегая ответа, предложил он, притянул к себе жену и нежно поцеловал ее в щеку.

Глаза Михаила Петровича, сохраняющие редкую для его возраста яркую голубизну, были печальны.

В кухню Тимка не вернулся, да его и не звали.

Он лег на кровать и, наверное, заревел бы от всего непонятного, что происходило внутри него. Но его сдерживал страх, что кто-то может зайти в комнату и увидеть, будто он ведет себя, как девчонка.

Три самых родных человека были совсем близко, но впервые он чувствовал себя таким одиноким. Тимка уткнулся лицом в диванную подушку, которая хранила еще запах Руны, и зашмыгал носом.

Нет, никогда-никогда он не сможет открыться папе-Мише в том, что так позорно предал его, пусть только в мыслях. Ах, если бы, как раньше, могла рядом с ним лечь Руна и, тихонько скуля, принялась бы лизать его щеки шершавым языком.

Зачем, зачем приехал этот Трубников?! И эти его приятели или кто там они такие! Сидят, пьют чай со своим благородным воспитанием, дезодорантами и начищенными ботиночками! Спасли бедных деток от плохих парней, но, конечно же, это для них так нормально, что и вспоминать не приходится. Только «бедные детки» сами бы во всем разобрались, а теперь фиг с два получат они мяч! Объясняйся теперь с директором!

Думал об этом, а внутри все кричало:

«Приехал чай попить!

Даже по имени меня не назвал!

Трубников Антон Семенович!

И пусть! И пусть!

Мне он тоже не нужен!

Паспорт буду получать — не возьму его фамилию!

Дурацкую такую!

Труба! Труба! Дело — труба!

Сколько дрался из-за прозвищ!

То — «Труба», то — «Маринеска»!

Имя тоже поменяю! Напишу Тимофей!

Нет! Не это! Кошачье какое-то!

В «Кадетах»* был Трофимов… «Трофим»…

«Кадет — на палочку надет»!

И это не подходит!»

Тут Тимка прислушался. С улицы послышался звук отъезжающей машины. Он вскочил! Замер посреди комнаты!

«Неужели все уехали?! И Он?!»

Тимка вышел в гостиную.

И тут дверь из кухни открылась, и на пороге появился сам Трубников.

Он был очень бледным, худым, с серыми от седины волосами, и Он грустно улыбался.

— Ну что, поздороваемся, сынок?

Тимка, растерялся от неожиданности, сглотнул и спросил после паузы:

— Я думал, Вы уехали. А Вы это… остались.

— Как видишь, — усмехнулся отец. — Голова болит? Давай посмотрю.

Тимка сделал шаг назад.

— Не надо! Со мной все в порядке.

Отец вздохнул:

— Значит, опять будешь вести себя со мной, как партизан на допросе.

Подошел к дивану, сел.

— Смотри сюда!

Тимка повернулся к нему лицом. В руках у отца был будильник, похоже, целый и невредимый.

— Батарейки есть?

— В плеере.

— Давай их сюда, и отнесешь будильник на место. У него только крышечка потерялась, которая батарейки придерживает. А так вроде все цело.

— Держи, — протянул будильник сыну. — Так не болит, говоришь, голова?

— Немного. Там просто шишка небольшая.

Отец притянул сына к себе, усадил рядом на диване и, уже не спрашивая разрешения, осторожно раздвинул длинными пальцами крутые завитки темных Тимкиных волос.

— Единорог!

Улыбнулся.

— Ну, отдыхай.

Поднялся и вышел.

Тимка подождал немного, потом прошмыгнул в кухню.

— Зина!

— Что тебе? Грубиян такой! — в сердцах сказала Зинаида Васильевна, шинкуя капусту на толстой буковой доске, вырезанной мужем в виде орехового листа. — Проголодался?

Тимка обнял ее сзади за талию, прижался щекой к завязке на фартуке.