Сутки по командирским часам

— Я твой будильник сегодня без разрешения взял и думал, что потерял возле школы. А Трубников нашел. Не сердись, ладно?

— Что еще за «Трубников»?! Ты хоть бы раз папой его назвал! Вот кому сердиться на тебя надо. И фартук мой оставь в покое! Вспомнил детство!

Не смей, я говорю, тесемки развязывать!

— А где папа-Миша?

— С отцом твоим в беседке разговаривают. Мишка, по-моему, вторую пачку «Беломора» курит. Видишь, какой дым идет? Дождется, что пожарники приедут!

— А Он долго у нас пробудет?

— Не говорил.

Тимур вытянул шею и стал протискивать голову под рукой у Зинаиды Васильевны, пытаясь ухватить губами капусту.

— Тимка! Не смей! Щекотно же! Ну, просто теленок, а не ребенок! Иди, займись делом!

— А у него много вещей?

— Так я и поверю, что ты сам этого не знаешь!

— Я только с сумкой его видел. Спортивной.

— Ну, так и есть.

Тимка подумал «значит, ненадолго», вздохнул и сам не понял отчего: то ли обрадовался, то ли огорчился. Похоже всего понемногу.

— Ладно, — ответил он примирительно, — не буду тебе мешать. Только ты в борщ много капусты не клади!

— Господи, ты же не ел с утра. Вон Миша тебе бутерброд с сыром сделал и пироги с вишнями на тарелку положил. А чай сам наливай.

— Я потом! Не хочется мне сейчас!

И не успела Зинаида Васильевна возразить, как Тимки и след простыл.

Чтобы подобраться к беседке незаметно, он вылез в огород из окна своей комнаты и, пригибаясь, приблизился к «Плезиру» как можно ближе.

Папа-Миша сидел спиной к жасминовому кусту, за которым со всей индейской осторожностью притаился Тимур, самый-самый последний из могикан*.

Трубников — сидел напротив.

«Белые люди» говорили негромко, к тому же Тимка и не предполагал, какая шумная их маленькая «Прорезная» улочка. Истерично кудахтала курица и лаяла беспородная собака Мухтар, которую посадили на цепь в Сенькином дворе. У соседей справа звучало целое трио: мяукала кошка, плакал младенец и тетя Фрося орала на своего мужа, тихого пьяницу Петюню. По самой улице проехали один за другим два автомобиля и прогрохотал трактор. К тому же над самой Тимкиной головой скрипел на шесте ветряк, сделанный в виде самолета неизвестной конструкции. И потому, как ни вытягивал шею любопытный могиканин, услышать, о чем идет разговор в беседке, не удавалось. Между тем, все, о чем говорилось, было бы ему весьма интересно.

— В первом походе любую новую лодку приходится «учить плавать», — рассказывал свояку Каперанг Трубников.

— Тем более такую махину, как подводный крейсер. А когда пообвыкли друг к другу — случились два ЧП, одно за другим.

Михаил Петрович щелкнул зажигалкой, закашлялся.

— Ну, что ты все «Беломором» травишься? — огорченно сказал Трубников. — Там же не листья табака, а палки. Я же тебе передавал блоки и “Marlboro” и “Camel”.

— Спасибо, дружок, но нельзя мне «от народа отрываться». Барином становиться. Да и кашель меня сильно бьет, когда меняю табак. Мне проще бросить. Ну, и как же ты выкарабкался?

— Говорят — родился в тельняшке. Вообще-то, так и было. Отец, как привезли меня из роддома, сразу же в тельник обрядил. А, по правде говоря, не знаю, что мне больше помогло — лекари и лекарства или то, что за Тимку я был спокоен. У меня ведь было одно желание — выжить и увидеться с ним! Я заставил себя забыть обо всем, кроме этого! К тому же повезло с генами. Оказался малочувствительным к такой степени облучения.

— Надежда знает?

— Нет. Еще тогда прислала согласие на развод и все. Тимур вписан в мои документы. А ты, что о ней знаешь?

— Немногое. И все через кого-то. Курсы медсестер закончила. Купила машину. С той… подругой давно рассталась. Нам не пишет. И в кого она такая кукушка!

— Оставь, Миша. Просто до встречи со мной Надя не успела в себе разобраться. А я уходил в море, поэтому торопил ее, боялся утерять. И потом… она Тимкина мама. Других детей у меня не будет.

Знаешь, в аварийных отсеках работали только офицеры и мичмана. У большинства уже были дети. Мальчишек мы постарались сберечь.

— Сколько человек у тебя под началом? Сто? Как на «Курске»?

— Около того. Из тех, кто облучился, как я, осталось двадцать четыре человека. Двоих уже не досчитались, но это на берегу. Из срочников никто больше допустимой дозы не получил. Они у нас особенные. Все с высшим или не законченным высшим. Говорят, скоро и их заменят контрактниками.

— Тимка фильм смотрел, «К-19», у Павла — Вовкиного друга. Мы с Зиной не знали. Пришел оттуда на себя не похожий. Зинаида все лоб ему щупала, боялась — заболел. Но нам — ни словечка.

Маруся (Кларина) там тоже была, так она с половины фильма сбежала. От нее обо всем и узнали.

Зина грозилась Пашке голову открутить. А я думаю, может это и к лучшему, что мальчишка о таких событиях узнал. Только вот боюсь, что сочувствовал он не столько советскому капитану, сколько известному ему Индиане Джонсу. Они же теперь все на этих Голливудских фильмах помешаны: «Индиана то», «Индиана это»! А тут получается «Индиана и атомная бомба».

— Обо мне Тимка спрашивал?

— По-своему. Спросит: «Он написал, где сейчас?» — и все. Когда Гриша-военком мне о вашем ЧП сообщил, я ему ничего не сказал. А вот после твоего звонка «раскололся». Без подробностей. И вот тут этот фильм.

— Понятно…

— Вообще-то я ему до этого много чего о военных моряках рассказывал. Только это его не увлекало. Для них же с Сенькой, что Вторая Отечественная, что Первая, — все далекое прошлое. Они теперь о климате планеты беспокоятся, океан хотят сохранить. У Тимки любимый герой — Кусто с сыновьями. Собирается отправиться с ними на какой-то остров Кокос сокровища искать и акул изучать. Ни одной серии «Одиссеи Кусто» не пропустил.

— Его правда. Меньше всего я бы хотел, чтобы он мечтал о моей профессии. «По морям — по волнам, нынче здесь, завтра — там»… Месяцами в чужих водах атомную смерть для планеты с собой возить и сторожить, чтоб невзначай не вырвалась. Да и «взначай» — не хотел бы я ее выпустить! Вот на что моя жизнь ушла.

Трубников потянулся к измятой пачке Беломора, закурил. Глаза были горькие.

— А как ты? Как твое здоровье сейчас? — спросил Михаил Петрович после долгого молчания.

— Говорят, неплохо.

— Это — «говорят». А ты сам, что чувствуешь?

— Послушай, Миша, я, собственно, сейчас вроде как в самоволке. На днях в госпитале будет консилиум по поводу моего лечения. Мне приказано быть в Москве на связи. Двое суток я уже разменял, зато встретил друга по училищу, и он устроил меня в шикарной квартире зятя, который уехал с семьей в командировку за границу.

Так вот, как ты смотришь, если я там денька два с Тимуром побуду? Я бы здесь остался, но за мной в любой момент могут приехать по московскому адресу. И потом, что греха таить, очень мне хочется с ним один на один остаться.

— Понимаю. Самое время вам побыть хоть сколько-то без третьих лишних. Но как же Тимка домой возвратится, если тебя неожиданно в госпиталь заберут?

— Тут проблем нет. Его к вам на служебной машине доставят. Вот только, захочет ли он поехать. Я как вспомню прошлый приезд сюда… А ведь до трех лет, если я был дома, он у меня с рук не сходил. Веришь? Боюсь, он и теперь не очень-то мне рад.

— Рад! Рад! И очень ждал.

Тут Михаил Петрович замолчал и прислушался. Это он услыхал Тимкину попытку переместиться поближе к беседке.

— Так! — нарочито громко сказал он, подмигнув Трубникову. — Похоже, возле нас скрывается в кустах какой-то лазутчик-пластун. Сейчас мы его, голубчика, возьмем в «клещи». Вставай, Антон!

Испуганный Тимка вначале на четвереньках, а потом, встав во весь рост, бросился в огород.

Михаил Петрович рассмеялся:

— Вот «ухо от старой лоханки»!

— Ты думаешь, он давно там за кустом сидел?

— Сколько ни сидел, а мало что услышал. Родительским опытом проверено.

Вовка там всегда прятался, когда мы с Зинаидой военный совет держали против его школьных дуростей. И, представь, ничего толком он там подслушать не мог. А Зина, когда волнуется, тихо говорить не умеет.

Антон откинулся на спинку плетеного стула и стал молча раскачиваться на задних ножках.

— Вот ты говоришь «с рук у меня не сходил», — продолжил Михаил Петрович. — И со мной у него так было. В том возрасте им главное чувствовать, что рядом свой «собственный» человек, от которого все детские страхи бегут прочь. И любовь твою они принимают всем своим существом, как материнское молоко. Материально, так скажем. Ему прижаться к тебе надо, чтобы ты всегда готов был его обнять и не оттолкнуть, даже если занят своим, взрослым делом. А внешность близкого человека не имеет для него никакого значения, тем более официальные регалии.

Михаил Петрович закашлялся.

— А сейчас у него другой возраст начинается — подростковый, «судейский», — сказал он

после паузы. — Теперь он хочет знать, кто ты среди других людей? И тут все важно: каким делом ты занят, любишь ли свою работу, уважают ли тебя другие люди. Внешность тоже…

При этих словах Михаил Петрович с грустью улыбнулся.

— Теперь и у меня начнутся трудности с Тимкой. Я, например, почувствовал, что Кутиком называть его уже не нужно…

— Миша! Антон! Обедать пора! — позвала Зинаида Васильевна.

— А Тима где же? — спросила она, разливая по тарелкам густой красный борщ, густо приправленный огородной зеленью. — Я думала, он с вами. Тихо в доме.

Михаил Петрович направился в детскую и застал племянника за конструированием космолета из старого Вовкиного конструктора.

Окно было закрыто, но на полу под подоконником темнела россыпь огородного чернозема.

— Обедать идем, вождь краснокожих или кто ты там, может Нат Пинкертон? Только прежде возьми веник и замети за собой следы.

Тимка насупился, но встал и пошел за веником. По дороге спросил:

— А Пинкертон — это кто?

— Плохо подслушивал, вот и не узнал.

— Я серьезно!

— И я серьезно. Чтоб больше этого не было!

Обедали на кухне. Стол был придвинут к стене. Потому сидели так: Михаил Петрович и Антон Трубников друг против друга, а Зинаида Васильевна и Тимка рядом. Тимур ближе к отцу.

Заметив, что Тимка вытирает рот ладошкой, Зинаида Васильевна поспешно вскочила и, порывшись в серванте, нашла несколько бумажных салфеток. Одну сунула племяннику, остальные веером вложила в стакан и поставила посреди стола. Папа-Миша при этом и глазом не моргнул, а Трубников сразу же протянул руку и вынул из стакана другую. Потом Зинаида Васильевна поставила на большую тарелку с масляно блестевшими варениками с картошкой.

Тимка искоса посмотрел на отца. Тот положил на тарелку два вареника и, вооружившись вилкой и ножом, отрезал от них по небольшому кусочку, ловко заправляя в тесто вылезающую начинку. Говорили о приезде Вовки, о поселковых новостях, о гигантских «пробках» на улицах Москвы, Кларином семействе, и на Тимку внимания не обращали. Тогда он решился, переложил вилку в левую руку и попытался есть, как отец. Но первый же кусок донести до рта не удалось. Чувство было такое, как будто рука стала совсем даже не его. И, обретя самостоятельность, двигалась по неуправляемой траектории. В конце-концов, вилку до рта он донес, но вареника на ней уже не было. Поглядев по сторонам и убедившись, что все заняты своим разговором, Тимур решительно переложил вилку в правую руку. Но, тут же перехватив лукавый взгляд папы-Миши, и подумал, что теперь тот непременно скажет по этому поводу что-нибудь вроде: «Без труда и вилку не донесешь до рта». И смутился.