Большая и маленькая Екатерины

Как-то, неожиданно для всех, Калистратэ перевел учителя химии из первой школы в другую, уверив директора, что таково было желание Константинэ Какубери. А директор первой школы был человеком мягким и нерешительным. Действительной же и единственной причиной перевода учителя было то, что сын Калистратэ был очень слаб в химии, а учитель химии не давал ему поблажки.

И вот теперь, когда Калистратэ с таким важным видом сказал Кетэван, что ее назначили директором школы по совету Константинэ Какубери, она решила, что это его обычный прием, и сразу отправилась в райком партии.

На ее счастье, Константинэ оказался на месте и в приемной его не ждали посетители.

Как только секретарша сказала ему, что пришла Кетэван Кикнавелидзе, Константинэ сам вышел ей навстречу и, улыбнувшись, склонил перед ней голову. «Новому директору новой школы наш низкий поклон», — сказал он и пригласил Кетэван в кабинет.

Кетэван удивилась: «Видно, иногда Калистратэ говорит правду».

Константинэ усадил ее в мягкое кресло и сам сел рядом.

Пауза.

Кетэван ничего не говорит, а Константинэ ни о чем ее не спрашивает.

— Вы, наверное, по школьным делам? — решил нарушить молчание Константинэ.

— Да-а! — нараспев растерянно сказала Кетэван, и последнее не ускользнуло от внимания Константинэ.

Он потянулся к письменному столу, взял пачку сигарет и открыл ее.

— Курить можно?

Улыбнувшись, Кетэван в знак согласия кивнула головой.

— Сейчас у вас хороший коллектив учителей, — уверенно сказал Константинэ, словно и не требуя подтверждения своих слов.

— Хороший, очень хороший! — искренне сказала Кетэван.

— И здание хорошее.

— Да, построено оно прекрасно.

— За это надо благодарить Реваза Чапичадзе. У него в совхозе отличная бригада строителей, во всем районе не найти таких мастеров. Особенно хороши спортивный и актовый залы! Я не думаю, что у нас в республике есть вторая такая школа.

— Спортивный зал-то в самом деле хороший…

— Я знаю, что у вас нет преподавателя физкультуры, — не дал ей договорить Константинэ. — В нашем районе ни отдел просвещения, ни спорткомитет никого нам не могли порекомендовать, но недавно я был в Тбилиси, и в республиканском комитете физкультуры мне обещали обязательно подыскать человека. Так что скоро у вас будет преподаватель физкультуры.

«Я ее не вызывал, она сама пришла, ни о чем не спрашивает, ни о чем меня не просит».

— Я пришла по своему делу, батоно Константинэ, — словно угадав его мысли, сказала Кетэван.

— Говорите, не стесняйтесь!

— Я не справлюсь с обязанностями директора школы, — глухо сказала Кетэван и опустила голову.

Константинэ встал, подошел к тому окну, которое было открыто, закрыл его и, придвинув свое кресло ближе к Кетэван, сел.

— В чем дело?

Пауза.

— Я прошу вас, не спрашивайте меня ни о чем! — опять глухо сказала Кетэван.

Плечи у нее задрожали, на глазах показались слезы.

Константинэ стало неловко, он опять встал с кресла, медленно прошелся по кабинету, а потом сел за свой стол. Выдвинув ящик, он достал из него папку и открыл ее.

— Уж не дочка ли с зятем зовут вас обратно в Хергу? — сказал он. Казалось, что Константинэ прочитал это в папке. Потом он захлопнул ее, снова положил в ящик и посмотрел на Кетэван.

— Да их Реваз Чапичадзе уговорил перейти работать в совхоз, — заметно повеселев, сказала Кетэван. — Ведь мой зять — агроном, а дочка — биохимик…

— Знаю. Я их обоих знаю. Реваза не надо учить, кого звать в совхоз. Это дело хорошее. Я рад. Внуки у вас есть?

— Да вот ожидаю. — И лицо ее расцвело в улыбке…

— Ну, вы счастливая женщина. И скоро?

— Скоро! Так через недельку!

— Ого! — развеселился Константинэ. — Если на крестины не позовете, обижусь.

Мысли Константинэ Какубери: «Сначала Реваз Чапичадзе посоветовал, а потом и вся школа просила, чтобы директором назначили Кетэван. Да, вся школа — учителя, комитет комсомола, родительский комитет… Со дня смерти Екатерины Хидашели школой руководила Кетэван, поэтому ее и назначили директором, а она отказывается, да еще не говорит почему… Я было подумал, что ее дочь с зятем в Хергу зовут, так нет!»

— Нам посоветовал назначить вас директором Реваз Чапичадзе, — спокойно сказал Константинэ и, снова достав из ящика стола папку, открыл ее.

— Реваз Чапичадзе? — удивилась Кетэван. — Какое отношение имеет Реваз Чапичадзе к школе?

— Вы ошибаетесь, и очень ошибаетесь, товарищ Кикнавелидзе, — сердито сказал Константинэ. — Его касается то, что происходит не только в вашей школе, но во всем нашем районе.

Константинэ закрыл папку и, закурив сигарету, встал.

— Как это какое отношение имеет Чапичадзе к вашей школе? Как вы могли такое сказать? — горячился Константинэ. — Ведь как раз для того, чтобы спасти эту школу, он приехал из Тбилиси. Неужели вы не знаете этого? Ваша школа была уже закрыта, и Екатерина Хидашели скрывала это от всей деревни, даже дочери своей не сказала. Сама целый год работала, не получая зарплаты, а дочери платила из своей пенсии. Да, год ваша школа была частным учебным заведением. Неужели и это вам не известно?

— Нет, я не знала!

— Что Чапичадзе начал строить раньше — контору совхоза и лабораторию или школу?

— Не могу сказать. Меня тогда не было в Хемагали.

— Ну, так я вам скажу. Сначала он заложил фундамент конторы совхоза и лаборатории, а потом фундамент школьного здания. А что раньше выстроил?

— Школу. Это-то я знаю.

— Как вы думаете, спасибо за это Чапичадзе сказали? А клуб? Здание клуба должны были построить отдельно, на территории совхоза. Так было запроектировано. А Чапичадзе добился того, чтобы клуб пристроили к зданию школы. Для чего? Да только для того, чтобы школа тоже могла им пользоваться. А вы говорите, какое отношение имеет Чапичадзе к школе. Уж от вас-то я этого не ожидал, калбатоно Кетэван! Чего не ожидал того не ожидал!

— Вы меня не поняли, батоно Константинэ, — извиняющимся тоном сказала Кетэван.

— Я вас прекрасно понял, — усмехнулся Константинэ. — Мол, раз Реваз Чапичадзе директор совхоза и заведующий лабораторией, пусть он ими и занимается, а в школьные дела не вмешивается. Как было сказано, так я и понял!

— Извините, но вы ошибаетесь! — решительно возразила Кетэван, глядя Константинэ в глаза. — Просто я хотела сказать, что я лучше знаю положение дел в школе, чем Реваз Чапичадзе. Только и всего. Может быть, я не смогла как следует выразить свои мысли.

— Тогда почему же вы мне не говорите о школьных нуждах?

Пауза.

— Говорите, не стесняйтесь!

— Нашей школе нужна твердая мужская рука, — спокойно сказала Кетэван.

— Мужская рука? — удивленно переспросил Константинэ и, закурив сигарету, сел рядом с Кетэван.

— Вот именно, твердая мужская рука, — убежденно сказала Кетэван. — Мальчики из девятого и десятого классов буквально вверх дном школу переворачивают. Они курят, ругаются, безобразничают на уроках, пропускают занятия… Я наверняка знаю, что они даже в кости играют. Ими такой сорвиголова верховодит…

— Кто?

— Девятиклассник… Аскален Джиноридзе.

— Сын Грамитона Джиноридзе?

— А вы знаете Грамитона? — удивилась Кетэван.

— Очень хорошо знаю. Он заведующий пекарней, не так ли? — опять начал горячиться Константинэ. — Он первым сбежал из Хемагали, купил в Сурами место заведующего пекарней и стал обманывать покупателей. А в Хемагали дом оставил за собой и хемагальские фрукты возил продавать в Сурами. Сначала он отказывался вернуться в Хемагали, но, когда узнал, что мы строим здесь пекарню, развил бурную деятельность и сумел так понравиться Ревазу Чапичадзе… Это такой пройдоха, в карты играет, и в кости тоже… Мне все известно. Я собираюсь снять его с работы. Если хочет, пусть работает в совхозе простым рабочим. А сыну его скажите, что если он не исправится, то будет исключен из школы.

Он прикурил от своего же окурка.

— У меня было другое впечатление о вашей школе, — с сожалением сказал Константинэ. — А в прошлом и позапрошлом году тоже так было?

— Нет! — убежденно сказала Кетэван — Екатерина Хидашели была необыкновенная женщина. Когда ученики начинали в коридоре слишком громко смеяться, она, будто случайно, проходила по коридору, и этого бывало достаточно… Никакого шума на уроках, никаких пропусков занятий без уважительной причины. Она сама никогда не повышала голоса, и я не слышала, чтобы ее ученики громко разговаривали. Она умела так посмотреть… Очень сильная она была женщина, и я не думаю, чтобы нашелся человек, который сможет ее заменить…

— Что правда, то правда! В этом ей нельзя было отказать, — поспешил засвидетельствовать Константинэ. — Однажды она пришла ко мне очень взволнованная. Наш разговор происходил как раз в этом кабинете… «Товарищ Какубери (она почему-то всегда обращалась ко мне только по фамилии), ветер снес крышу нашей школы. Райисполком и отдел просвещения тянули-тянули дело с ремонтом, а теперь мне сказали, что ремонт нашей школы не включен в смету на этот год. Так что же, пусть совсем пропадает здание, что ли? Оставить деревню без школы? Распорядитесь, чтобы нам перекрыли крышу».

«Я могу только попросить помощи в Министерстве просвещения…»

«Это означает отказ! Дипломатический отказ!» — резко ответила мне она на это.

«Ну хорошо. Допустим, материал для крыши мы достанем, но как его доставить в Хемагали? Дороги-то нет?»

«А о чем думает ваш райком? Почему в Хемагали не проводится дорога?»

«Провести дорогу в Хемагали дело нелегкое, калбатоно Екатерина», — сказал я.

«Так райком как раз и должен заниматься нелегкими делами, а иначе для чего он нам вообще нужен», — с иронией сказала она.

Я только покраснел и ничего не смог ей возразить.

Екатерина поехала в Тбилиси, и через месяц крышу в хемагальской школе перекрыли, и не дранкой, а черепицей. Она на лошадях заставила перевезти в Хемагали семьсот штук черепицы. Сильный характер был у Екатерины. Она занималась делами не только школы, но всей деревни.

Кабинет был полон сигаретного дыма, и Константинэ открыл окно.

— Извините меня. Я всегда очень много курю, когда волнуюсь. — И он опять затянулся сигаретой. — Только теперь я буду курить около окна.

И Константинэ вспомнилась его последняя встреча с Екатериной.

«Было это в позапрошлом году в Хемагали. На веранде у Александре Чапичадзе за столом сидели Екатерина Хидашели, Гуласпир Чапичадзе, Александре и я. Тамадой был Гуласпир. Когда пили за мое здоровье, Екатерина сказала: «Главное состоит не в том, чтобы не совершать ошибок, а в том, чтобы их не повторять. Я уверена, что вы больше не ошибетесь». Она сказала мне это ласково, а потом поцеловала меня в лоб, и я понял, что она простила меня».

У Константинэ на глаза навернулись слезы. Кетэван заметила это и, смутившись, встала.

— Я пойду, батоно Константинэ, — нерешительно сказала она.

— Извините, я задумался, — с грустной улыбкой сказал Константинэ. В глазах у него все еще стояли слезы.

Он закрыл окно, потушил о пепельницу сигарету и, достав из кармана платок, вытер глаза.

— Ну что ж, идите. Я что-нибудь придумаю. Я сам приеду к вам… Вы прямо домой?