Большая и маленькая Екатерины

* * *

И этот день настал.

Сегодня петухи начали кричать спозаранку, да и солнце взошло раньше обычного.

На самом деле, сегодня утро раннее.

Сверток с одеждой Алмасхана совсем легкий.

А вот корзина тяжелая. Она у меня битком набита. В ней и хачапури, и цыплята, и молодой сыр, три бутылки инжирной водки, зелень из моего огорода, сушеный инжир и очищенные грецкие орехи.

Автостанция в двух шагах от моего дома, так что я как-нибудь дотащу до автобуса свою ношу.

Рассвет я встретила на ногах.

Распахнув дверь большой комнаты, я вышла на веранду. Трава, яблоневые и грушевые деревья в моем дворе ласково приветствовали меня. Я тоже улыбнулась им и спустилась во двор. Трава мне показалась необыкновенно мягкой. Взяв в кухне подойник, я пошла в загон к корове. Гута лежала, жуя жвачку, но, как только я вошла, она, словно догадавшись, что я спешу, промычала и встала. Я подоила ее и подпустила к ней теленка, а потом вывела ее за ворота. В тот вечер она оставалась на попечении Дудухан.

Я взяла сверток и корзину. Мне было очень тяжело, но через двор я прошла быстро.

У ворот я увидела Коки.

«Наверняка это Дудухан сказала Коки, что я еду в Хергу. Странная она женщина».

— В Хергу? — спросил Коки.

— В Хергу! Ты чего так рано поднялся? Мама велела?

— Я на Сатевелу иду.

— Рыбу ловить?

— Да.

— Голыми руками? — удивилась я.

Пауза.

— Сеть и удочки Сандро возьмет, — солгал Коки и отвернулся, стараясь не встретиться со мной взглядом.

— Я знаю, что у Сандро хорошая сеть, — сказала я и улыбнулась.

Коки покраснел. Легко подняв мою корзину на плечо, он пошел впереди.

«Наверняка Дудухан заставила его встать в такую рань. Мол, Эка едет в Хергу, и ты ей должен помочь. Может быть, Дудухан и то известно, что я еду в Тбилиси? Она как-то застала меня за шитьем штанишек для Алмасхана и, удивившись, спросила, для кого они. Я тогда ничего ей не ответила, и Дудухан покраснела. А однажды под вечер, когда я тихо напевала колыбельную, неожиданно над моей головой появилась Дудухан и улыбаясь спросила, кого это я баюкаю. Я перестала петь. «Как ты хорошо поешь, Эка, почему ты замолчала? Если я помешала, я сейчас же уйду». И Дудухан собралась уходить. Я не отпустила ее, и мы весь вечер молча просидели на веранде… Наверное, Дудухан о чем-то догадывается».

Я быстро дошла до автостанции.

Там стоял Гуласпир, который очень удивился, увидев меня.

— В Хергу? — спросил он.

— Да! — сказала я, краснея.

Гуласпир достал из нагрудного кармана рубашки пятирублевую бумажку и протянул мне:

— Не поленись, Эка, купи мне «Приму» второй фабрики. Я только из-за этого и пришел сюда. Хотел попросить кого-нибудь, — словно извиняясь, сказал Гуласпир.

— Обязательно, — сказала я, беря деньги.

Гуласпир улыбнулся, и я тоже ответила ему улыбкой.

— Ты тоже едешь в Хергу? — теперь уже Гуласпир обратился к Коки.

— Нет, Коки идет на Сатевелу рыбу ловить, — вместо Коки ответила я, а он залился краской.

— Так, с пустыми руками? — удивился Гуласпир.

— Сеть и удочки Сандро возьмет с собой, — опять вместо Коки сказала я, а он в подтверждение моих слов кивнул головой.

— Моих усачей не выловите! — насмешливо сказал Гуласпир. — Я тоже скоро приду.

— Ты иди, Коки, а то Сандро ждет тебя, — ласково сказала я и поцеловала его.

Коки ушел.

— У них и сети, и удочки. Да разве в реке что-нибудь останется? Хорошо еще, что в Сатевеле не глушат рыбу динамитом, — грустно сказал Гуласпир, глядя вслед быстро удалявшемуся Коки.

Постепенно собрались пассажиры, и подошел автобус.

Я сказала Гуласпиру, что, может быть, вернусь только на следующий день и тогда передам сигареты с шофером. Гуласпир улыбнулся, да так, словно хотел сказать, а я, мол, знаю, что ты до завтра не приедешь.

«Наверное Гуласпир тоже о чем-то догадывается. Ведь он не один раз спросил меня, для кого мне нужна колыбель. Когда же я говорила, что для меня, он хитро улыбался и с любопытством поглядывал на мой живот… О чем-то он догадывается, но наверняка ничего не знает. Я же ни в чем не призналась, а ему откуда знать правду! А еще иронически улыбается! Мол, между прочим, я немного в курсе твоих дел, но раз ты сама ничего не говоришь, я тоже буду хранить молчание…»

Мы поехали.

Пассажиры молчат, некоторые дремлют.

Напротив меня сидит женщина с ребенком. Это мальчик, наверное не старше года. Он спит, и, может быть, поэтому так тихо сидят пассажиры и так осторожно ведет автобус шофер.

Я знаю, что эта женщина работает в совхозной лаборатории, но мы не знакомы, и поэтому я не решаюсь заговорить с ней. Мне показалось, что при встрече она улыбнулась мне, но в этом нет ничего удивительного: я старше, и это, очевидно, было простым знаком вежливости…

Ребенок проснулся, посмотрел на меня еще полусонными глазенками, потом улыбнулся и, открыв глаза, сказал: мама… Так когда-нибудь назовет и меня Алмасхан, подумала я, и сердце мое радостно забилось.

И вдруг весь автобус словно ожил. Тут и там послышался кашель, пассажиры начали переговариваться между собой. А кто-то даже осмелился закурить, но сидевший рядом мужчина велел соседу потушить сигарету, потому что, мол, в автобусе едет ребенок. Куривший смутился и, открыв окно, выбросил недокуренную сигарету.

Мальчик захотел есть, и у пассажиров лица стали непроницаемыми, словно они ничего не видели. Мать мальчика дала ему грудь, и ребенок жадно припал к ней.

Дорога спустилась к Сатевеле. Малыш отпустил материнскую грудь, и послышался его голосок. Мальчик развеселился. Сидя на коленях у матери, он внимательно оглядел сидевших в автобусе людей и громко сказал; ма-ма, та-та — и залился смехом, показывая два передних зуба. Пассажиры заулыбались малышу и хором повторили: ма-ма, та-та… Весело мальчику, смеются все в автобусе… Я вспомнила, как мама говорила когда-то, что если смеется ребенок, то смеется весь дом. Завтра вечером, перед сном, я выведу Алмасхана во двор погулять, поиграю с ним, и, если он засмеется веселым смехом, ему ответит и наш двор, и дом, и даже кухня… Да, весело нам с Алмасханом, и радуется и смеется все вокруг нас…

…Осторожно, плавно ведет автобус шофер, лепечет что-то малыш, и в его лепетании мне слышится песня любви, в плеске волн Сатевелы мне чудится песня любви, поют ее и выстроившиеся в ряд вдоль дороги шелестящие на ветру акации, этот автобус и эта дорога. И мое сердце с утра поет о любви. Я люблю всех: Дудухан, Коки и Асмат, Кесарию и дядю Гуласпира, Сандро, Реваза, Татию и Русудан, Александре Чапичадзе и Абесалома Кикнавелидзе, Шадимана Шарангиа и Звиада Диасамидзе, но пусть они меня простят, больше всех я люблю Алмасхана. Это он заставил мое сердце заново запеть песню любви.

…Алмасхан станет взрослым, женится, и я, как собственную дочь, полюблю свою невестку… Я еще не совсем постарею, когда у меня появятся внуки. Их у меня будет шесть, три девочки и три мальчика. Старшей будет внучка, ведь это лучше для матери, она поможет ей вырастить младших братьев и сестер.

С рождением первой внучки я оставлю работу в школе. Проводив сына и невестку на работу, я буду дома возиться с внучкой. Назову я ее Екатериной — в честь моей матери. Потом у моей внучки появятся сестры и братья, в доме всегда будет достаток и счастье, и никогда не прекратится род большой Екатерины Хидашели.

Я знаю, что надоела вам своими рассказами. Простите меня, больше я не напишу ни строчки.

У меня теперь есть сын, и писать мне уже будет некогда.

Всего вам хорошего!