Кольцо с шипами Карина Рейн

Однажды ты просто смиряешься с настоящим, принимаешь решения, а затем живёшь с их последствиями.

Почти весь день я провела на втором этаже, потому что на первом царили шум и суета: флористы и декораторы украшали комнаты к торжеству, повара колдовали над блюдами и закусками, музыканты утверждали окончательный вариант рассадки и репетировали. Но в доме теперь была безукоризненная звукоизоляция: всю симфонию посторонних звуков я слышала лишь, когда выходила в коридор.

Так что обстановка вполне благоприятствовала одиночеству.

К вечеру Герман Феликсович привёз моё платье и вуалетку из фатина; мы очень долго спорили, какой должна быть фата, но мне не хотелось чего-то длинного и тяжёлого из-за жары, так что портной пошёл мне на уступку.

Спать я ушла в комнату для гостей, потому что в моей собственной спальне мне теперь было некомфортно: едва взгляд падал на двуспальную кровать, как мысли сразу сворачивали не в то русло, и мне приходилось прощаться с покоем, который в последние сутки итак был в дефиците. Я не знала, что придумать, чтобы избежать первой брачной ночи, которая с каждой минутой пугала меня всё больше — я попросту не могла предстать перед малознакомым человеком «в чём мать родила».

Постель кажется мне жёсткой, холодной и неуютной; полночи я верчусь, чувствуя себя принцессой на горошине, а потом понимаю, что спать уже нет смысла, и завтра я, скорее всего, буду жалеть о том, что не использовала свою последнюю свободную ночь, чтобы как следует выспаться.

Боюсь, теперь долго не придётся.

Ближе к утру меня внезапно накрывает апатия — должно быть, сбой в организме; я спокойно позволяю визажисту наложить на моё лицо непростительное количество косметики, в которой не вижу смысла, а парикмахеру — сделать сложную высокую причёску, которую можно было распустить, вытащив одну-единственную шпильку, и это радовало: после целого дня с гнездом из начёсов, локонов, косичек и лака голова наверняка будет немилосердно болеть.

— Это очень хорошая водостойкая тушь, если вздумаете плакать, — с улыбкой и гордостью информирует визажист — так обычно родители хвастаются достижениями ребёнка. — И очень качественная помада — она не сотрётся даже после тысячного поцелуя.

Краснею на такое замечание, понимая, что наверно это и ждёт меня на сегодняшней церемонии: тысяча поцелуев, чтобы доказать всем, насколько «настоящие» и «искренние» у нас чувства друг к другу.

В платье втискиваюсь сама, хмуро отметив, что оно за ночь стало свободнее — или мне просто показалось? — отказавшись от помощи: я ещё в состоянии одеться самостоятельно. Обуваю безупречно-белые лодочки и всматриваюсь в зеркало, где передо мной предстаёт девушка, в которой я с ужасом не могу отыскать ни единой знакомой чёрточки — будто смотрела на свою жутковатую бездушную копию. Да, я стала красивее, женственней и — не знаю — статуснее, но это и приблизительно не было тем, к чему я стремилась. Мне нужны были свобода и независимость — и именно этого я лишалась, выходя замуж за Демида.

К слову сказать, едва я подумала о нём, как дверь без стука распахнулась, и в комнате появился Пригожин; мне сразу стало как-то тяжело дышать, потому что до воспалённого мозга наконец дошло, что всё происходит взаправду, и я действительно выхожу замуж. Интуитивно чувствую, как кровь отхлынула от лица и устремилась куда-то поближе к сердцу; наверно, этого не мог скрыть даже искусный макияж, потому что Демид в мгновение ока оказался рядом и крепко обвил мою талию руками.

— Оставьте нас, — резко командует мужчина, и через секунду две девушки, что помогали мне подготовиться, просто испаряются.

— Кажется, я сейчас упаду в обморок, — вяло выдавливаю и цепляюсь пальцами на рукава его свадебного пиджака.

— Ну вот, опять говоришь какую-то ерунду, — закатывает глаза жених. — Все невесты в день свадьбы волнуются, это нормально.

— А как насчёт тебя? — отчаянно пытаюсь остаться в сознании и опереться на какую-нибудь сильную эмоцию. Гнев бы сейчас был очень кстати, но Демид, как специально, не даёт ни единого повода. — Не похоже, чтобы ты волновался, а ведь для тебя это тоже важный день.

— Ну, я ведь мужчина, — самодовольно фыркает. — Не в моём стиле поддаваться минутным слабостям; к тому же, я наконец-то увидел твоё платье, и оно мне очень нравится — сразу тянет помечтать.

— И о чём же? — часто дышу, чтобы отгородиться от накатившей слабости.

— О том, как сниму его с тебя через несколько часов.

Такое откровенное признание заставляет меня покраснеть с головы до ног; кровообращение моментально восстанавливается, и я чувствую себя лучше.

— Вот видишь, всё не так страшно, — ухмыляется, а я смотрю на будущего мужа с благодарностью: пусть и в своей откровенной манере, но он всё же помог вернуть мне самообладание. — Тебе очень идёт такой смущённый румянец. И знаешь, я думаю, будет лучше, если мы закрепим полученный результат.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, но Демид вместо слов использует действие: резко наклоняется и впивается в мои губы жадным поцелуем. От такого сумасшедшего напора я начисто забываю, как дышать, а в голове образуется стерильная пустота, которую вскоре заменяют электрические всполохи. А когда я прихожу в себя и решаю возмутиться его поведением, Демид так же неожиданно отстраняется.

— Будем считать, что это была генеральная репетиция, — тяжело дыша, отбивает моё немое возмущение. — Там, внизу, тебе нельзя будет увернуться от меня или как-то показать, что тебе это всё не по душе, и я не хочу, чтобы поцелуи стали для тебя испытанием. Я же вижу, что тебе нравится, так зачем пытаться это отрицать? Я ведь не иголки тебе под ногти собираюсь загонять — просто расслабься и получай удовольствие.

Ну, может в какой-то степени Демид и был прав: у меня есть всё, чего только можно хотеть, и скоро появится работа мечты; жених не ведёт себя со мной высокомерно — может, немного самодовольно и властно, но не жестоко — хотя мог бы — а я продолжаю вести себя как Карфаген под осадой Римской империи, и даже не знаю, почему.

Так подростки обычно противостоят родителям, чьи наставления идут вразрез с их собственными желаниями.

Быть может, если бы Демид любил меня, я бы по-другому реагировала на все его знаки внимания и попытки соблазнения, а пока что мне хотелось только выпускать иголки каждый раз, как он ко мне прикасается.

— Вся проблема в том, что мы с тобой по-разному относимся к семейной жизни в целом и к свадьбе в частности, — вздыхаю. — Я ведь хочу домашний уют и хоть какое-то подобие семьи, но это всё не имеет смысла, потому что для тебя семья — это твоя корпорация. Ты даже к свадьбе относишься так, будто это всего лишь формальность, хотя перед этим ты утверждал, что это серьёзно — потому и женишься один раз.

Демид деревенеет, как всегда бывает, когда я в очередной раз ляпаю первое, что приходит в голову, даже как следует не подумав.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, Ульяна, — холодно роняет. — Если бы это была чистая формальность, я бы составил брачный договор сразу после того, как сделал тебе предложение. А раз ты за последний месяц не подписывала ничего серьёзнее приказа о своём увольнении — неужели это для тебя пустой звук?

Я уже и так понимаю, что снова накосячила, особо не стараясь; в моих же интересах было установить с ним нормальные отношения, а не цапаться как кошка с собакой, но я каждый раз делала всё с точностью до «наоборот».

— Это не совсем то, что я хотела сказать, — пытаюсь оправдаться.

Я всего лишь хотела услышать, что он не пользуется мной, словно вещью, и будет, по меньшей мере, стараться вести себя как муж, а не партнёр выгодного контракта.

— То есть дело не в том, что ты не доверяешь мне? — прищуривается Демид. — За те четыре недели, что мы знакомы, я только и слышу о том, какая я бездушная сволочь. Разве я угрожал тебе, приставив дуло пистолета к виску? Или обещал уничтожить твоего отца — хотя ему ниже падать просто некуда? Мне казалось, что я был с тобой максимально вежлив, честен и открыт, но ты всё равно ведёшь себя как типичная избалованная дочь богача: капризничаешь и показываешь характер всякий раз, когда с тобой пытаются наладить контакт. И кто из нас бездушный?

Мои глаза широко распахиваются, когда до меня доходит, какое мнение Демид составил обо мне; вдоль позвоночника прокатывается валун из ледяных мурашек, и даже в эту удушающую жару мне становится холодно до мороза по коже. А Пригожин, выговорившись наконец, вылетает в коридор, даже не удосужившись прикрыть дверь, и я слышу его тяжёлые шаги по дубовой лестнице.

И хуже всего то, что он в какой-то степени прав насчёт меня.

В подростковом возрасте, когда я начала показывала характер, и папа впервые столкнулся с термином «переходного периода», он очень часто пытался втолковать в мою голову одну простую истину: никогда нельзя высказывать своё мнение под действием эмоций. Даже если очень хочется выговориться — возьми пару минут тайм-аута, выдохни и сорок раз подумай о том, действительно ли ты готова сказать то, что хочешь? Потому что потом эмоции угаснут, словно потухший вулкан, и ты осознаешь, что наговорила лишнего, но будет слишком поздно: отношения загублены, впечатление испорчено, и мнение о тебе у людей кардинально меняется.

Нельзя давать волю языку, потому что он без костей, и однажды подведёт тебя под монастырь.

Чувствую на ресницах капельки влаги и мысленно благодарю визажиста за водостойкую тушь: она как в воду глядела, говоря о том, что я решу разреветься.

Вот только причина этих слёз совсем не радостная.

Аккуратно, чтобы не испортить макияж, избавляюсь от слёз и пытаюсь сделать такой взгляд, чтобы всем казалось, что я действительно счастлива стать женой Демида Пригожина. Получается немного скверно, но у меня в запасе есть ещё примерно десять минут, чтобы совладать с эмоциями и не ударить в грязь лицом. Конечно, браки по контракту не новость в современном мире, но мне не хотелось, чтобы все думали, будто я позарилась на деньги Демида. А потому мне, как и ему самому, весь день придётся разыгрывать влюблённую невесту, которая души не чает в своём спутнике.

А в голове ноль целых, ноль десятых как это сделать.

Бросив последний взгляд в зеркало, цепляю на волосы вуалетку, а в руки беру свой свадебный букет из белых полураспустившихся пионов и нежно-персиковых эустом, перевязанных бледно-розовой атласной лентой. Медленно выдыхаю и выхожу в коридор; на меня моментально обрушивается шквал звуков, которые не проникали в мой изолированный мирок, и я на мгновение теряюсь, пока не замечаю фигуру Демида у самого основания лестницы. Я наблюдаю, как он медленно поворачивает голову в мою сторону, при этом пытаясь проглотить горечь нашего недавнего разговора, и улыбается так, как если бы действительно был счастлив сделать меня своей женой. Всего на секунду я позволяю себе представить, что Демид — именно тот, кого я бы хотела видеть своим мужем; человек, за чьей спиной я могла бы спрятаться от любых проблем и знать, что он всегда поддержит и защитит.