Разыскивается миллионер без вредных привычек

— Пошли чай пить, — кивнула я. — Не уйду.

В холодильнике куча всякой ерунды и две огромные кастрюли. В одной рассольник сомнительного вида и запаха, содержимое второй мне идентифицировать не удалось.

— Это Валя наготовила… Она приходила сегодня.

— Тяжко однако нынче миллионеры живут, — протянула я. — Хочешь, пирожков налеплю? Я умею, даже не хуже мамы.

Его бы спать отправить, этого маленького храброго мальчика. Но он с такой радостью кивнул… И жалко сразу, до боли. Вот почему так, сидит один, идеальный мальчик идеального папаши, и нет у него мамы? А у меня ребёнка нет… Несправедливо же. Пришлось снова подавить жгучее желание украсть чужого сына.

Как так получилось что я, в три часа ноги, с розовой от растворителя задницей и в мужских трусах леплю пирожки? Сюрреализм просто какой-то. А пирожки удались. Готовить я не любила, но умела — мама пыталась растить меня идеальной женой и домохозяйкой. Пока доходило тесто сварила супчик и салат нарезала. Никита к тому времени уже носом клевал — не мудрено, утро уже скоро. Но чаю с пирожками попил. И супу поел, и салату. Наверное, вредно столько на ночь есть, но он казался мне таким голодным…

— А рассольник пусть папа твой ест, — мстительно хлопнула я дверцей холодильника. — А мне домой пора, Никит. Лучше сейчас, пока темно и меня никто не увидит в трусах твоего папы.

Никитка рассмеялся, я тоже улыбнулась помимо воли.

— Ещё чуточку побудьте. Пожалуйста.

— Давай рядом посижу, пока не уснёшь, — согласилась я.

Расположились мы на диване в гостиной, Никита притащил подушки и одеяла. Свет выключили, но и так уже светало, пока я страдала херней утро пришло. Мальчик уснул очень быстро. Уже во сне разметался, прижался к моему плечу. И уходить не хочется совсем… И ещё сильнее желание родить ребёнка именно от Егора — дети ему явно удаются. Но как осуществить?

Я не заметила, как уснула. Проснулась — светло уже. Шторы открыты, солнце льётся в комнату, клееем все ещё пахнет, Никитка ко мне прижимается, спящий, тёплый. Я даже не поняла сначала, что же меня разбудило. Повернула голову. Поняла.

Егор стоял нависая над диваном. В глазах — безграничный океан ярости. Кулаки сжимает, желваки на щеках ходят. Едва не застонала — так и знала, что так будет. Сразу надо было уходить.

— Вы… — начал Егор. — Вы…

Никитка во сне заерзал, папаша понял, что сейчас его разбудит своими воплями. Дёрнул меня за руку, едва не вывихнув мой несчастный плечевой сустав, словно мне мало травм за эти дни. Потащил меня за собой на кухню, словно мешок безвольный, коим я себя и чувствовала. Двери за нами закрыл. И орать начал. Орать шёпотом, что весьма забавно выглядело.

Я смотрела на него и глазами хлопала. Хуже не будет, это точно. Поэтому я села. Если уж выслушивать все, что в Егоре накопилось, так пусть с комфортом. На столе стояла чашка с недопитым ночью чаем, я придвинула её к себе. Глоток сделала, другой.

— Блядь, — сказал Егор. — Да что происходит вообще!

Отобрал у меня чашку и закинул её в раковину. Силы есть, ума не надо — не рассчитал и чашка разбилась. Егор перестал орать прислушался — дома тихо. Не проснулся от грохота сын.

— Нечего было ребёнка одного дома оставлять, — воспользовалась я паузой в его монологе.

Егор свернул глазами, а я очень пожалела, что открыла рот. И не к месту подумала — Господи, когда он злится, он ещё красивее! Так бы и злила все время, чтобы полюбоваться. Жалко вот только, что орёт. На меня.

А меня вдруг осенило, как заставить его замолчать. Я встала. В два шага преодолела пространство между нами, приподнялась на цыпочки и поцеловала его. И подумала — как легко! И чего, спрашивается, я боялась? Все гениальное просто.

Егор удивился. Возможно даже — охренел. Окаменел, словно статуя. А я осмелела. Руки ему на плечи положила. Губы сухие, сжаты крепко. Может даже смотрит на меня, как на дурочку, не знаю — я то глаза со страху закрыла. Но не отталкивает же, а уже добрых две секунды прошло!

Я пошла ва-банк — приоткрыла губы. Коснулась его рта своим языком. Какая я распущенная, однако! Пожалуй, стоит завязывать с чтением Таниной книжки.

Губы у него тоже идеальные. Я даже упускаю момент, когда они расслабляются, словно добро дают. Обжигает меня своим языком. Господи!!! Неужели поцелуи могут быть такими??? Почему я раньше не знала?

Мне кажется, я сейчас расплавлюсь. Коленки подогнутся и шлепнусь на пол. В следующий раз целовать Егора буду строго в горизонтальном положении — дабы не надеяться на свой шаткий вестибулярный аппарат. Губы покалывает, щеки горят от щетины, да что там — я сама сейчас сгорю!

А потом… все заканчивается. Егор буквально отрывается от меня. Держит меня за плечи, на расстоянии вытянутых рук. Дыхание его сбилось, видно, что губы зацелованы невооружённым взглядом. И кем зацелованы? Мной! Смешно, но чувствую гордость.

— Вы… сумасшедшая, — говорит Егор. А потом, без перехода: — На вас что, мои трусы?