Не отпускай

Эпилог

— Твой Нью-Йорк не Большое Яблоко, а большой мыльный пузырь, — сокрушаюсь я, глядя на умопомрачительные вид, открывающиеся со смотровой площадки красавицы Эмпайр Стейт Билдинг.

Я не любила этот город с его бездушными каменными джунглями, до тех пор, пока не встретила Фрэнсиса. Он показал мне другой Нью-Йорк; уютный и одновременно величественный, роскошный и простой до святости. Очень европейский по своей сути и не похожий ни на один город Старой Европы. В некотором смысле он напоминает Ноев ковчег: тут в сумасшедшем сплаве слились все культуры мира. Между небоскребами здесь гуляет шальной ветер свободы, а длинные тени даже в самый жаркий день, надежно укрывают от палящего солнца.

Фрэнсис усмехается, обнимает меня со спины, и наклонившись к моему уху шепчет:

— Пусть и так… зато какой!

Мы вместе смотрим на мерцающий миллионами огней мегаполис и я, мешая разочарование с восхищением, горько смеюсь. Два часа назад мой агент сообщил, что Дуайт отзывает проект, на роль в котором меня уже утвердили. Я мечтала сняться у Лесли Дуайта сколько себя помню, и то, что все повернулось не так как задумывалось — безумно злит.

— Да брось, Хейли, — он мягко разворачивает меня к себе, за спиной остается Нью-Йорк и его негаснущие огни. — Здесь работа быстро находится. — Игриво щелкнув по моему носу, Фрэнсис смеется своим теплым смехом: — А для такого лакомого кусочка, как мисс Дункан — английская ты моя роза, — тем более.

Вместо ответа сгребаю его за полы расстегнутого пальто, становлюсь на цыпочки и тянусь за поцелуем. Наши горячие губы сливаются на холодном февральском ветру. Боже, как же я скучала по нему! Хорошо хоть съемки в Новом Орлеане закончили вовремя. К черту всех Дуайтов, Голливуд, и даже Нью-Йорк — к черту! Все что мне нужно это он — Фрэнсис Эрно.

Мой Фрэнсис — Фрэнки, когда он вдумчиво читает мне отрывки из сценария, размышляя браться ли за работу, — спокойный, внимательный, порой даже меланхоличный. И мой Фрэн — возбужденный, темпераментный, неуемный, подчиняющий себе одним взглядом. Он может быть жутко романтичным в один момент, а через минуту шептать пошлые непристойности мне на ухо, целуя так, что кружится голова. Впечатляющее превращение, не имеющее при том никакого отношения к актерству.

Я едва помню, как мы добираемся до квартиры в Бруклине, кажется, Фрэн поймал такси. Помню только, что с порога оказываюсь во власти крепких рук. Мы порывисто обнимаемся и сбрасываем одежду на ходу, я шагаю на ступеньку лестницы, ведущей в спальню, а Фрэн останавливает меня на полпути и целует. Он так нетерпелив, его губы, язык мгновенно сводят с ума, его руки всюду. Мы даже не успеваем раздеться. Я держусь за поручни и чувствую его первые жадные толчки в себе, слышу порывистое дыхание над ухом. Я улетаю в облака от нашей близости, от неистового жара его сильного тела, мы парим над миром, над реальностью. Он будто хочет выпить меня залпом, словно боится, что я вот-вот растворюсь в синих нью-йоркских сумерках.

Утром Фрэнсис готовит завтрак, днем мы берем с собой Симона и мчим к океану, на легендарный Кони-Айленд. Целый день, до самого заката мы шатаемся по аттракционам пестрого луна-парка, катаемся на стареньком, дребезжащем Циклоне, зачем-то делаем пару кругов на Колесе Чудес. Едим водянистое мороженое, несмотря на холод. Нам весело до слез, мы хохочем и дурачимся, как дети. В наших волосах терпкий, соленый ветер с океана. Подражая звездам семидесятых, делаем пару неудачных селфи в фотоавтомате. Разглядывая их на ветру, Фрэн случайно плавит край снимка тлеющей сигаретой.

— Ты тут сущая дьяволица, Хей, — он показывает мне подпаленный кадр, где я таращу глаза и улыбаюсь неестественно широко.

“Enfant qui fume” (Ребенок, который курит), думаю я.

К ночи мы опять взрослеем. Горячий глинтвейн согревает после целого дня на холоде. Я медленно сажусь на высокий барный стул на кухне в Бруклине, шифоновая юбка лижет мне колени.

Моя призывная улыбка, его упорный взгляд. Наша чаша снова полна, желание плещется через край.

Конец