Золотая бабушка

Не сказать, что красота была такая, что сводила с ума, бусы и бусы. Но Любочка почувствовала в них всю себя. Она вертела их в руках, перебирая, словно чётки. На душе потеплело. Она вряд ли смогла бы когда-то с чем-нибудь надеть такое украшение: вещей подходящих не было, да и вообще странно будут смотреться янтарные бусы на девчонке-студентке из Ленинграда. Но бусы манили — сопротивление бесполезно.

Так Любочка их ни разу не надела. Много раз хотела, мечтала: «Куплю белую блузку и надену на выпускной вместе с янтарным ожерельем». Но выпускного так и не случилось. Никогда.

Я застегивала украшение на шее Любови Михалны — она задержала дыхание, а после глубоко и спокойно выдохнула. «Не сгорела» — облегчённо подумала женщина и повернулась к зеркалу:

— Красиво.

***

Выставка была скучноватой. Так всегда происходит, когда преподаватели бросают студентов в омут одинокого мандража перед большим событием. Для художников задача только одна: успеть всё доделать, не упав в грязь лицом. Но так шедевры не пишутся, они создаются вопреки.

Однако совсем без интересного не обошлось. Пусть и немного, но некоторые работы делали уже довольно матёрые скульпторы. Любовь Михална рассматривала птицу-человека с заломленными руками. Грудь существа, перевязанная бинтами, задыхалась. По лицу Любови Михалны я заметила, что работа произвела на неё впечатление. Однако таблички с автором не было. Возможно, это тоже некий шарм.

— Говорят, эта птичка любит есть драконов, — услышала Любовь Михална и оглянулась, мужской голос был особенно удивительным, потому что буквально минуту назад позади неё стояла я, а тут меня уже и след простыл.

Перед женщиной оказался Кислый. Она не выразила каких-то особых эмоций, но внутри всё затрепетало. Снова он. Сколько можно…

— Не зря она женщина, — сказала Любовь Михална.

— Значит, ты догадалась, — улыбнулся скульптор.

— Сколько грудь не утягивай бинтами, наливные бёдра фиг спрячешь.

Мужчина усмехнулся и лишь тогда Любовь Михална по-настоящему узнала Пашку. Теперь он был так похож. Наверное, она впервые за всё это время увидела его улыбку так близко. Любовь Михална опустила глаза и погладила взором огромные ладони Кислого. Она даже ностальгически улыбнулась.

Однажды Люба спросила у Пашки: «Скульптор, а, скульптор. Почему у тебя такие большие руки?» Он удивленно взглянул на свои лапищи, будто видел их впервые. «Чтобы глину было удобнее месить». Тогда Любочка впервые задумалась о высшем назначении человека. Сами подумайте, зачем судьбе давать такие руки кому-нибудь другому? Судьба — не дура. Она заранее знала, что скульптору обязательно пригодятся ладони, в которые уместятся сразу два младенца. Один — в левой, а другой — в правой. Любочка начала смеяться, представляя, как Кислый пытается одновременно удержать и успокоить двух крикливых малышей. И от чего-то по её телу разлилось тепло.

— Почему ты совсем не меняешься? — голос Кислого вернул Любовь Михалну на 50 лет вперёд. — Ты ведь должна была стать некрасивой. Женщин портит возраст.

— Ты мне уже что-то подобное говорил, — Любовь Михална отвела взгляд. — Меня портят только твои нудные разговоры. Ты за полвека не мог придумать комплимента поинтереснее? С фантазией у тебя всё плохо. Как ты вообще знаменитым скульптором стал?

— Каюсь, — он расплылся в ласковой улыбке, — мне ещё учиться и учиться.

— Вот именно, — строго добавила Любовь Михална.

Кислый наслаждался и не скрывал своего наслаждения. Вечный бич гениев в том, что с ними обращаются, как с хрустальными вазами: нельзя обидеть, задеть, испортить настроение. Ещё чаще перед ними благоговеют и пытаются понравиться, даже если гений оказался пренеприятнейшим человеком.

И когда какая-то девчонка 50 лет назад украла его скульптуру, а потом сама же в этом его обвинила, мол, «простигосподи лежит так, что не стырить — грех», то Кислый мгновенно пленился этой сумасшедшей. Гениальным людям только дай повод понаблюдать за непонятной для них средой. А Любочка оставалась самой непонятной: колючей и колкой пока не приручишь. И даже когда приручишь, нет-нет, а всё равно зубы покажет. Глупости она никому не прощала, даже если любила.

— Красивое у тебя ожерелье, Люба.

Женщина моментально вспыхнула и слилась с украшением. Кислый очаровался вновь. Всё такая же. Словно услышав мысли скульптора, Любовь Михална охладила его взглядом.

— Товарищ Кислый, вы мешаете мне созерцать искусство. Хватит тут. Я вам не девчонка, чтобы на мне эксперименты ставить и развлекаться. Поищите для вашего эмоционального заряда кого-то помоложе. А я устала.

— Неужели я так тебе не нравлюсь?

— Я тебя не знаю. И ты меня не знаешь. Мы не разговаривали 50 лет. Почему ты думаешь, что сейчас мы сможем найти общий язык? Ты совершенно не знаешь, какая я.

— Расскажи мне, — Кислый начинал закипать.

— А я расскажу. У меня ужасно скверный характер. Я всем грублю и не считаю нужным извиняться. Я строгая. Все должны следовать моим правилам беспрекословно. Я взбалмошная: совершаю поступки, не считаясь с чувствами других людей. А ещё у меня совершенно нет никакого желания разговаривать с призраками прошлого.

— Ты прогоняешь меня, но у меня, как и раньше, такое чувство, что ты совершенно этого не хочешь. Однако я тоже уже не мальчик, — скульптор слегка склонил голову, прощаясь, и покинул Любовь Михалну. Она же, не мигая, смотрела на скульптуру человека-птицы. Ей хотелось остановить Кислого, схватить за рукав, сказать, что она просто не хочет, чтобы он смотрел, как она умирает. Любови Михалне хотелось, чтобы Пашка помнил её как Любочку, ту бойкую и смешливую девчонку полную энергии и амбиций.

Мы с Толиком всё время прятались за цветком, наблюдая за развитием событий. Я была так поглощена сложными отношениями Кислого и Любови Михалны, что совершенно забыла смущаться. Толик же стоял ко мне до неприличного близко и дышал в темечко.

— Оль, а пойдём на свидание, — вдруг неожиданно выпалил музыкант.

Я оглянулась на него в полном недоумении.

— Ты чего это вдруг?

— Я тут посмотрел на этих двоих и подумал. Хуже всего — упустить то, что так дорого тебе. Ты мне нравишься, Оль. Пойдёшь на свидание, а? — спросил Толик, а я стала того же цвета, что и Любовь Михална.

***

Толик и Витася возвращались домой поникшие, потому что по дороге их отчитывала разъяренная Любовь Михална. Она бы и меня ругала, но я успела свинтить, бросив музыканту на прощание: «Я подумаю».

Женщина утюжила своих новоиспеченных внуков, не оставляя им надежды оставить хоть толику достоинства. Но они не отступались. Честно говорили: да, подстроили встречу, никак нет, мэм, вашего инфаркта не хотели. И, конечно, Толик вспыхнул:

— Чёрт возьми, Любовь Михална! Разве ж это плохо! Вы же нравитесь друг другу! Это видно всем вокруг! Почему же вы так отказываетесь от общения?

Вопрос был риторическим. Толик был уверен в своей затее и считал, что Любовь Михална сама препятствует своему счастью из-за вредности.

— Если бы я хотела с ним увидеться, я бы сама его нашла! А вы всё подстроили без моего участия и желания.

— Потому что вы трусите! Вы также трусили краски в руки взять, вот мы и подумали…

— Ах они подумали! Надо было родителям вашим подумать, когда вас зачали. Но теперь чего уж.

— Это совсем уж грубо, Любовь Михална!

— А то что вы сделали не грубо? Заставлять старую женщину переживать эти чувства грусти и разочарования? Идти против желаний? Губить её шаткое здоровье? Это не грубо, скажи мне, Толик?

— Так разве ж мы ждали разочарований?! Мы просто хотели для вас счастья.

— Что ты называешь счастьем? Почему меня окружают одни бантики-романтики. Ну, нет этой вашей любви до гроба! Нету! Не страдаю я по первым чувствам, потому что нет уже того человека, которого я любила.

— Как же нету?

— Я любила, Толик, молодого, нелепого, безызвестного скульптора. А сейчас это незнакомый дядька, который проявляет ко мне излишний и нетактичный интерес. Зачем вы взяли и своими руками сломали образ моей первой любви? Одна была романтика в жизни — от воспоминаний. И ту испоганили, тьфу.