Бог Разрушения

Глин скрещивает руки.

— Это смело даже для тебя.

— Я никто, если не полон сюрпризов, — я ухмыляюсь и морщусь от боли, вспыхивающей во рту. — При этом мне нравится твоя преданность и слабые попытки защитить меня.

— Скорее, мы пытались защитить людей от тебя, — Глин раздраженно вздыхает. — Ты не можешь просто остановиться?

— Остановить что?

— Всю эта историю с Мией.

— Нет.

— Но тебя не волнуют девушки.

— Она не просто девушка, — она моя муза. Нет другого объяснения этой потребности обладать ею до тех пор, пока она не будет полностью принадлежать мне.

Необъяснимое желание, чтобы она всегда была со мной.

Доходит до того, что я не узнаю себя, когда я не с ней, и это серьезная проблема.

— Ты хочешь сказать, что не выбросишь ее, как только она тебе надоест, а это должно произойти очень скоро? — спрашивает Брэн.

— Если бы мне было скучно, то это бы уже произошло несколько недель назад.

— Но это произойдет, Лэн, — говорит Глин. — Так постоянно происходит. Тебе становится скучно, и ты причиняешь людям боль, чтобы испытать хоть какое-то удовольствие.

— Спасибо за дилетантскую психотерапию, маленькая принцесса. Но если ты хочешь сделать свои психологические опыты более реалистичными, тебе следовало бы взять своего парня в качестве подопытного. Разве он не также легко теряет интерес?

— Килл – это другое.

— В каком смысле? Ты сумела понять его, потому что он похож на меня, так почему же вдруг он стал любовью всей твоей жизни, а я – вечным дьяволом?

— Потому что ты никогда не пытался полюбить нас, Лэн! — кричит она. — Я знаю, что ты устроен по-другому, и никто не может изменить твою природу. Я это понимаю. Но я не понимаю, почему ты ждешь от нас, что мы будем вести себя в соответствии с теми линиями, которые ты проводишь, а когда мы ведем себя не так, как ты хочешь, ты давишь на нас, пока мы не вернемся туда, где ты хочешь нас видеть. Ты защищаешь нас из-за чувства собственничества. Мы с Брэном защитили тебя только что, потому что, несмотря ни на что, ты наш брат и ты нам небезразличен. Мы не просчитываем наши с тобой отношения и уж точно не используем тебя только потому, что нам скучно. Все, чего мы хотим – это чтобы ты сделал над собой усилие и перестал следовать своим самовлюбленным инстинктам в общении с собственными братом и сестрой.

Слезы наворачиваются на ее глазах, и Брэн обнимает ее за плечи, выражение его лица такое же жалкое, как и у нее.

Пока эта сцена разворачивается передо мной, я вспоминаю разговор с дядей Эйденом, который состоялся сразу после того, как я загнал Мию в угол в крошечной кабинке туалета.

Я собирался сделать вид, что отпускаю ее, чтобы потом снова войти и напомнить ей, что я – ее единственный выход.

Но потом я позвонил дяде Эйдену. Он отец Илая и Крейтона, но мы всегда были близки, потому что я очень люблю его.

Ладно, это вранье. Он один из немногих людей, которые не осуждают меня, несмотря на мой крайне хаотичный характер.

Он также помогал моему отцу просто позволить мне быть собой, когда я развивал свою более святую личность.

Дядя Эйден всегда относился ко мне и Илаю с уважением, несмотря на то, что мы отличаемся от всех остальных.

Возможно, потому, что он разделяет некоторые наши черты.

Я вставляю свои AirPods, пальцами разминаю ничем не примечательный кусок глины, который обязательно попадет в мусорное ведро.

Дядя Эйден берет трубку после первого гудка.

— Привет, Лэндон. Мне кажется, или ты избегаешь меня?

— Я? Избегаю тебя? Ни за что на свете.

— А я-то думал, что ты размышляешь о своем недавнем безрассудном участии в инциденте с Креем.

— Ты же знаешь, я не хотел этого, дядя.

— Но это не значит, что этого не было, — он сделал паузу, затем вздохнул. — Ты можешь считать себя Богом, но твое явное пренебрежение последствиями рано или поздно настигнет тебя.

Я глажу бедро своего творения, затем делаю паузу.

— Может быть, это уже произошло.

— О?

— Эй, дядя, — смахнул, разгладил, смахнул. — Ты всегда говорил мне, что это нормально – не быть таким, как другие дети, и что я не сломлен. Ты говорил, что, если мой мозг устроен по-другому, это не значит, что я хуже их. На самом же деле, это значит, что я более особенный.

— Это правда.

— Так почему же, черт возьми, она этого не видит?

— Она?

— Некая заноза в моем боку, которая обвиняет меня в пустозвонстве и катастрофической неспособности к утомительной эмоции, называемой эмпатией.

— И тебя волнует ее мнение?

— Нет… я не знаю.

— Тогда, вероятно, волнует.

— Как мне перестать думать о ней?

Дядя смеется.

Я прищуриваюсь.

— Это не смешно.

— В какой-то степени да. Твои эмоции звучат по-детски. Но, во всяком случае, если ты хочешь удержать ее, тебе нужно тренировать эмпатию.

— Нет, спасибо.

— Тогда отпусти ее и возвращайся к своим поверхностным встречам с людьми, которых ты едва помнишь, приходя утром. Таким образом, тебе не придется думать о ней всю оставшуюся жизнь, и ты сможешь носить пустоту, которую она заполняла раньше, как значок.

Мои движения останавливаются, пальцы упираются в бедро.

— Откуда ты знаешь, что она заполнила пустоту?

— Твоя тетя Эльза делает это для меня. Как и твоя мать для твоего отца.

— Правда?

— Да. Твой отец не всегда был собранным, поэтому он был немного строг с тобой в детстве. Он не хотел, чтобы ты совершал те же ошибки, что и он.

Я этого не знал. Наверное, именно это он имел в виду, когда однажды сказал, что не хочет, чтобы я жалел о своих решениях после того, как вырасту.

На что я, естественно, ответил, что ни о чем не жалею.

Дядя Эйден продолжает.

— Это чувство пустоты – болезненная эмоция, которая с возрастом все больше и больше съедает тебя заживо, и, если ты не найдешь кого-то, кто сможет ее заполнить, то безвозвратно пропадешь. Рано или поздно ты пойдешь на более тяжкие преступления, чтобы достичь временного облегчения, которое никогда не длится долго и в конце концов приведет к саморазрушению.

Я достаю сигарету, засовываю ее в рот и закуриваю.

— Мне совершенно неинтересно практиковать эмпатию.

— В этом есть смысл, поскольку это не является для тебя естественным. Но ты должен подумать, готов ли ты вступить на путь, который в корне безрадостен, только потому, что отказываешься меняться.

— Я не знаю, как, черт возьми, практиковать эмпатию.

— Ты когда-нибудь замечал, что воздерживаешься от того, чтобы испортить или причинить боль чему-то или кому-то, кто ей дорог, потому что понимаешь, что это причинит боль ей?

— Может быть.

— Это небольшой шаг вперед. Тебе нужно сначала посмотреть на ситуацию с ее точки зрения, а не со своей. Ты должен сковать свои инстинкты настолько, насколько это возможно.

— Ты имеешь в виду то, как я делал всякий раз, когда хотел причинить боль Брэну и Глин, пока рос, и направлял эту энергию на тех, кто их обидел?

— Что-то вроде того. На самом деле, лучше всего, если Брэн даст тебе совет по поводу твоих с ней отношений.

— Ханжа, который почти не занимается сексом? Пас.

— Отношения – это не секс, Лэн. Это физическая потребность, в которой, я уверен, ты преуспел. А вот эмоциональная сторона – твоя самая большая слабость.

— И сила Брэна, — это не вопрос. Это утверждение.

— Помнишь, что я говорил тебе, когда ты был моложе?

— Брэн чувствует слишком много, а я слишком мало, поэтому мы уравновешиваем друг друга.

— Именно.

— Он никогда мне не поможет, дядя.

— А ты просил?

Нет, не просил.

Но, глядя на своих брата и сестру, я полностью осознаю смысл слов дяди Эйдена.

Мне, Лэндону Кингу, не хватает того, чего у моих брата и сестры в избытке, и хотя я всегда считал это силой, возможно, мне нужно перетасовать свои карты.

— Бессмысленно рассказывать ему обо всем этом, маленькая принцесса, — говорит Брэн. — Он все равно ничего не поймет.

— Я пойму.

И Брэн, и Глин смотрят на меня так, словно в меня вселился демон, изгнанный из ада за свое дружелюбное поведение.

— Ты шутишь? — осторожно спрашивает Глин.

— Я когда-нибудь шутил? — я хватаю их за плечи. — Я буду стараться.

— Зачем? — спрашивает Брэн.

— Потому что вы моя семья, — я улыбаюсь. — Взамен я могу попросить тебя о паре советов в течение дня.

— Паре советов?

— О том, как практиковать эмпатию.

Брэн улыбается. Я нет.

Я знаю, что мне это ни капельки не понравится. На самом деле, мой зверь рычит при мысли о том, что его заковали в кандалы, пусть даже временно, но если это цена, которую я должен заплатить за свою маленькую музу, то пусть будет так.

Глава 26

Мия

— Неплохо. Тебе каким-то образом удалось заманить меня в ловушку, — мистер Уитби – Фрэнк, как он настоял, чтобы я его называла, кивает в знак одобрения моему ходу.

Мы сидим в пустом клубе, и только снаружи завывает ветер. Поскольку сейчас ранний вечер, я защищена от снобизма других членов клуба.

Скажем, девушки стали относиться ко мне еще более пренебрежительно после того, как увидели, что я пришла сюда с Лэндоном. Видимо, я – «сноб», который не заслуживает общества «чрезвычайно обаятельного» Лэндона.

Он заставил их всех купиться на его уловки. Крючок, леска и приманка.

Во всяком случае, чтобы избежать неизбежной конфронтации, я написала Фрэнку и спросила, свободен ли он для быстрой игры. Поскольку он идеальный джентльмен, он согласился. Почти уверена, что я увела его с очень важного занятия по садоводству, учитывая пятно грязи на краю манжеты.

— Сейчас гораздо умнее сдаться. Эта игра уже решена, и до шаха осталось недолго, — печатаю я и показываю ему телефон.

— Я бы не был так уверен. Недооценивать противника – ошибка.

— Очень жаль, что я приехала сюда с намерением уничтожить его.

Он улыбается, как это делают все вежливые британцы, хотя я уверена, что в глубине души он хочет назвать меня сумасшедшей. Я нахожусь в таком необычном настроении с тех пор, как Лэндон устроил свое потрясающе катастрофическое появление на моем дне рождения неделю назад.

Он не только афишировал наши отношения на весь мир, но и имел наглость заявить, что ухаживает за мной.

Причем на глазах у всей моей семьи.

Сказать, что Николай воспринял это не очень хорошо, было бы преуменьшением. Его маниакальное состояние ухудшилось всего за пару дней. Обычно он приходит в норму за неделю или меньше, но в этот раз все было не так.