Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

Глава 2

Горже-де-Сарак, юго-восточные французские Пиренеи.

Июль 1972 г.

«Как же Тони любит убегать с уроков верховой езды! — в бешенстве думал ее отец, карабкаясь вверх по раскаленной от зноя горной тропе. — Все девочки любят лошадей, только не Тони! Нет, Тони другая. У Тони с ними война».

— Он меня укусил! — завопила она, и ее мордашка гоблина побагровела от возмущения. — Плохой пони! — И она ударила его по носу. Не предупреждающим шлепком, а в полную силу.

Ее мать и сестра замерли, деревенские сочли это за шутку, а крепкий горный пони едва моргнул. Несомненно, ему доводилось получать колотушки и похуже.

Так Чарльз Хант здесь и оказался: задыхаясь от пыли, взмокнув от пота и оглушенный цикадами, он обдирал колени на дороге слепящего белого булыжника, ведущей неизвестно куда. И все потому, что его восьмилетняя дочка ненавидит верховую езду.

Дорога перед ним разветвлялась. Направо она шла вдоль узкого ущелья, лепясь к горному склону на высоте двести футов над рекой. Налево она вела мимо террасы с виноградом и терялась в выжженных солнцем зарослях кустарника.

Посреди виноградника старик в отвратительно грязном комбинезоне выжигал ежевику. Чарльз Хант терпеть не мог французский язык, но подобный опыт виноградарства впечатлил даже его. Предоставь этому народу клочок каменистой земли размером с почтовую марку — и они на нем разобьют виноградник.

— Excuse-moi, — позвал он, содрогаясь от собственного придушенного английского акцента. — Avez-vouz vu une petite fille par ici? [1]

Старик некоторое время переваривал сказанное, а затем легкой иноходью вышел из-за террасы.

Чарльз понял, что мужчина был моложе, чем ему показалось сначала. Пожалуй, лет пятидесяти с небольшим, с пронзительно-голубыми глазами на лице цвета красного дерева.

Виноградарь откашлялся, сплюнул и пролаял вопрос на совершенно неимоверном французском. По крайней мере, Чарльз догадался, что это французский. Из всего, что он знал, это мог не быть испанский — каталанский или китайский. Хотя… Будь здесь его жена, она не преминула бы заметить, что он должен был это предвидеть.

«Думаю, везде к западу от Ниццы говорят по-испански, разве не так, дорогой? Так чего же ты ожидал в предгорьях Пиренеев?»

Наконец до Чарльза дошло, что этот человек желает знать, не немец ли он? Изумленный Чарльз ответил «нет». Виноградарь удовлетворенно кивнул и дернул головой в направлении правой тропинки. «La Sourca», — пробормотал он, уже возвращаясь к своему винограднику.

Чарльзу понадобилось время, чтобы понять: Ля Серка — это подземный источник, который, в соответствии с его Мишленовской картой, был расположен в известковой пещере, что в полутора милях вверх по ущелью. Официальное его название было Le Fontaine del bon Cristia — Источник доброго христианина.

«„Добрый христианин“ — по чертовой правой», — пробормотал Чарльз, вступая на правую тропинку.

Полторы мили? Ну, Тони! Он потер виски. Неутомимый стрекот цикад вызывал у него головную боль.

Через полчаса он наконец достиг пещеры. Полукруг мрака был затемнен массивным выступом черно-полосатой скалы. Здесь не было никаких следов его дочери. Если она зашла туда и заблудилась, он ее придушит! Он бросился на землю в тень низкорослого дуба, охраняющего вход в пещеру. Он был насквозь мокрым от пота, и сердце билось неравномерно. Еще немного — и был бы приступ.

«И что мне теперь делать? Вознести молитву какому-нибудь духу, обитающему в этом месте, в надежде на лучшее?»

Перед глазами метались солнечные зайчики, а из глубины пещеры доносилась журчащая песнь воды. Ум археолога автоматически отметил, что это место подходит для святилища Матери богов. И наверняка источник в пещере бьет из такой трещины, которую римляне, колонизировавшие эти места, определяли как mundus — порог между миром мертвых и миром живых. Глубинная, менее рациональная часть его существа уверяла его, что все это было правдой. Пещера действительно была святилищем Владычицы диких зверей, и здесь существовала дверь в мир мертвых. Что, конечно, было смехотворно. В то же мгновенье он вздрогнул.

— Папа! — крикнул знакомый голос из темноты, отбрасывая его в настоящее. — Ты шел за мной? Всю дорогу?

Это была она. Ее некрасивое личико, грязное, в пыли и слезах, при взгляде на него начинало светиться как рождественская елка. Обе ее толстенькие коленки были черными от земли, а футболка выглядела так, словно побывала в колючем кустарнике. Эвелин будет не в восторге — футболка от Lacoste.

— Тони! — взорвался он. — Это переходит все границы!

Она неловко стояла перед ним, возясь носком босой ноги в пыли. Она связала шнурки своих теннисных тапочек и повесила их на шею, что он нашел невыразимо вульгарным. Он сорвал их и начал развязывать узел.

— Папа, прости, но я и вправду не хотела идти кататься верхом.

— Но надо, ничего не поделаешь.

— Ну пожалуйста! Я боюсь их. Пони страшные…

— Нет, они совсем не страшные, кроме того, твоя мама настаивает. Впрочем, как и я, — запоздало добавил он.

В душе он сомневался, не будут ли уроки верховой езды такой же ошибкой, как теннис или балетные классы.

— Это подтянет ее, — говорила Эвелин, не желая признавать, что ее усилия только еще больше подрывают уверенность ребенка в себе.

Однако все это его не касалось, слава Богу. Девочки были под ответственностью Эвелин — так они договорились с самого начала. Возмутительнее всего было то, что он оказался втянутым в это теперь, во время отпуска.

— Но, папа, я не хочу учиться верховой езде!

— Почему? Все девочки любят лошадей. В чем дело?

Ее лицо погасло, нижняя губа оттопырилась. Ему в голову пришла жестокая мысль: будь она постарше и обладай способностью четко формулировать свои мысли — она бы ответила: «Дело в том, что я толстая трусливая зубрила, и мама больше любит Каролину, потому что она не такая». И что он мог бы на это ответить? Что возразить, если все это правда? Кроме того, он и сам больше любил Каролину. Его старшая дочь была ласковой, красивой и покладистой одиннадцатилетней девочкой. Любить ее было легко.

Эвелин всегда говорила, что Антонии надо было родиться мальчиком. Глядя на нее сейчас, Чарльз думал: до чего это безжалостно точно! Она была слишком высокой и крепкой для девочки, а ее круглые очки с толстыми стеклами придавали глазам сходство с поросячьими. Все в ней было неуместным. Неуместным для отпрыска такой красивой женщины, как Эвелин, и такого худощавого элегантного мужчины, как он. Никуда не денешься — Антония была как подкидыш. И хуже всего, что она это знала. Иногда он чувствовал себя виноватым перед ней. Как правило, просто виноватым и немного смущенным. Сегодня же он был просто вне себя.

Не говоря ни слова, он поднялся на ноги и начал торопливо спускаться по тропинке. Он слышал, как она возится с теннисными тапочками и карабкается следом. Минутой позже она появилась рядом. Она потянулась взять его за руку, но он засунул обе руки в карманы шорт. Будь он проклят, если будет поощрять ее после того, что она учинила! Она молча опустила руку, ее лицо было внимательным и смущенным. Ей приходилось работать ногами в два раза быстрее, чтобы поспевать за ним, и через некоторое время он замедлил шаг.

— Мы собираемся покупать тот дом у реки? — спросила она робко. — Он, наверное, был раньше мельницей?

Чарльз подавил смешок. Это «мы» было забавно. Как и ему, ей было известно, что деньги у них водились благодаря Эвелин, а вернее — благодаря чудесному везению бедного дорогого дядюшки Джеральда, и сейчас они благополучно изъяты из Ллойда, где могли бы в эту минуту умножаться.

— Пожалуй, — пробормотал он, — это было бы прекрасное место для работы во время летних каникул. И он находится в той самой долине.

— Ты имеешь в виду — в долине Кассия?

— Ммм… — У него вызвало раздражение то, что она так запросто говорит о его любимом проекте. Сегодня в ней раздражало буквально все.

— Папа, а ты уверен, что он жил здесь, прямо в этой долине?

— Конечно, уверен.

— Почему?

— Потому что! — огрызнулся он. Ну почему она не может верить тому, что он говорит. Господи, ему хватало инквизиторских допросов такого рода на факультете, но получать их от собственной дочери…

Он знал, что несправедлив. Если бы подобный вопрос задала Каролина, он был бы только рад, что та проявляет интерес к его работе. В чем же виновата Тони? Не ее вина, что у нее тот тип ума, который ничего не принимает на веру. Он должен это поощрять. Он должен гордиться ее независимым мышлением и пытливым интеллектом, развитым не по годам. Так откуда же это иррациональное возмущение? Ревность к восьмилетнему ребенку? Абсурд! И недопустимо изливать на ребенка свои фрустрации. Это лишь показывает, как низко он пал.

Чарльз Хант, джентльмен-дилетант, объект шуток на факультете. Его держали из-за его родственных связей (так удобно для благотворительности!) и из-за красавицы жены, придававшей любому собранию некий блеск.

— Пап!

— Что?

— А почему ты думаешь, что Кассий…

— Тони, я не собираюсь сейчас об этом говорить! Чертовски жарко, я совсем выдохся и отчаянно хочу пить. Давай вернемся к этому позже, при первой возможности, хорошо?