Выпитое солнце

Глава 4

Женя отказалась идти. Отменять веселье для себя было у нее в привычках. Может, опять не понравилась себе в зеркале. Как-то из-за этого она даже не поехала на море.

«Если пойдешь, передай Варе привет», – написала она после долгого голосового сообщения, будто сказать это вслух было выше ее сил.

Как будто здесь могли быть «если».

Собраться для прогулки занимало у Октябрины почти три часа. Сначала выбрать одежду, отгладить, повесить на вешалку и прикинуть, хорошо ли будет выглядеть. Достаточно ли она отличается от той, что носит каждый день? Достаточно ли хорошая маскировка? Глубокий ли разрез, хорошо ли видно ноги? Лучшую, левую. Если одежда устраивала, Октябрина красилась. Для вечеров у нее была отдельная косметичка, в большом твердом чемоданчике, в котором обычно носят оружие. Впрочем, макияж и был ее пистолетом, только весил больше. Октябрина могла не засекать время. С истерическим упоением, граничащим с наслаждением, она прорисовывала стрелки тенями, обводила губы маслянистым карандашом, прочерчивала линии в бровях, рисовать полоски на щеках и носу. За последний год она научилась изменять лицо до неузнаваемости.

Самое главное в любом образе – волосы. У Октябрины в шкафу, за длинным платьем, на безликих головах хранились парики. Самый любимый, черный с длинными волосами и красивой челкой, она иногда доставала просто так и расчесывала. Пропускала волосинки сквозь пальцы и думала, как бы могла выглядеть, если бы это были ее настоящие волосы. Если бы родители не пугали в детстве красками для волос, если бы разрешали делать то, что хотелось, а не отращивать или отрезать только демократичное прямое каре. В черный покраситься она решилась только на пятом курсе. Это ведь не просто парик. Это новый паспорт. Это дозволение быть той, кем хотелось быть всегда. Это запрещенная таблеточка в клубе, где никто не расскажет.

Октябрина посмотрела на себя без парика. Неплохо. Но стоило ей надеть парик на голову, закрепить его на волосах и посмотреться в зеркало еще раз, как поняла – наконец-то она может почувствовать себя хоть немного счастливее.

Клюква, белоснежная кошечка в темных пятнышках, валялась на диване кверху животом, пока хозяйка собирала последние вещи в сумку. Кошелек, помада, перцовый баллончик, таблетки.

Клюква помотала головой, потянулась, перевернулась на бок. Она всегда знала, что кошкой быть лучше. Люди такие нервные.

– Следи за Тайлером! – сказала хозяйка.

Клюква зевнула. Интерес к Тайлеру она потеряла, когда он клюнул ее в лапу. В клетку все равно не пробраться. Какой смысл им интересоваться?

Попугай остался еще от внучки Галины Георгиевны, когда та жила у бабушки. Девочке надоело ухаживать за птицей, безымянный волнистый попугайчик был никому не нужен. Октябрина согласилась ухаживать за питомцем за снижение аренды. Не каждый раз встречаешь попугая, который любит беседовать сам с собой, будто это две птицы, а не одна.

Вдруг запищал телефон. Роман, Октябрина это сразу поняла.

– Где ты будешь сегодня? Встретимся вечером? – Она прочитала его сообщение вслух. Словно он на самом деле произнес это. Глубоким, спокойным голосом.

Пусть забирает, но как можно позже. Он не будет ругаться, ему все равно. Он никогда не ругается. А ей нужно побыть там.

Из квартиры Октябрина всегда уходила так, чтобы Галина Георгиевна не видела. Достаточно всего лишь попрощаться и сказать, что ночевать может не приехать. Старушка не поддерживала такой стиль жизни, но и не противилась. Может, про себя она и осуждала выбор Октябрины, может, даже рассуждала об этом с телевизором или доказывала что-то Клюкве, когда та выходила из комнаты и садилась на спинку дивана. Может, даже догадывалась о чем-то. Октябрина не грустила. Галину Георгиевну даже жаль – все-таки без Октябрины ей и поговорить утром не с кем.

Улица дышала прохладой. Октябрина сделала глубокий вдох, и голова ее закружилась. По темноте переулков она добежала до остановки. Натянула маску, оставшуюся у нее со времен пандемии, на лицо, и шла, не боясь быть узнанной. К таким как она все равно не приглядываются. Во всяком случае, не к лицу.

Изменения – тоже своего рода эскапизм, только форма его зависит от степени отчаяния. Поэтому каждый раз, когда представлялся случай, Октябрина превращалась в других людей. Может и для собственной безопасности. Никто не узнает, даже она.

В черном платье с рваным многослойным разрезом, в черных кроссовках, чтобы можно было убежать, в черном плаще, застегнутом на три пуговицы, в черном парике Октябрина чувствовала себя героиней фильма. Быть собой постоянно наскучило, а, может, никогда веселым и не было. Стоило добиться того, о чем так долго мечтала, – достижения наскучили, захотелось большего. Но большего пока Октябрина не придумала – не знала, откуда вытащить мечты. Они будто вывалились через дырку в пакете надежд. А, может, пакета и не было.

Ей нужно проехать половину пути в одиночестве. Настроиться, подумать и выпустить все мысли, навеянные другой жизнью. Нужно своровать личность, которую захочется играть весь вечер. Полчаса до пути к себе. Разве это много?

Музыка в наушниках такая громкая, что пульсировала, кажется, во всем организме. Кто-то разговаривал, смеялся, кто-то громко дышал, но ничего на самом деле не было. Был только горячий поток звука, стремительно протекший до пяток. Октябрина замерла.

Здесь, в переполненном автобусе, где каждый – часть чего-то целого, огромной человеческой многоножки, можно дышать. Бок незнакомца касался локтя и ноги Октябрины, кто-то стоял, прижимаясь к ее спине, и сбоку, поглядывая в монитор телевизора с ужасающими курсами валют, стоял еще один мужчина.

Сегодня они – фон. Массовка, найденная по дороге. Их нет.

Никого нет.

Ничего больше нет.

Головная боль горячими потоками протекла по лбу. Будто невидимая рука распорола череп и кровь стекала вниз, огибая брови, прочерчивая алые линии вдоль носа, по контуру губ. Высуни язык, попробуй на вкус – сладкая. Уши горели, руки покрылись мурашками. Октябрина провела ладонью по волосам и, казалось, коснулась шелка. Это были не ее волосы. Не ее руки. Не ее ноги.

Когда-то давно, еще до взрослой жизни, до университета, быть на людях казалось невыносимым. Каждый, казалось, смотрел осуждающе, провожал взглядом и про себя осуждал. Каждому, казалось, есть дело, а родители только подтверждали – каждый шаг отслеживался. Но будущее открыло ей истину города: всем все равно на незнакомцев. Каждый прохожий в толпе – мертвец. Каждый день, в автобусе, когда на сорок минут можно слиться в целое, скрепиться спинами, локтями, отдавленными ногами, дышать одним воздухом, разогревающимся с каждой остановкой без открытых дверей, провожать попутчиков в последний путь. Каждый день они исчезают и – умирают, и даже если вы встретитесь еще раз – это будете не вы, а кто-то другой.

Мир сузился до трясущегося изображения в фокусе. Все лица затемнены, расплываются на фоне. Черные капли медленно стекают по окнам автобуса. Камера наведена на ее лицо – она улыбается, лишь немного приподнимая уголок красных губ. Глаза темные, на экране крутится гипнотическая загрузка, отблески огней софитов из мимо пролетающих окон домов: люстры, фиолетовые лампы для рассады, фонари, чужие экраны телефонов.

Светите. В другой день вам бы приказали потухнуть, но сегодня – светите, освещайте только одно лицо.

Она – та девушка из инстаграм, которая идет по берегу озера, пританцовывая, пьет кофе и слышит настоящую реальность в наушниках.

Она – главная героиня музыкального клипа, песню из которого вставят в молодежный сериал о вечеринках и наркотиках.

Она – референс для уличных фотографий с ретро фильтром.

Она – искусственная красавица, чьи фотографии ставят на заставку на телефон.

Она – та, на кого оборачиваются на улице.

Она – женщина, кем хотят стать, но боятся потеряться.

Но ей не страшно. Ненайденное потеряться не может.

Прислонитесь к ней, прильните телом, слейтесь в единое, ближе, теснее, чтобы не осталось ни сантиметра между телами, дайте ей положить голову вам на плечо и почувствовать, что рядом кто-то живой. Позвольте ей удостовериться, что все – реальность, и она исчезнет. Ее здесь никогда не было. Для вас она – всего лишь человек, который растворится в прохладе улицы, стоит ему только переступить порог автобуса. Она умрет, только вы перестанете смотреть.

Октябрина закрыла глаза, вдохнула сыроватый воздух автобуса. Волна мурашек пробежала от шеи к спине. Она улыбнулась. Может, будь это наяву, они бы запомнили ее.

Горячий воздух с улицы. Розовый закат над мостом, отражение солнца в водах реки. Разлитое по небу продолжение благодати маленького автобуса, идущего в никуда. Бесконечность реальности, запертой в голове одного человека. В любую реальность можно поверить, если уговорить глаза видеть то, что нужно. Можно создать любого человека, отбросив себя обыкновенного. Никто не заметит.

Она выпрыгнула из автобуса в самом центре, на площади, над которой розовый закат уже остывал. Улица пахла летом. Для такого настроения она носила в кармане пачку сигарет. Многие главные героини курят. Может, не «Золотую яву», но реальность потерпит поправки. Все любят курящих актрис, и никто не терпит курящих женщин в реальности.

Октябрина вышла на остановке напротив клуба. Опять писал Рома. Октябрина потушила телефон. Здесь его нет. В этой жизни Ромы никогда не было.

Клуб находился в подвале девятиэтажного дома. Вывеска – два огромных глаза и две ноги из каждого зрачка. Посетители в шутку называли вывеску «Чужим», хотя в очередях в туалет или за барной стойкой чувствовали себя как дома. Октябрина остановилась у входа, вытащила еще одну сигарету, но курить не стала. Только прикусила кончик и немного пожевала.

Варя, конечно, уже внутри. Она сегодня не работает, пришла пораньше. Одна ли? Утром она жаловалась на головную боль, но все равно пришла. Никак нельзя уже без таких вечеров – настоящее лекарство, и выходит дешевле.

Октябрина помнила. Стоит спуститься, как увидишь их. Высоких и низких, накачанных и тощих, в пропахших одеколоном и потом футболках, в обтягивающих брюках, с хищной ухмылкой и железными намерениями. Октябрине такие не нравятся. Роман не похож на них: он пусть и высокий, в форме, но пахнет приятно, следит за собой. Ему есть, для кого стараться – он старается вдвойне.

«Это всего на один вечер. Ты же любишь такое», – всегда говорила она себе, когда стояла у стенки с бокалом пива или танцевала с каким-то мужчиной, которого видела всего раз, на несколько минут. Один вечер и – вы мертвецы друг для друга. Они друг друга не вспомнят. Незачем усложнять.

Но в тот вечер Октябрине было не по себе. То ли тон утренних сообщений Ромы не понравился, то ли без Жени было одиноко, но она заставляла себя зайти в клуб минут десять, пока на ветре совсем не продрогла. Тогда поняла: пора.

Синеватый свет. Фиолетовые сиденья у барной стойки в форме волны. Человек пятнадцать, рассеялись, пока не подходят друг к другу, смотрят, будто пришли на выставку. Варя в углу. Красный комбинезон, яркая помада.