На один раз

Глава 8

Её непокорные волосы выбились из причёски, и там, где намокли от пота, а вечер выдался душным, — на шее и висках, — скрутились в крутые спирали. Её макияж тоже пострадал — Давид видел на аккуратном носике чудесные маленькие веснушки.

Вся тонкая, звонкая, как балерина, с блестящими глазами и сбившимся, словно от быстрого бега дыханьем, она сразила Давида наповал, когда скинула туфли: маленькие ступни, изящные пальчики, убейте его — острые косточки, тонкие лодыжки. И окончательно лишила воли, когда застыла перед ним, испуганно приоткрыв пухлые чувственные губы.

Давид не верил в невинность в её возрасте. В восемнадцать-девятнадцать они уже знают всё.

И всё же тогда чуть не уверовал.

Её губы казались нецелованными, упругая грудь неласканной, стройные бедра не тронутые ни чьими жадными потными руками, а её вожделение таким искренним, словно она и сама от себя не ожидала, что её тело может так изнывать от желания, выгибаться навстречу мужчине, таять в его руках, дрожать и забывать обо всём.

Он и сам всё на хрен забыл, одержимый единственным желанием сорвать с неё платье и овладеть. Нет, к чёрту это грубое слово, похожее на технический термин — он хотел ею насладиться. Насладиться полностью. Каждой бьющейся венкой, выступающей косточкой, тонким пальчиком. Зацеловать, заласкать, довести до края. И взлететь вместе в ней. И где-то там на вершине блаженства разлететься на осколки, на искры, на атомы и превратиться в ничто. Ибо лучше уже никогда не будет.

Он хотел увести её за собой.

Но она вдруг вспорхнула и исчезла, как морок.

А та, что ему привиделась вместо неё, попятилась от него, как от чудовища, и убежала.

Когда Давид наконец вернулся на чёртову вечеринку, надеясь найти, разузнать кто она, ему и трудиться не пришлось.

Напыщенный мерзавец Эдуард Квятковский вышел на сцену толкнуть речь во славу своего вонючего бурбона, которым он не уставал бахвалиться, рассказывая о редких, специально выведенных сортах кукурузы, как другие гордятся породистыми жеребцами.

Рядом с ним стояли его дети: болван Ярос, высокомерный и душный, с таким выражением лица, словно имел всех в этом зале, и она — его дочь Саша. Такая же невинная, как жёлтая пресса, что немало попортила крови Давиду, окрестив Крысиным королём.

Он был потрясён. Опрокинут. Раздавлен. Он уехал с вечеринки сразу, как только смог, надеясь выкинуть Александру Квятковскую из головы, и никогда больше о ней не думать. Она дочь Эдуарда Квятковского, рождённая от него, воспитанная им, преданная ему, а значит, такая же.

Когда несколько месяцев спустя в бухгалтерских выписках «ТОР-Групп» появились расхождения в расчётах с «КВ-банком», Гросс взял на личный контроль эти счета и стал терпеливо ждать, провоцируя папенькиного сынка продолжать. И тот, как глупый карась, попался.

Собственно, то, что Александра Квятковская здесь и нервно теребит верхнюю расстёгнутую пуговичку блузки, наверное, закономерность. Она — часть планов её отца. Его оружие.

Так стоит ли из-за этого расстраиваться?

Что все продаются и все покупаются для Давида не новость. У каждого есть своя цена. Родные, близкие, друзья, женщины — в жизни Давида не было никого, кто его не предал и при удобном случае не ударил в спину. Эти уроки он усвоил давно, и больше не доверял никому, особенно женщинам.

Большинство из них интересовали только его деньги, остальным, что, возможно, искали чего-то другого, он не давал шанса сам. Его устраивали самые короткие отношения без обязательств — на один раз. Это стало его религией и его образом жизни. Что, собственно, не сильно огорчало Давида — всё остальное ему заменяла работа. Давид Гросс был законченным трудоголиком и не стеснялся признаться в этом.

Словно напомнив, что он отвлёкся, на столе зазвонил телефон.

— Гросс, — ответил он, благодарный неожиданному звонку за передышку. Этих пары секунд ему хватило, чтобы прийти в себя. — Я ему перезвоню, — ответил он секретарю и положил трубку.

Обогнул стол, поднял упавший на пол шарфик, демонстративно поднёс к лицу, вдохнул запах. Тонкий шёлковый лоскут ткани пах духами, в которых Давид совершенно не разбирался, а ещё чем-то грустным — той девушкой, что навсегда осталась для него виденьем.

Он подошёл к Александре вплотную. Заглянул в глаза.

Чего он прошлый раз не рассмотрел — это их цвет. Давид ждал зелени, но не угадал: они были ореховые, почти янтарные, совсем как оникс на его столешнице. С цветовыми переливами, завораживающим узором, чередованием прожилок. Медовые, колдовские.

— И что ты можешь мне предложить, девочка? — спросил он с издёвкой, словно узнавал цену.

Её губы дрогнули, напомнив Давиду, что когда-то он считал их нецелованными. Они и сейчас, два года спустя, выглядели такими же, что лишь доказывало — он ошибся.

И девушка снова стоит перед ним в смятении, а значит, была неплохой актрисой.

— А что тебе нужно? — Взволнованно вздымалась её грудь под тонкой кофточкой.

— А ты как думаешь, что мне нужно? — бессовестно оценивал её Давид, как товар. Словно покупал очередную компанию. Оценивал плюсы и минусы. Прибыль и расходы. Слабые и сильные стороны.

— Тебе нужна я. Себя я и могу тебе предложить, — ответила она.

— Как самоуверенно, — усмехнулся он. — Ты не переоцениваешь своё обаяние, милая? Считаешь, ты действительно стоишь тридцать миллионов?

Она побледнела, но не отступила:

— Конечно.

Давид хмыкнул и пошёл к столу, вертя в руках шарфик.