Дымовая завеса

На четыре крючка он что-то обязательно поймает, — Широков невольно усмехнулся: хоть лягушку!

А вообще-то лягушки в этой местности исчезли совсем. И не потому, что их стрескали неведомые звери или кожу лягушачью оборотистые предприниматели пустили на тапочки — лягушек начали повсеместно вылавливать и отправлять во Францию любителям квакающей вкуснятины.

В результате ни одной не осталось, всех продали французам. А это, между прочим, может стать нарушением баланса, равновесия в природе, что, в свою очередь, нарушит баланс в человеческом обществе.

Размотав одну удочку, Широков насадил на крючки жирных резвых червяков и не успел размотать вторую, как на первой задергался конец удилища — на леске уже кто-то сидел. Широков чертыхнулся, подсек и вскоре выволок на берег двух сонных толстобоких карасей.

Здешние караси отличались от всех других, существующих в рыбьем мире карасей и толщиной своей и неповоротливостью очень походили на буффало — американскую рыбеху, завезенную каким-то недотепой-предпринимателем из-за кордона (может быть, даже из самих Штатов) в эти места. Предприниматель, потерпев ряд неудач в своем безнадежном промысле, куда-то сгинул, а дело его рук осталось: буффало, которых здесь звали быками, перепортили всю местную рыбу.

В том числе появились и диковинные караси. Особенно диковинной была их расцветка — караси эти были альбиносами — белыми, без блеска, у них даже хвосты были белыми, словно рыба соткана из ткани. Хотя сами буффало имели «карповый» цвет — были золотистыми, с темной толстой спиной и широким, как лопата, хвостом.

Сняв карасей с крючков, Широков сунул их в ведро, которое предусмотрительно привез с собою — сделал это вопреки устоявшемуся мнению: если возьмешь на рыбалку посуду для улова — ничего не поймаешь. А вот когда ничего из емкостей с собой не возьмешь, даже простого полиэтиленового пакета — обязательно изловишь большую рыбу…

Не так все это, не так…

Серый расположился около ведра — лег на траву, вытянул лапы и положил на них голову.

Едва Широков закинул удочку в воду и взялся за ту, которую еще не успел размотать, как снова последовала сильная поклевка — кончик прочного удилища от нескольких сильных ударов едва не обломился. Широков мигом сдернул удилище с рогатки и сунул конец в воду, чтобы рыба больше не могла взять снасть на излом, крутанул рукоять катушки — туго натянутая леска запела от напряжения. Серый поймал чутким ухом незнакомый звук, настороженно поднял голову.

Широков ослабил леску — сбросил с катушки десяток метров. Удочка перестала петь. Серый опустил голову на лапы. Широков ощутил, как в груди у него встревоженно и одновременно радостно заколотилось сердце, а горло стиснул сладкий обжим. Он подтянул рыбину на несколько метров к себе, потом, придерживая катушку пальцами, поставил на тормоз и отпустил.

Важно было измотать добычу, иначе ее не удастся вытащить на берег.

Тем более подсака, чтобы зацепить добычу еще в воде, у него нет. Желтоватая, поблескивающая искорьем поверхность воды взбугрилась метрах в десяти от берега, показался крупный золотистый бок, и Широков вздохнул нервно: это же сазан!

А сазан, биндюжник речной, легко перерезает любую леску пилой, вживленной у него в верхний плавник — действует, как повар ножиком, — чик — и лески нету. Рыбак остается с носом, рыба вместо того, чтобы жариться на сковородке, греться в фыркающем масле, обретает волю.

В очередной раз подтянув к себе леску, Широков вновь отпустил ее. Серый с любопытством следил за манипуляциями хозяина.

У самого берега, метрах в трех, вихляясь в воде, проплыла змея, похожая на обрывок веревки, который сильно трепало течение. Змея была похожа на гюрзу — самое гадкое пресмыкающееся из всех, которые Широков знал. Если бы у него были свободны руки, обязательно запустил бы в гадину каким-нибудь тяжелым камышовым корнем. Серый тоже засек змею, зарычал глухо.

Человека змея не испугалась, а вот собаки испугалась, усиленно завихляла хвостом и свернула в сторону. Через несколько секунд исчезла в камышах. Там этого добра — змей — обитает много…

Широков выводил сазана долго — минут пятнадцать, леской изрезал себе руки до крови, — все боялся, что сазан искалечит ему снасть, и облегченно вздохнул, когда увидел, что это не сазан, а тяжелый крупный карп.

В камышах подали свои звонкие голоса две сереньких небольших пичуги — пение их было затяжным и сладким, Широков даже взбодрился, словно бы получил откуда-то свыше некий сигнал.

Карп — это не сазан, конечно, он тоже может обрубить снасть, но неприятностей приносит меньше, чем сазан.

Сазаны способны и в вентерях прорубать дыры, и невода резать, и перепрыгивать через натянутые верхние края сетей — уходят от опасности по воздуху. Да потом среди них попадаются такие кабаны, что могут даже перевернуть лодку и делают это легко и с удовольствием.

Выволок Широков карпа на берег, оглушил рукояткой ножа и, глядя, как здоровенная рыба — вес ее был килограммов пять, не меньше, — зябко шевелит хвостом в забытьи, уселся рядом, свесил с коленей усталые руки.

Карп, словно бы почувствовав его, захлопал жаберными крышками заполошно, Широков добавил ему еще пару ударов рукояткой, и рыбина стихла.

А в камышах продолжали веселиться две голосистые птички. Вообще-то в жестких, издающих режущие звуки зарослях живет, как слышал Широков, один вид птиц — камышовки… Наверное, это и были камышовки, поселившиеся в здешней гряде недавно, раньше их тут не было.

Неожиданно вновь зарычал Серый.

Широков подумал, что того беспокоят камышовки, произнес успокаивающе:

— Тихо, Серый!

Серый не послушался его, поднялся на лапы и зарычал сильнее — Широков понял, что пес не просто на кого-то реагирует, он отпугивает от хозяина неведомого зверя. Может, камышового кота?

Повернул голову и чуть не врос ногами по колено в землю — в каком-то метре от него поднялась в боевую стойку змея и недовольно поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, словно бы не знала, кого первым клюнуть — то ли человека, то ли собаку.

Хоть и обладал Широков неплохой реакцией, — среди пограничников вообще славился быстротой соображения, а тут от ощущения опасности, с которой в последнее время почти не сталкивался, он словно бы онемел, не успел сделать ни одного, даже малого движения, как пес метнулся вперед.

Через мгновение он уже держал змею зубами за низ головы. Рот змеи был распахнут, розовый зев перечеркнут темным влажным язычком, ядовитые зубы, похожие на кривые, остро наточенные гвозди, обнажены.

Пес опередил змею на краткий миг — пресек гибкий стремительный бросок. Широков вгляделся в рептилию и едва не похолодел — очень уж похожа на гюрзу… А может, это действительно гюрза?

Хвостом своим змея бешено молотила по земле…

И все-таки это была печально известная гюрза, которая нападала в горах на пограничников.

— Действительно, гюрза, — проговорил Широков изумленно. — Откуда же ты приползла сюда?

Гюрза заведенно била хвостом по траве, по округлому влажному камню, твердым мозолем выступающему из зелени, но быстро слабела. Серый уже почти перекусил ей шею, — вот змея уже обвяла, ослабла совсем, прошло совсем немного времени, и она перестала бить хвостом, только крутила им.

Широков приподнялся, схватил нож, лежавший под ногами, и ловким точным движением секанул змею по телу, целя ей под голову. Дергающаяся серая веревка с подтеками крови отвалилась в сторону. Но умирать не хотела — извивалась, спетливалась в кольца, жила своей жизнью, отделенной от головы. Широков потянулся, вновь секанул лезвием по телу змеи. Затем секанул еще раз. И еще.

Каждый обрезок змеиного тела ворочался, дергался, дрожал напряженно, пытался куда-то уползти, жил отдельно от остальных частей, и так будет жить, как знал Широков, до полного захода солнца. Лишь поздно вечером, в холодеющем сумраке, обрезки эти перестанут шевелиться и умрут окончательно. А вот голова змеиная с закушенным черным язычком уже была мертва.

— Молодец, Серый! — похвалил пса Широков. — Можно сказать, спас мне жизнь… Да не «можно сказать», а точно спас, — Широков погладил пса по голове, прижал его к себе.

Все змеи боятся людей, уползают при виде человека, либо треском, стрекотом, шипением предупреждают: не подходи, — а гюрза — единственная змея, которой чужды эти условности: она нападает на человека без всяких предупреждений, а уж чтобы попытаться уйти от двуногого «венца природы» — такое ей даже в голову не приходит.

Более гадкой змеи на свете, чем гюрза, Широков не знал, — не было таких…

Он отдышался, поглядел по сторонам: нет ли где еще одной гюрзы? Ведь змеи в одиночку не перемещаются, — передвигаются семьями и живут семьями. Значит, жди появления второй змеи — это как минимум, а если у них есть еще и дети, то жди появления и деток. Гюрза обязательно захочет отомстить за убитую напарницу, — или напарника, — это как пить дать.

Покинуть речной берег, неожиданно сделавшийся опасным, и не поймать больше ни одной рыбехи — это было не в натуре Широкова, он бы остался здесь, даже если по его ногам уже ползали змеи, и поймал бы еще пару рыбин.

Уход с реки — это поражение. С другой стороны, Широков научился с одинаковым уважением относиться и к победам, и к поражениям. У одного хорошего поэта он прочитал, что и успеху и неудаче цена одна, важно это понимать… Фамилия того замечательного поэта — Киплинг, в жизни Киплинг, судя по всему, повидал все…

Ладно, хватит рассуждений, пора браться за удочку — вон, река сплошь покрывается кругами — это рыба ловит комаров. Надо самому заняться тем же — добытчицким делом.

Отныне ведь у его кошелька два едока — он сам и Серый. И обоих надо накормить. Плюс ко всему — и рыбы наловить, и укроп в горшке на подоконнике посадить, и сходить в заброшенный совхозный сад, засыхающий на окраине города, нарвать там груш для зимних компотов, завялить их с дымком, и связь с местным мясокомбинатом наладить, чтобы у Серого в миске всегда красовалась вкусная говяжья кость… Словом, несмотря ни на что, надо жить. Правда, при этом надо помнить, что есть не только хорошие люди, но и плохие, и их немало.

В камышовых зарослях запели еще несколько птиц, в воде отпечатался красный круг солнца, от света его и лес камышовый, и вода, и воздух, и комариные облака тоже сделались красными, у берега завозились, зачавкали сочно две крупные рыбины, лезвистые стебли резики, росшей у подножия камышовой стенки, затряслись — рыбы подбирали личинки, живущие в корнях резики.

— Прикрывай тыл, Серый, — велел Широков псу и закинул удочки — вначале одну, потом вторую.

Он поймал еще пять тяжелых, с литыми телами карасей и одного соменка килограмма в полтора весом, неведомо как выплывшего на простор протоки — сомы в это время обычно сидят в ямах и только ночью, в непроглядной темноте выходят на промысел, — и уже собирался сворачивать снасти, как сзади вновь зарычал Серый.

Широков схватился за нож — понял, почему ожил пес: вновь пришла змея. Похоже, пока Широков не был на делянке, пустующее место его постарались занять змеи. Неужели опять гюрза?