Кровь моего монстра

Это его долг. Не больше и не меньше.

Он скользит взглядом по всему моему телу, его глаза сужаются с острым чувством... неодобрения.

— У тебя есть привычка не здороваться с начальством, солдат? — снова его четкий, глубокий голос.

Я впадаю в транс от утонченной властности и сниженной резкости в его тоне.

Он приподнимает идеально густую бровь, я выпрямляюсь и затем отдаю честь.

— Нет, сэр.

Между нами затягивается молчание, и я думаю, что на этот раз он развернется и запретит мне следовать за ним, но его голос снова разносится в тишине.

— Как тебя зовут, солдат?

— Рядовой Липовский, сэр.

— Полное имя.

Дрожь пробегает по мне. Возможно, он спрашивает мое имя, чтобы сообщить обо мне, или что-то в этом роде, но я отбрасываю свои сомнения, отвечая:

— Рядовой Александр Абрамович Липовский, сэр.

Еще один долгий момент напряженного молчания. Несколько секунд, которые тянутся, кажутся часами. Как бы я ни старалась удержаться на месте, я не могу сдержать пот, который стекает у меня по спине.

Звук его тяжелых ботинок эхом разносится в воздухе и отдает в мои уши, когда он приближается ко мне. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки от меня и мне становится трудно дышать.

Всегда ли тишина была такой невыносимой, или так бывает только рядом с капитаном?

Я не готова к тому, что он заговорит своим властным голосом. Не имеет значения, что раньше он тоже был близок со мной. В его присутствии есть какая-то напряженность, к которой невозможно привыкнуть.

— Почему вы преследуете меня, рядовой Липовский?

— Я бы не..

— Ты бы не? — что-то меняется в его тоне. Хоть и неуловимо, я чувствую усиление его обычной команды, и мой позвоночник вздрагивает.

Дело не в том, что я пресмыкаюсь перед авторитетной фигурой власти. Я никогда не вела себя и не чувствовала себя так со своим непосредственным начальством. Однако этот капитан относится к новой категории, с которой я раньше не имела дела.

— Я бы не стал, сэр! — говорю я более низким, чем мой обычный «мужской» голос и замолкаю, когда он наклоняет голову набок, изучая меня так пристально, что это граничит с навязчивостью.

— Тогда не потрудитесь объяснить, почему вы находитесь в том же пространстве, что и я?

Он теряет терпение. Мне не нужно видеть это на его лице, когда я слышу это громко и ясно в его голосе. Если я не воспользуюсь этим шансом, этот момент просто останется в его памяти как безликая встреча.

— Я солгал, сэр.

— Ты солгал? — в его голосе слышится нотка веселья. Нет, на самом деле не веселье, а что-то вроде «сделал ли ты это сейчас?»

— Да! Я последовал за вами, но только для того, чтобы спросить вас кое-что, сэр.

— Ты не в том положении, чтобы спрашивать меня о чем-либо.

— Я знаю, и я пойму, если вы мне откажете, но я бы предпочел, чтобы меня отвергли, чем сожалеть о том, что я не попытался, сэр.

— Что именно?

Я намеренно встречаюсь с ним взглядом, впервые с тех пор, как последовала за ним. Я, образно говоря, сбита с ног невероятной интенсивностью, с которой он смотрит на меня в ответ, что я почти сорвала свою миссию.

Почти.

Тем не менее, я стараюсь дышать ровно и заставляю себя вспомнить, что именно здесь поставлено на карту. Это касается не только меня.

На карту поставлена судьба всей моей семьи.

Они слабы, спрятаны и их некому защитить, кроме меня.

— Пожалуйста, не могли бы вы меня тренировать, сэр, — я говорю ясным и решительным голосом.

— Тренировать тебя? — повторяет он. Хотя его тон спокоен, но под поверхностью скрывается что-то пугающее и это косвенно заставляет меня сомневаться в собственных словах. Однако мне удается сохранять хладнокровие.

— Да, сэр.

— Почему?

Ни выражение его лица, ни манера поведения не меняются, но это может быть не так хорошо, как кажется. Тем более, что он ничем не отличается от крепкой стены, стоящей между мной и моей целью.

Хотя его вопрос логичен, найти ответ не так-то просто. Я сомневаюсь, что он из тех, кому нравится, что бы ему целовали задницу. Поэтому, если я скажу, что это потому, что я думаю, что он сильный, он назовет это ерундой. Я не только никогда не видела его в действии, но даже не знаю его имени. Если я скажу, что хочу участвовать в спецоперациях и потенциально обладать властью, которая поможет членам моей семьи, это будет ничем не отличаться от предательства.

Поэтому я делаю глубокий вдох и говорю прямо.

— Потому что я не хочу быть слабаком, сэр.

— Ты не хочешь быть слабым. Интересно. — обычно это последнее слово сопровождалось ноткой любопытства. Только не с капитаном. Вместо этого его тон покрыт темными краями и мрачным весельем.

Комбинация, которая в лучшем случае кажется странной.

— Это как-то связано с твоими разбитым носом и ртом? — он кивает в направление моего лица.

По какой-то причине это заставляет меня стесняться своего внешнего вида и слабости, которую он, должно быть, увидел в предыдущей сцене. Я хотела бы выкопать яму и похоронить себя в ней, просто чтобы скрыть унижение.

Но опять же, это касается не только меня. Поэтому я медленно киваю.

— У тебя есть голос, используй его, Липовский.

Этот человек... диктатор? Еще не поздно пойти на попятную, не так ли?

Но под его пристальным взглядом я отвечаю:

— Да, сэр!

— Твои сослуживцы загнали тебя в угол, избили и немного встряхнули, поэтому ты решил обратиться за помощью. Насколько я вижу, ты не подходишь для этого места. Для всех будет лучше, если ты соберешь свои вещи и покинешь нас.

Сначала меня охватывает изумление, но затем оно сменяется сильным чувством ярости.

— При всем моем уважении, вы ничего не знаете о моей жизни или об её обстоятельствах! Следовательно, вы не можете просить меня уйти, сэр.

Он не упускает из виду, как я произношу слово «сэр», и смотрит на меня так пристально, что мне кажется, я вспыхну и буду гореть в Аду.

— Нет, я не могу. Однако, что я могу сделать, так это подождать, пока обстоятельства не выровняются до того дня, когда вы уволитесь.

— Я достаточно силен, чтобы быть здесь.

Он тянется к моему животу, и я собираюсь отступить, но он ударяет мою ногу ботинком по икре. Удар не такой сильный, но острый и быстрый. Мои ноги подкашиваются подо мной, и я падаю на пол, в последний момент опираясь рукой о пол, чтобы не рухнуть всем телом. Когда я снова поднимаю взгляд, он смотрит на меня сверху вниз.

— У тебя даже нет приличного баланса тела, и ты смеешь говорить о силе? Сдавайся, рядовой.

Унижение расползается под моей кожей, и вкус горькой иронии взрывается у меня во рту. Это не первый раз, когда я оказываюсь в подобной ситуации.

Сдавайся, Саша.

Это то, что все привыкли и продолжают мне говорить. Я физически, умственно и эмоционально слаба. Чем усерднее я стараюсь выплыть на поверхность, тем ниже опускаюсь. Но если бы я следовала этой логике, то никогда не нашла бы в себе сил подняться из какой-либо ситуации и вернуть себе контроль, который у меня отняли.

Капитан начинает отворачиваться, удаляя меня из своего непосредственного присутствия, как будто я была надоедливой мухой.

— Нет! — говорю я достаточно жестко, чтобы слово эхом отскакивало от окружающих нас стен.

Я вижу точный момент, когда капитан решает выслушать меня. Снова. Он останавливается как вкопанный и полностью поворачивается ко мне лицом.

И снова я поражаюсь его впечатляющему телосложению и каждому выступу его мышц. Тогда я понимаю, что он больше всего похож на машину для убийства, чем кто-либо другой, кого я когда-либо встречала.

Он скрещивает руки на груди и смотрит на меня. Только теперь все по-другому. Здесь нет презрения, хотя это должно быть хорошо, но это не так. На его месте возникает разрушительное чувство... вызова.

Возможно, раньше он сказал бы мне сдаться, но теперь, похоже, готов заставить меня это сделать.

— Нет? — он повторяет медленно, неторопливо, и я уверена, что это тактика запугивания.

Этот человек привык все делать по-своему, и любой намек на бунт, вероятно, наказуем в его правилах.

— Нет, сэр, — произношу я, и мне кажется в его глазах мелькает тень, слишком мимолетная, чтобы ее можно было уловить или изучить должным образом.

— Ты стоишь на коленях, потому что не смог удержаться на ногах после простого маневра, и у тебя хватает наглости сказать мне «нет»?

Это вопрос, но он звучит риторически. В этих словах столько презрения, что у меня мурашки бегут по коже. Я начинаю вставать, но он толкает меня обратно, просто положив руку мне на плечо. В этой позе он так близко, что я чувствую запах его лосьона после бритья, или геля для душа, или чего-то еще, что пахнет чистотой.

— Я давал тебе разрешение подняться?

— Нет, сэр, — я сглатываю, и звук эхом отдается в окружающей тишине.

И все же я смотрю в его пугающие ледяные глаза, даже если чувствую, себя безвыходно застывшей на месте.

Да, его глаза пугают, но нет ничего страшнее моей судьбы, если меня выгонят из армии. Но самое главное, судьба моих родных.

— Возможно, у меня сейчас нет силы, но я хочу иметь её, — я говорю резким тоном, не в силах контролировать эмоции, захлестывающие меня. — Я буду усердно работать для этого. Буду самым дисциплинированным солдатом, который у вас есть, если вы просто дадите мне шанс.

— Дать тебе шанс, — на этот раз это не вопрос. Простое повторение фактов. — Есть более компетентные солдаты, чем ты. Почему я должен выбрать тебя?

— У меня нет ответа на этот вопрос, сэр, но я знаю, что никогда не сдаюсь.

Он приподнимает бровь, снова глядя на меня тем странным взглядом, который я не могу понять.

— Сначала прояви себя — говорит он с легкостью, как будто этот метод является самым очевидным.

Должно быть, на моем лице написано замешательство, когда я спрашиваю:

— Как мне это сделать?

— Это та часть, в которой ты должен разобраться сам, — он отстраняется и бросает на меня еще один строгий взгляд. — Посмотрим, хватит ли у тебя сил занять место мужчины, Липовский.

А потом он разворачивается и уходит.

Я хмурю брови при его последних словах. Он не сказал место другого человека. Он сказал место мужчины.

Интересно, почему он так выразился?

В любом случае, это не важно теперь, когда у меня наконец появился шанс восстановить контроль над своей жизнью после резни, которая отняла у меня все.

3

КИРИЛЛ

Пот покрывает мою кожу, когда я сажусь на жесткую поверхность военной кровати. Оглушительная тишина окружает меня, я встаю, мои ноги бесшумно ступают по полу. Образы из кошмара застилают мне зрение и воспроизводятся как в замедленной съемке в темных уголках моего подсознания. Все, что я вычеркнул из своей жизни, постепенно возвращалось в мое непосредственное присутствие. Не лично, а как призраки и тени.

Я смотрю на отметины и шрамы от порезов, скользящие по моей коже, служащие постоянным напоминанием о том, что произошло до того, как я попал сюда.