Скульптор твоего тела

Я сел на кровати и автоматически глянул на дверь. Дверь была закрыта, и я не слышал, чтобы она отпиралась. Может, слишком крепко уснул? Взгляд поднялся выше, остановившись на камере видеонаблюдения — огонек горел, камера работала, и вновь сместился к мужчине.

— Вы за мной?

— Я к тебе, Олег.

— Это что, вы тут ночные допросы практикуете?

— Я здесь не работаю и никакого отношения не имею ни к Конторе, ни к каким либо иным государственным учреждениям. Я сам по себе. И это не допрос, я пришел к тебе просто поговорить.

И он сел на стул, которого секунду назад не было. Что-то щелкнуло в моих мозгах.

— Кто вы? — спросил я, заранее зная ответ, но, не зная, что я с этим ответом буду делать.

— Я твой отец.

Ну, вот и все, я не ошибся. Ко мне приперся мой папаня собственной, пропавшей много лет назад персоной. Или это сон? Да нет, не надо себя обманывать.

— А, знаете…, знаешь, я сразу догадался. Ты похож на меня.

Он улыбнулся:

— Скорее уж, ты на меня.

Ну да, само собой. Не знаю, как реагировать. Хотя, я ждал этой встречи с тех пор, как узнал об адамах. Было предчувствие.

— Ладно. Хорошо, просто прекрасно! Ты заявился ко мне в камеру посреди ночи и уверяешь меня в том, что не имеешь отношения к Конторе?

— В некотором смысле меня здесь нет. Например, видеокамера, — он кивнул головой в сторону двери, — меня не видит. Да и никто меня не увидит, кроме тебя.

— То есть, охрана видит, как я сам с собой говорю, сидя на кровати?

— Она видит, что ты спокойно спишь.

— Ах, так это все же сон…

— Это не сон, но ты и правда, в некотором смысле спишь. В одном из своих состояний. И одновременно не спишь и беседуешь со мной.

— Хрень какая-то!

— И не говори! — засмеялся папаша.

— Ты что, долбаный призрак? — я почему-то был зол.

— Почему сразу «долбаный»? — развел руками мужик, назвавшийся моим отцом. — Да и не призрак я, можешь потрогать. Просто так воспринимает меня твое сознание. Ну, что, поговорим?

Я пожал плечами, почему бы и нет? Тем более что, похоже, нам никто и ничто не мешает. Да и сон ушел.

— Ну, говори, — разрешил я. — Только начни сначала. Например, с того, почему ты нас бросил.

— Во времени мы не ограничены, — перестал улыбаться он. — Слушай.

Если кратко, с его слов получалось так, что у них с мамой возникли разногласия в отношении того, как меня следует воспитывать. Мама (и здесь он не врал) изначально была против того, чтобы воспитывать меня как адама и вообще против того, чтобы рассказывать мне о том, кто я такой. Он был другого мнения. И чем старше я становился, тем разногласия между ними принимали все более острый характер. К тому же отец постоянно экспериментировал со своим даром, а мама запрещала ему это делать в семье. Потом, во время одного из своих экспериментов папаня, как он выразился, неожиданно перешел на иной план бытия. А когда, наконец, он сумел вернуться, то я уже ходил в пятый класс, и мама в резкой форме запретила ему появляться и хоть как-то контактировать со мной. И тогда он решил продолжить свои эксперименты, по его мнению, очень важные для понимания сути происходящего. Где происходящего? — В каком-то Веере, большего я не понял, но одновременно и здесь, и еще много где. И потому мой предок снова свалил с нашего плана бытия. Потом как-то узнал, что я в беде и отцовский долг (это его слова), вынудил его придти ко мне на помощь. И вот он здесь.

История, честно говоря, вполне себе банальная, если бы не эта его мистическая составляющая. Родители не сошлись во взглядах и, в результате, расстались. Но от мистики, похоже, мне все равно никуда не деться, она теперь обыденная часть моей жизни.

— А какой у тебя дар? — спросил я.

— Сейчас я Маг.

— Это что, дар такой?

— Дар, да. Возможность проникать в суть и не только.

— Суть? Суть чего?

— Да чего угодно. Всего!

— Не понимаю, — признался я.

— Мало кто понимает, — согласно кивнул он. — До понимания надо дорасти.

— Ладно, оставим пока этот вопрос. Лучше скажи… э-э-э, отец, ты собираешься меня отсюда вытаскивать?

— А чего ты сам хочешь? — неожиданно прищурился он, закинув ногу за ногу.

— Ну, не знаю, — замялся я. — Наверное, просто жить и наслаждаться жизнью. Лепить людей, мне это нравится. И чтобы ко мне никто не лез и не мешал. Я ведь еще и не жил толком, только начал.

— Понятно, желаешь насладиться иллюзией.

— В смысле, иллюзией?

— Да неважно это пока для тебя, Олег. Разве нет? Кстати, повторю, о времени не беспокойся, мы можем говорить сколь угодно долго, это вообще не займет нисколько времени.

Я честно задумался и ответил:

— Наверное, важно. Я хочу знать правду.

— Правду? — весело рассмеялся отец. Странный он какой-то. — Правд много, какую предпочитаешь?

— Ту, которая настоящая, — с сомнением ответил я.

— Они все настоящие,— махнул рукой отец.

— Это как?

— Да вот так! Не знаю, поймешь ли ты сейчас и примешь ли то, что я могу тебе сказать. Я знаю, что ты слышал от Ивана ту историю мира, которую он тебе выдал. Я там некоторым образом — не полностью, но присутствовал. Я всегда некоторым образом там, где ты, мы с тобой связаны. Так вот. То, что он тебе рассказал, это правда. Но лишь на определенном уровне познания. И одновременно полная ерунда — на другом уровне познания. Зависит от того, какую версию ты примешь, та и будет правильной для тебя и не только для тебя, но и вообще — в принципе. Понимаешь?

— Нет, — не стал скрывать я очевидного.

— Ну и хорошо, — отец опять улыбнулся. — Давай, я скажу так: есть мнение, что правда в том, что ничего нет. Вообще нет. Нет этого мира, нет тебя и меня.

— А что есть? — не то, чтобы я был удивлен, каких только теорий я не слышал!

Отец почесал бровь (совсем как я, таким же точно жестом!):

— Некоторые называют это иллюзией, которую мы сами для себя создаем.

— Кто же тогда мы и где мы?

— Вот это я и пытаюсь узнать, Олег. Это и является предметом моей, если можно так выразиться, исследовательской деятельности. Пока получается, что мы никто и нигде, но при этом можем быть кем и где угодно.

— Да уж, — высказал я свое мнение об услышанном. — На научную теорию вообще не похоже.

— То, что сейчас в этом мире или, если угодно, на данном пласте бытия называется наукой, это еще не наука в полном смысле этого слова. Это пока только самые ее зачатки. Со временем представления о том, что научно, а что нет, будут неизбежно меняться, как они, собственно, и менялись всегда до этого. Говорить о научной точке зрения вообще можно лишь с привязкой к определенному временному отрезку. То, что когда-то считалось ненаучным, сегодня вполне себе научно и наоборот. И так было всегда и так будет всегда. Люди только начали изучать мир. На некоторых планах бытия наука достигла такого уровня, что ничем не отличается от представлений о волшебстве на этом плане.

— Ладно, — хлопнул я ладонью по колену. — Это все философия, пока для меня непонятная. Что с моей участью?

— Ну, смотри, Олег, — папаня оживился, — все зависит от тебя самого. Теоретически, возможно все, что ты только можешь себе представить. Любой вариант развития событий.

— А практически? — уточнил я.

— А практически, — подмигнул отец, — у тебя еще нет к этому навыков. Но я тебе помогу. Готов?

— Всегда!

— Итак, твое желание в том, чтобы продолжать свою новую жизнь Скульптора и наслаждаться тем, что дает тебе твой дар?

— Ну, в целом, так и есть.

— А не скучно, сынок? — вдруг подмигнул мужик, оказавшийся моим отцом. — Может, интереснее было бы жить с приключениями? Как долго тебя еще будет устраивать работа по лепке из старух липовых красавиц?

— Почему это липовых? — возмутился я. — Они настоящие!

— Только телом, — ответил папаша, — только телом, сынок. Мозги ты им на молодые не переделаешь.

— Все равно! — заупрямился я.

— Молодец! — парадоксально похвалил он. — Умеешь настоять на своем. Но иногда стоит и думать.

И папаня вновь заразительно засмеялся. Так, что я невольно тоже улыбнулся, глядя на его довольную физиономию. Похоже, мой предок человек веселый. Нет, не человек, конечно, адам. Впрочем, моя мама может не согласиться с такой оценкой. Потому что она знает его лучше, или потому что у них были противоречия еще до того, как отец ушел? Это большой вопрос. От чего зависит та или иная наша оценка других людей и что на нее влияет? Впрочем, я, кажется, отвлекся.

— Ты пойми, Олег, все вокруг — это лишь игры твоего сознания. Учись управлять собой, и ты сможешь управлять миром вокруг себя. Нет никакой камеры вокруг, ты сейчас у себя в квартире. Ну, если хочешь, конечно. Хочешь?

— Хочу! — воскликнул я.

И вдруг понял, что вокруг меня привычный интерьер снимаемой мной хаты. Я стою посреди комнаты, отец рядом. Я прошелся вокруг и все ощупал, все было настоящее. Подошел к двери на балкон и вышел на улицу. Все настоящее и это пугает.

— Может, кофейком угостишь нерадивого предка? — донесся из квартиры голос отца.

Я молча пошел в сторону кухни, на ходу отмечая, что обувь на мне. Я помнил, что я разувался и во время нашего разговора с отцом в камере, был в одних носках. Но раз так, то я завернул в прихожую, где увидел висящую на вешалке куртку, которую у меня отобрали там, в Конторе, перед тем, как закрыть в камере. Пожав плечами, надел домашние тапки. Удивляться уже надоело.

Через десять минут мы сидели с отцом за кухонным столом, пили кофе с бутербродами и молчали. И я поймал себя на мысли о том, что я уже почти не понимаю, где настоящее, а где нет. Может, не было сегодня никакой поездки в Контору и ареста? Кажется, я пришел с работы, а потом в дверь позвонил отец. И с тех пор мы с ним общаемся на разные темы.

Отец, молча поглядывающий на меня время от времени, заговорил:

— Чувствуешь, да?

— Чувствую, — машинально кивнул и тут же опомнился, — что чувствую, ты о чем?

— Чувствуешь смещение реальностей, как одна постепенно заменяет другую. Пройдет еще немного времени, и ты забудешь о том, что было сегодня вечером на том плане. Если захочешь. А если не захочешь, то будешь помнить, надо лишь не дать иллюзии поглотить сознание, немножко, так сказать, напрячь мозги и заставить себя все помнить.

— Хорошо, а-а-а…

— А конторщики на этом плане бытия тебя сегодня не принимали и даже не собирались.

— А на том плане?

— А того плана нет, он остался лишь воспоминанием в твоей голове.

— Я ничего не понимаю, отец.

— Я тоже, сынок, я тоже. Я пока еще только Маг и потому знаю, как это работает, но не еще знаю почему. Умею пользоваться, но не более. Но я обязательно разберусь. Если захочешь когда-нибудь присоединиться ко мне, я буду счастлив.

— Почему мама не хотела, чтобы я знал?

Отец долго не отвечал, молча глядя в темное окно, словно вспоминая что-то из прошлого. Потом улыбнулся и я вдруг понял, что он очень красиво улыбается.

— Твоя мама очень хорошая адама, — сказал он. — Просто она хотела, чтобы ты был счастлив так, как она сама понимает счастье.

Я хотел что-то ответить, но он продолжил:

— «Во многих знаниях много печали, и кто умножает познание, тот умножает скорбь»[1]. Ты это поймешь со временем. Трудно серьезно радоваться, печалится, вообще что-то по-настоящему чувствовать, когда ты понимаешь, что все вокруг, включая тебя самого, лишь иллюзии. В этом смысле неведение гораздо предпочтительнее. Тогда все для тебя серьезно, тогда весь спектр твоих чувств воспринимается как настоящий: любовь, разлука, скорбь, радость, печаль, даже боль и страдания. Твоя мама решила, что неведение лучше, но она не права, это ловушка. Впрочем, решать тебе. А сейчас, извини, мне пора. Если захочешь увидеть меня, просто позови, я всегда рядом, даже если очень далеко. Обнимаемся?