Коллекция моих воспоминаний

* * *

Я помню. Мы стояли на крыше старой мельницы у канала. По очереди затягивались косяком, который Джоно принес с собой. Запивая сидром, который мы стащили в кафе за углом. Мы просто тусовались, потому что именно так и поступаешь в 17 лет, чувствуя себя бессмертным и испытывая внутри жгучую ярость, заставляющую тебя восставать против чего-то, понятного только тебе. Я не знаю, кому первому пришла в голову идея пройтись от одного углового края крыши до другого. Наверное, это был Билли, потому что он всегда придумывал такие идиотские штуки. Балка лежала поперек одной из зияющих дыр. Под ней было небытие, которое простиралось вплоть до того момента, когда его заполнил бетонный пол. Но я забегаю вперед. Когда кто-то предложил пройтись по балке, это показалось единственным увлекательным занятием.

Билли пошел первым; его сильно шатало, и где-то на середине он вдруг нашел Бога — расставив в стороны руки, словно взирая на все свои труды свысока — конечно, мы все над ним посмеялись, но в конце концов он сохранил равновесие и перебрался на другую сторону. Если один перебрался, значит, и остальные должны были перебраться, какими бы неуклюжими они ни казались. Джоно пошел следом, перепрыгивая, как горный козел, и даже останавливаясь на середине пути, чтобы немного попрыгать вверх-вниз. Прыжки вызвали скрип, который заставил его быстро перепрыгнуть через оставшийся зазор. Потом остался только я.

Конечно, где-то в глубине души звучал голос, который говорил мне, что этого делать нельзя. Но когда мы вообще прислушиваемся к этим внутренним голосам? Кроме того, я был под кайфом, пьян и, в общем, другие уже сделали это. Я ступил на балку и зашагал вперед. С этого ракурса пропасть казалось гораздо шире; на мгновение я подумал о том, чтобы отступить назад. Как бы я хотел этого. Я был уже, наверное, примерно на середине опасной дыры, когда раздался треск. Вдруг мои товарищи перестали смеяться и орать. Я сделал еще один шаг, но балки, на которую можно было бы опереться, уже не было. Я падал. Подняв голову, я увидел бледные, испуганные лица своих друзей, рот Билли — идеальную темную букву О. Казалось, я падал целую вечность. Наверное, я еще и кричал. Я не помню, помню только шум в ушах. Я услышал голос отца: "Тебя убьет не падение, а приземление", и знаете, так оно и было. Я врезался в бетонный пол. Боль пронзила меня, как раскаленная добела кочерга. Разбитые легкие пытались втянуть воздух, пока я приземлялся. Перед тем как наступила благословенная темнота, я поднял голову и увидел лица своих друзей, которые в ужасе смотрели вниз. Я услышал скрип их кроссовок, когда они бежали.

Не знаю, что вам рассказывали о смерти, но я точно помню, что мне говорили, что после смерти вы переходите к чему-то другому. В моем случае я ожидал, что проснусь на небесах. Признаюсь, я немного не понимал деталей, но был уверен, что там будут сидеть ангелы на облаках и играть на своих арфах. На самом деле все произошло так: я проснулся и вернулся в то существование, в котором потерял сознание. Я открыл глаза — ну, вообще-то нет, они уже были открыты — и увидел дыру, в которую провалился. Первое, что я ощутил, — это боль. Если бы я не был уже мертв, я был бы уверен, что умираю. Я лежал и кричал. Только я не кричал, а просто лежал; кричать умеют живые люди. Я попытался воспарить над собой. Это ведь так работает, да? Выход из тела? Да, точно! Поверь мне, приятель, это не так. Через некоторое время после того, как я перестал кричать и задумался, куда делись мои так называемые товарищи, я заметил муху. Она некоторое время жужжала вокруг моей головы, а затем приземлилась на мое чертово неподвижное глазное яблоко. Она прошлась по нему, даже экспериментально лизнула его. Ее маленькие лапки топтались по моему чертову глазу. Я хотел моргнуть, отбросить ее. Но у меня ничего не получилось, я просто существовал. Наглая муха покинула мой глаз и начало исследовать мою ноздрю. Я почувствовал, как она протискивается внутрь, продвигаясь к моему мозгу. Я не понимал, что она там делает. Я был слишком занят тем, что кричал от того, что чувствовал, как внутри меня топают ее маленькие противные волосатые лапки.

За первой мухой вскоре последовали остальные, каждая из которых искала путь внутрь. Протискиваясь внутрь, они забирались в глаза, в уши, в нос, питаясь кровью, которая скапливалась вокруг меня. Через несколько дней я почувствовал первое шевеление жизни внутри себя. Крошечные ротики личинок разгрызали мою плоть изнутри. Они высасывали из меня суп разложения, в который я превращался. К счастью, способность чувствовать сохранилась ненадолго после того, как личинки вылупились. Хотя в памяти осталось воспоминание о том, что я чувствовал, что было едва ли не хуже. Круг жизни продолжался внутри меня. Мухи откладывали яйца, из них появлялись личинки, которые питались, пока не становились жирными и студенистыми, со временем превращаясь в мух, которые спаривались и затем начинали все сначала. Я уверен, что к ним на фуршете присоединились и другие жуки и ползущие гады. Но именно жужжание мух, днем и ночью, заполняло мою голову. Время шло, тело разбухало вокруг меня, газы, выделяемые разлагающимися органами и питающимися ими обитателями, заполняли полости. В конце концов, подобно переполненному воздушному шару, моя кожа раскололась и выпустила из себя корчащийся суп из личинок, в который я превратился, и который просочился сквозь трещины в бетоне подо мной.

Я не знаю точно, когда начались воспоминания. Время перестало иметь значение вскоре после моего падения. Сначала они проносились по моему черепу, как неудержимый, беспорядочный поезд. Это были снимки прожитой жизни. Но вскоре этот беспорядочный поезд замедлился и стал упорядоченным, потек в темноте, как кинофильм. Я увидел человека, которым я был, и наблюдал, как ребенок растет, превращаясь в смеющегося мальчика, а мальчик — в мужчину. Я видел ребенка на золотом пляже, который хихикал, глядя, как волны тянут его за пальцы ног. Отец подхватил меня на руки и подбросил в воздух. Мои крики и визги отдавались эхом. Я вспомнил радость, любовь и свет. Я шел между родителями по золотому пляжу. На золотом песке я увидел мальчика постарше, с надвинутым капюшоном. Он дулся. Мои родители шли впереди, между ними был промежуток, где мог бы быть я. Плечи согнуты. Я увидел молодого человека, который сидел на пустынном пляже, в одной руке банка, в другой телефон. Плечи сгорблены против всего мира. Мои родители в одиночестве шли по пляжу, а я обновляла свой статус в Facebook: Хотел бы я быть в другом месте. Я видел мир таким, каким он был, свою семью, своих друзей. Я видел любовь, которую мне дарили, а я отвергал. Я слышал слова, которые произносил, и чувствовал боль, которую причинял. Я видел слезы матери и недоумение отца. Мне было интересно, искали ли они меня, представлял ли я их в ночных новостях, умоляющих меня вернуться. Расспрашивали ли они Билли и Джоно, слушали ли их ложь? Решили ли они, что я сам решил уйти? Верили ли они, что я где-то там, живу, как хочу, и надеялись, что однажды вернусь? Я задавался вопросом: скучают ли они по мне, или это было тихое облегчение?

Наконец я понял. Я отвернулся от всего, чем был. Я слушал ярость, которая не имела смысла. Я предпочел ярость тем, кто меня любил. Но ярость оставила меня в холоде и одиночестве. Наконец, когда воспоминания исчерпали себя, я увидел тот последний день. Я видел, как мама попросила меня убрать со стола, и я, как избалованный ребенок, выскочил из комнаты, схватил пальто и выскочил из дома. Я видел их лица, грустные и усталые. Очень усталые. Прошло некоторое время, прежде чем я заметил туман. Он клубился вдоль стен, посылая ко мне ищущие усики. В памяти всплыли последние часы: перелезающие через перила друзья, карабканье по ржавым лестницам, стояние в лучах раннего осеннего солнца на крыше. Я смотрю на город, на желто-серые трамваи, проносящиеся мимо. Перевозящие рабов корпораций и общества. Не для нас эта судьба — нет, мы были свободны, рабы ничего... Только ярость внутри. Туман стелется по мне, заполняя пустоты. Крыша лежит в золотом свете. Я беру косяк у Джоно. Билли стоит на балке; мы смеемся, когда он шатаясь расставляет руки в стороны, словно победитель. Я протягиваю руку, желая остановить неизбежное. Джоно уже позади, они оба выжидающие смотрят на меня. Я делаю шаг и...

...туман накрывает меня. Воспоминания закончились. Теперь нет ничего. Только тишина и вечный покой.