Темная икона

Зоя

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

Пастернак

Москва, дом Вавилова Николая Степановича, январь 2020 года

Сергей скользнул взглядом по мундиру с полковничьими погонами, висящему на стене. Комната из прошлого: шары на спинке металлической кровати, раритетный буфет с гранеными стеклами в дверцах, на подоконниках – пыльные встопорщенные кактусы. Много черно-белых фотографий на стенах, книги с истертыми корешками в шкафу, вязаная скатерть, покрывавшая круглый старомодный стол. Здесь люди жили в полную силу – читали книги, рожали и растили детей, писали открытки и письма, торчащие из распухших альбомов. Но сейчас остался один старик, похожий на старого грифа; на его худой тонкой шее дрожал пустой мешочек морщинистой кожи, и красные веки без ресниц смотрели тускло, равнодушно.

Сергей включил диктофон, придвинул поближе к Николаю Степановичу, который мешал сахар в чае, сжав ложечку узловатыми пальцами. Стакан, разумеется, был в подстаканнике с алюминиевыми пятиконечными звездами.

- Николай Степанович, расскажите, что вы видели в 1955 году в Куйбышеве? Правда это все?

- Неправда, – скрипуче бросил старик, и репортер сник.

Он, в общем-то, ни на секунду не верил в легенду о стоянии Зои, но надеялся, что старикашка хотя бы приврет для красного словца.

- Совсем все неправда? – уныло спросил он. – Не было никакой окаменевшей девушки?

- Девушка была, – сказал Николай Степанович. – Только она вовсе не окаменела. Хотя сплетни ходили, дай боже.

- Расскажите, пожалуйста, о сплетнях, ну, как официальную версию.

- Слухи такие были: в январе 1956 года в доме Клавдии Болонкиной на улице Чкалова собралась молодежь. Ну, выпили, граммофон завели. Одна девушка, Зоя Карнаухова, расстроилась, что на вечеринку не пришел парень, который ей нравился, и, когда начались танцы, сказала, что нашла себе партнера. Сняла с красного угла икону с ликом Николая Чудотворца и принялась плясать с ней в обнимку. И тут же покарал ее Господь – раздался гром, сверкнула молния, Зоя встала как вкопанная, и не смогли ни икону из рук вынуть, ни уложить ее хотя бы на кровать. И будто бы простояла 128 дней до самой Пасхи, после чего и скончалась. Вот этот анекдот до сих пор и мусолят.

- А как вас коснулась эта история?

- Я тогда служил в конной милиции и был одним из конвойных, кто охранял дом Болонкиной, не пускал зевак.

Старик закашлялся.

- И вы все видели своими глазами?

- Видел.

- И вся легенда неправда?

- Неправда. Правда в этой историйке только одна – Зою действительно не смогли стронуть с места.

- Так она все- таки застыла?!

Старик кивнул, осторожно надкусил вставными челюстями сушку и зашлепал морщинистыми губами.

- Так что это было, просто кататонический ступор? Паралич? Она взяла икону и ее мгновенно парализовало?

- А с чего вы вообще взяли, что Зоя взяла именно икону? – посмотрел поверх стакана Николай Степанович.

- Ну… Очевидцы так говорили. И что еще можно взять с иконостаса?

- Что-то она точно оттуда взяла, но вот была ли это икона – большой вопрос. Зоя крепко прижимала доску к животу лицевой стороной, изображение просто не было видно. Сейчас уж эта история враками обросла… Болтали, что иглы о ее кожу ломались. Кхх-ах…

Старик издал странный звук – что-то среднее между кашлем и смехом.

- А они не ломались?

- Нет. Инъекций ей медики много делали, она ведь не ела, не пила. Глюкозу кололи, еще что-то, не знаю, я не специалист. Санитарочка ходила, обмывала ее, выносила за ней нечистоты. Так что, не такая уж она и каменная была.

Куйбышев, январь 1956 года.

Нина покрутилась перед большим зеркалом в деревянной резной раме, поправила бант на груди.

- Неплохо вроде вышло. Лариска хорошо шьет… Коооль… Ну ты что, не смотришь что ли?

- Красиво, красиво, – быстро проговорил Николай, обернувшись к жене.

- Ты даже не посмотрел! Все про Зою эту думаешь? Да хватит уже, бабкины же сказки!

Николай выкинул папиросу в форточку, поправил занавеску.

- Парни своими глазами видели, кто в карауле был. Рассказывают, и правда застыла с иконой в руках.

- Ты комсомолец или старая кликуша? – с досадой бросила Нина. – Вот пойдешь сегодня в наряд, увидишь, что нет там ничего. Нам сегодня на политинформации рассказывали дикий случай – в каком-то селе заболела девка, пятна по лицу пошли, в обмороки начала падать. Ну и была там одна бабка древняя, сказала, что это в нее бес вселился, и посоветовала матери поить ее святой водой, мол, и чем больше сразу выпьет, тем лучше. Та и влила в нее пять литров водички, и девчонка померла от отека мозга. Вот до чего доводит дремучесть!

- Ты что, мой домашний агитатор? – улыбнулся Николай и подхватил Нину на руки.

- Отпустиии, медведь! Помнешь! Изорвешь своими ручищами! Новое платье! – отбивалась она, хохоча.

Перед тем, как заступить на дежурство, Коля зашел к соседу, Ивану Ивановичу. Иван Иванович в свои пятьдесят был необыкновенно говорлив и подвижен на низенькой инвалидной тележке. Сосед никогда не терял присутствия духа, и даже когда жена, тайком собрав манатки, сбежала, Иван Иваныч только крякнул:

- Баба с возу – кобыле легче.

Коля только усмехнулся – все знали, что жена Иван Иваныча сбежала вовсе не из-за того, что соседу ампутировали обе ноги в полевом госпитале в далеком в 43-м году, а потому что тот был тем еще ходоком по бабам. Что и служило неизменным поводом для шуток на базаре, где Иван Иваныч, разложив сапожницкий инструмент, чинил обувь желающим.

Коля захватил ведро, набрал воды в колонке недалеко от дома и постучался к соседу. Иван Иваныч ожидаемо рассердился:

- Что за новости! Сам бы я прекрасно принес!

Немногословный Коля кивнул и перелил воду в небольшой бак в сенях.

- Вот еще… – промямлил он и протянул соседу кулек с лепешками, которые сунула ему Нина.

- А вот за это спасибо, - улыбнулся Иван Иваныч. – Нинуля у тебя эхх, в соку дева. И готовит вкусно.

В отделе Николай получил макаров, оформил бумаги и отправился к дому Клавдии Болонкиной. На дежурство он заступал с нехорошим чувством, и сам не мог понять, откуда исходило беспокойство. На улице толпился народ, зеваки висли на заборе, пытаясь что-то разглядеть в окна, на невысоком плотном сугробе стояли две чопорные старухи с недовольными лицами, держа большую икону в окладе из фольги.

Постовых выставили во дворе Клавкиного дома, и Коле пришлось продираться через толпу.

- А ну, разойдитесь! Дайте пройти! – крикнул он.

Зеваки неохотно расступились, увидев милиционера в шинели.

Он кивнул постовым – один из них, Митя Снегирев, лениво козырнул, шмыгнул красным носом, поднес подрагивающую папиросу к губам.

- Когда сменят-то? – спросил Коля.

- Да в задницу их, – процедил Митя и движением плеча сдвинул автомат подальше за спину. – Часа через два, говорят, не холодно, стойте. Ну, так-то не холодно, когда жопой на печке! И че караулим, сами не знаем!

Коля взошел на крылечко, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. В сенях он чуть не столкнулся с невысоким седым мужчиной в поповской рясе, который не успел закрыть за собой дверь в горницу, и Коля увидел неподвижно стоящую девушку с задранной юбкой и женщину в белой косынке, отирающую ее бедро губкой. Он покраснел и отвел глаза, и седой мужчина торопливо захлопнул дверь.

- Постовой Вавилов, – представился Коля.

- Меня стеречь пришли, – улыбнулся священник. – Отец Серафим.

Он протянул руку, и Коля вяло ее пожал.

- Там… гигиенические процедуры, у девушки, оказывается, естественные отправления пока сохраняются. Вы знали?

- Нет. Я и не видел ее ни разу, - ответил обескураженный Коля. – Честно говоря, я был уверен, что…

Он замялся, и Серафим кивнул:

- Да я и сам думал, что это все слухи. Народец, знаете ли, необыкновенно суеверен.

Священника прислали из Московской епархии, когда до столицы докатились слухи о Зое. В райисполкоме Куйбышева не особенно ему обрадовались, но указание впустить попа пришло сверху сверху, поэтому недовольные тихо пыхтели в кулак. Для надзора над священником выделили постового из конной милиции.

Скрипнула дверь, и в щели показалось неподвижное лицо санитарки с отвислыми мешочками кожи под глазами.

- Я закончила, можете войти.

Коля, оставляя грязные следы на полу, переступил через порог и остановился. Посередине самой обычной горницы деревенского дома стояла девушка: некрасивая – тяжелый нависший лоб, крупный нос, щекастое, простое лицо. Хороши были только глаза, серые, большие, слегка навыкате. В нарядном платье со сборчатыми рукавами, с большим воланом на юбке она невидяще смотрела в пространство, прижимая к животу толстую доску без рамы. Мятый подол цвел мокрыми пятнами – санитарка была не особенно аккуратна.

Коля почувствовал, как ползет озноб по мгновенно взмокшей спине. Грудь Зои тихо вздымалась, трепетал пушистый русый завиток около уха, но все равно неподвижность ее была абсолютной и пугающей. Остекленевшие глаза, неудобная поза с приподнятой пяткой левой ноги, застывшие веки – она напоминала муху в янтаре.

Когда санитарка ушла, собрав свой чемоданчик, Коля снял шинель и пристроился на лавке около окна, подальше от неживого Зоиного взгляда. Серафим положил на стол толстую потрепанную книгу в лоснящемся кожаном переплете и спросил:

- Чего ж ваше начальство боится, что стражу не только снаружи, а и в доме выставили?

- Моему начальству вообще наплевать на это все, – Коля кивнул на девушку. – А вот в райисполкоме боятся, что вы тут фотографий наделаете и будете потом агитировать за Бога.

- Так фото можно в любом месте с любой девушкой сделать, – улыбнулся Серафим.

- Вот и я так думаю, - кинул Коля, ерзая на жесткой лавке. – А что вы тут делать собираетесь?

- Разобраться хочу, что происходит.

- Ну так окаменела вишь… Говорят, с иконой танцевала, и Бог ее покарал. Или вы так не думаете? – усмехнулся Коля.

- Говорят, – кивнул Серафим. – Много что говорят. Вот я и хочу понять, чудо тут Божье или что иное.

- Ну, разбирайтесь, – бросил Коля и прислонился к стене, прикрыв глаза.

Священник принялся неразборчиво читать молитву, а Коля пытался не заснуть, чувствуя, как плавится и плывет сознание от быстрого тихого речитатива. Иногда он просыпался, открывал глаза, видел стоящую спиной девушку и несколько секунд не мог вспомнить, кто она такая, и зачем он здесь. Коля пытался стряхнуть сонную одурь, но снова обмякал на лавке, краешком сознания ощущая, как впивается в ляжку ребро сиденья. Проснулся Коля от резкого звука – Серафим захлопнул книгу, тяжело опустился на стул и потер рукой лоб.

- Не могу читать, тяжко.

- Тоже засыпаете? – Коля встряхнулся, как собака, и выпрямился.

- Да нет… Тошно как-то, через силу читаю.

- Ну и поспите, – Коля кивнул на кровать, застеленную покрывалом. – Мне по службе нельзя, а вы-то чего.

- Нет, сна ни в одном глазу…

Серафим подпер щеку рукой и принялся неслышно читать из книги, еле шевеля губами. Коля сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладоней, чтобы согнать сон. За окнами падал мягкий снег, и постовой Митя жевал неизменную папиросу, ежась и подпрыгивая. Мягкую тишину и сонную Колину одурь разорвал густой нутряной стон, похожий на рычание. Серафим подпрыгнул на стуле, а Коля замер на своей скамейке, чувствуя, как холодеет спина.