Дети кицунэ

Настасья Чигара
Дети кицунэ

© Росмэн, 2022

© Настасья Чигара, 2022

Глава 1
Кровавый фонарик

– Дай подошью!

– Я же сказал: нет!

Шаги в коридоре стали громче. За тонкой бумажной перегородкой промелькнула тень Такеши, худая и долговязая, следом проскользнула мать. Судя по высокому пучку, собранному на макушке, о выходном образе она уже позаботилась – естественно, не каждый же день праздник. Наверняка успела и вытянуть лучшее кимоно, прикупленное ещё летом, обзавелась гребешками, шнурками и изящными цветами из шёлка. Сегодня семья должна выглядеть «не хуже других» – жаль только, у братца на этот счёт другое мнение. Будь его воля, он бы вообще из дома не выходил.

– Я тебя в таком виде никуда не пущу, – не унималась мать.

– Ну и не надо, – ответил Такеши, приоткрыв дверь.

Он проскользнул в комнату, почти беззвучно шаркая по циновкам, осторожно перешагнул через оставленную на полу бамбуковую заготовку и подошёл к ещё одной бумажной дверце. Отодвинул – в нише, на кое-как приделанных полках, хранилась всякая мелочёвка. Я только подвинулась, чтобы не мешать, и принялась за следующую страницу. Сегодня праздник – имею же право хоть немного посидеть за книгой.

– Что значит «ну и не надо»? – Мать прошла следом. – Харуко, ты слышала? Мы что, нищие, что ли – в таком виде на Сэцубуне появляться? Это день, когда приходит весна, день очищения…

Я взглянула на Такеши. Замараха – наверно, запросто пошёл бы за ничего музыканта из мелкой идзакаи[1]. С десяток раз подшитая куртка-хаори давно потеряла цвет, из тёмно-синей превратившись в грязно-серую, изношенные штаны уже не спасала даже изящная вышивка. Сегодня, правда, брат решил чутка прихорошиться – помыл голову, и теперь его длинные волосы, чёрные как смоль, мягко поблёскивали на свету. На самом деле, ничего позорного. Кого в вечерних сумерках смутит какой-то резчик, если по улицам будут ходить актёры и, может быть, даже кто-то куда более высокого ранга?

– Харуко, ты воды в рот набрала? Скажи своему брату, что он нас опозорит!

– «Красота есть во всём, но не всем дано это увидеть», – прочитала я, перевернув ещё одну страницу.

Такеши прыснул смехом, я снова уставилась в книгу. Никогда не видела смысла в том, чтобы отвлекаться на всякие семейные склоки. Мать с братом всегда скандалили.

– Знала бы я, что твой любезный дядюшка научит тебя читать, я бы его в дом не пускала, – фыркнула она. – Такеши, сейчас ты немедленно снимешь эту тряпку и дашь мне её подшить.

Наверно, иногда она перегибала палку. В одной из книжек писали: «Вот пять худших болезней, способных поразить женский разум: непокорность, недовольство, злословие, ревность и глупость». Странно, конечно, что писалось только про женский разум, но многие женщины в городе старательно показывали, что этих «болезней» у них нет. Мать же никогда не заморачивалась – главное, что соседи не слышат. А если никто чужой знает, можно считать, что и нет ничего вовсе…

– Харуко, – Вытащив из ящика маленький ножик, Такеши оглянулся на меня. – Очень заметна дырка?

– Какая дырка?

– Вот! Матушка, видите? Не видит никто этой дырки!

– Такеши, как ты не понимаешь? – вздохнула мать. – Сэцубун – это праздник духовной чистоты. Ты предстаёшь перед глазами духов-ками[2], ты показываешь им свою душу…

– Хорошо, сдаюсь, – Он стащил куртку. – Пожалуйста, только оставьте уже в покое…

Братец поднял одну из-за готовок и, присев на соседнюю со мной циновку, взялся за работу. Как и дядя, он вырезал флейты – сякухати. Вначале обтачивал бамбуковую палку ножичком, после работал самодельным сверлом. Раскупались такие вещицы неплохо. Неплохой заработок для тех, кто обычно делает палочки, миски и деревянные сандалии.

– Вы меня совсем не жалеете, – запричитала мать, доставая иголку и нитку. – Меня – бедную вдову. Вот у других дети – все смирные, с первого слова всё понимают… – Она грозно воззрилась на меня. – И не таращатся без дела в закорючки свои!

– Это Конфуций, – сказала я, перевернув ещё одну страницу. – Мудрый человек был.

– Лучше бы готовить научилась – твой горелый рис есть невозможно. Дочка, а в чём ты сама-то на праздник пойдёшь?

Я решила припомнить ещё парочку «закорючек» из другой книги.

– Матушка, ничто так не красит девушку, как скромность и сдержанность – в том числе, и в одежде.

– Тебе просто лень переодеваться, – хмыкнул Такеши, дунув в недоделанную флейту.

– В этом и проявляется моя скромность.

– Ох, не жалеете, дети, не жалеете…

В прихожей послышался шум – кажется, кто-то пришёл. Мать поднялась и, оставив недоделанную работу на полу, вышла из комнаты. Такеши тут же разгулялся:

– «Ничто так не красит девушку, как скромность и сдержанность», – передразнил он, закатив глаза.

– «Пожа-алуйста, только не злитесь!», – в ответ протянула я. – «Ма-атушка, прошу, я так вас боюсь!».

– «О-о, я такая умная, я знаю, кто такой Конфуций»!

– «О-о, я помыл голову, я немного меньше напоминаю обезьяну»!

Такеши не ответил. Сложно отвечать, когда ты смеёшься во весь голос. Кажется, на этот раз в нашем состязании победила я, только отпраздновать победу не успела – в комнату вместе с матерью вошёл дядя.

Выглядел он, как всегда, просто. Синяя хаори, серые широкие штаны. На поясе, вместе с мешочком для всякой мелочёвки, болтались костяные фигурки-нэцкэ, служащие в качестве оберега от злых духов, подбородок отмечала реденькая бородка. На лице, как всегда, застыла приветливая улыбка. Нам с Такеши оставалось только вежливо поклониться в ответ.

– Племянники, как всегда, за работой, – усмехнулся дядя. – Молодцы, все в мать.

– А Харуко даже постигает труды самого Конфуция, – медовым голосом протянула мать. – Мудрого человека.

– Книжки у разносчика выпросила?

– Да, дядюшка.

– Прекрасно, племянница, прекрасно. Умная жена – достойный собеседник своему мужу.

Мать довольно улыбнулась – и как у неё лицо от таких улыбок не болело? – дядя присел за небольшой столик. Наступило моё время – если в дом приходит гость, обслуживать его должна самая младшая.

– И о чём ты будешь бедовать с десятью котами? – шепнул Такеши.

Я только ткнула его локтем в бок. Рядом с дядей дурачиться нельзя – воспитанной девушке полагается держаться скромно и тихо, а не скалить зубы. По крайней мере, так учила мать. Она говорила, что даже при таких близких родственниках мы с Такеши должны выглядеть пристойно. Иначе – позор. А позор серьёзный будет пострашнее смерти…

Встала, вышла из комнаты. В маленькой кухне с очагом и заготовленными на праздник вкусностями было намного теснее и теплее. На стареньком крюке, свисающем прямо с потолка, висел ещё горячий чайник, за утеплёнными на зиму стенами шумела улица. Я осторожно приоткрыла дверцу и выглянула – щёки кольнул лёгкий холодок. На голых деревцах, которые, как рассказывал Такеши, посадил ещё отец, лежали тонкие снежные простынки. Сюда бы поэта – накрапал бы стишков на целый сборник…

– Простыть не боишься? – послышалось за спиной.

Такеши прошёл на кухню и, как он думал незаметно, стянул рисовый шарик.

– Я думала, дядя с тобой болтать будет, – хмыкнула я. – Или что? Ещё не время для бесед «Скоро ты станешь настоящим мужчиной»?

– Ну, по его мнению, в свои семнадцать я уже мужчина. А вообще, меня попросили «принести благовония».

– Благовония? А-а, родне нужно посекретничать…

Такеши кивнул. Мы давно запомнили – если во время беседы мать просит принести благовония (которые, впрочем, мы всегда носили собой, в маленьких деревянных ожерельях, доставшихся ещё от отца), она просто хочет ненавязчиво выпроводить лишних из комнаты, и нужно недолго пошататься где-нибудь некоторое время. Так, чтобы всё прошло гладко и правильно.

– Такеши, ты в порядке?

Он медленно подошёл к очагу. Выглядел неважно, но улыбку выдал – нашу семейную, фальшивую и слегка натянутую. Братец показывал её довольно часто. Особенно старался, когда приходилось выбираться на улицу или встречать гостей – в общем, сталкиваться с чужаками. Меня это пугало. И даже странная особенность Такеши – братец запросто мог сунуть руку в огонь, не получив никаких ожогов, – казалась на этом фоне не такой уж и жуткой. Я молча пронаблюдала, как он мешает угли под чайником, как обтирает абсолютно целую руку о тряпку, как смотрит на языки пламени. Напряжение в комнате стало совсем уж тяжким.

– Да, в порядке, – наконец, ответил братец. – Просто на этот Сэцубун идти не хочу.

– У меня такое чувство, будто тебя злят все, кроме нас с матерью. Ты так однажды заляжешь дома, как в норе, и больше не выйдешь никогда.

– Да ну?

– А как ещё? А на этом празднике… Слушай, а может сегодня ты себе друга найдёшь? Или даже какую-нибудь девушку… Отец ведь был ненамного старше тебя, когда женился.

– Ага, ты только представь. Найду себе какую-нибудь девицу с белым лицом и кривыми ногами, женюсь, у нас появятся дети, а потом просто погибну в лесу, и моя вдова будет постоянно повторять: «Вы меня совсем не жалеете, совсем не жалеете». А что? Буду, как отец.

– Такеши, не говори так…

– Меня всё устраивает так, как есть. Главное, что наши с дядей работы кто-то покупает, а остальное не касается.

– Если тебя когда-то дразнили мальчишки, это не значит, что…

– Хватит, – Поняв, что прозвучал слишком грубо, он смягчил тон и вяло улыбнулся. – Лучше принеси дяде чай, пока кое-где злиться не начали.

О чём мать секретничала с дядей, можно было догадаться. После недолгого чаепития меня отправили в комнату – переодеться к празднику. Привычное серое кимоно сменилось «живописно-синим» (интересно, где дядюшка вообще понабрался таких фразочек?), волосы собрались в неуклюжий пучок. Родня парочку раз намекнула, что в таком виде было бы неплохо как бы невзначай показаться перед семейством книгопечатника с севера города – его старший сын, «наследник всего хозяйства и очень даже приятный молодой человек», как раз подыскивает себе невесту. Так что, скорее всего, мне уже начали присматривать жениха. Пока что несерьёзно, почти в шутку, но потом…

Кажется, придётся взрослеть. Как бы не хотелось закопаться в книжках с любопытными «закорючками».

И почему у меня такое плохое предчувствие?

Все праздничные ритуалы начались дома. Мы раскрыли камидану – домашний алтарь, посвящённый духам, – и дядя, приговаривая «Демоны вон! Счастье в дом!», разбросал возле неё жареные бобы. Нас с Такеши, чтобы год выдался удачным, заставили съесть эти зёрнышки по числу лет – мне полагалось пятнадцать, а братцу уже семнадцать, – после чего, накинув вещи потеплее, мы с чистой совестью выбрались на улицу.

Город погрузился в сумерки. Деревянные дома, выстроившиеся вдоль узкой улочки, озарял свет разноцветных бумажных фонариков, к центру стекались люди, а под ногами уже хрустели разбросанные кем-то бобы – Сэцубун без них не обходился. Чем больше, тем лучше.

Пока старшие ушли далеко вперёд, мы с Такеши замедлились. Хотели найти счастливые монетки, которые, говорят, некоторые богачи разбрасывают вместе с зёрнами.