Аника

Глава 4

Девочка, ни разу не споткнувшись, взобралась на крыльцо и, не оборачиваясь, постучала в дверь. Повисла пауза, после которой она как-то разом сникла, развернулась и толкнула дверь. Та открылась.

- Пойдем, - сказала она, - Там нет никого.

- Откуда ты знаешь? – спросил я, неуверенно приблизившись и заглядывая в приоткрытую дверь.

Девочка фыркнула и вошла внутрь, а я за ней с робкими извинениями на устах. Домик состоял из единственной просторной комнаты, и в нем действительно было пусто. У окна стояли крепкий дубовый стол и два стула; у правой стены расположилась широкая кровать, закиданная пуховыми одеялам; у левой был огромный камин и рядом массивное кресло с наброшенной на него оленьей шкурой. Стена же напротив двери представляла собой два широких стеллажа, битком забитых книгами. В узком промежутке между стеллажами на стене был грубо намалеван рисунок двери - прямоугольник с кривой загогулиной дверной ручки, нарисованный то ли углем, то ли просто грязью.

Пока я разглядывал жилище, Аника с унылым видом подошла к рисунку и коснулась «ручки».

- Дочка… нам нельзя здесь быть, - как можно мягче произнес я, - Если хозяин…

- Его нет, - ответила она со вздохом и повернулась ко мне. В глазах ее стояли слезы, - Мы опоздали.

- Как же нет?

- Вон она, - девочка кивнула в сторону кровати и тут я заметил, что из-под одеял выглядывает седая прядь.

С замиранием сердца я подошел, откинул одеяло и тут же отшатнулся. В постели лежал труп старушки. Видать, перед смертью она совсем высохла, поэтому особого запаха не было. Все соки уже впитались в матрас, образовав вокруг старой леди широкое темное пятно, а на поверхности покоился лишь обтянутый кожей остов. Глаза сморщились, нос провалился внутрь, челюсть сдвинулась вбок и отпала.

- Кто… это? – спросил я, придерживая край одеяла.

- Это…, - Аника замялась, - крестная.

- Твоя крестная?

Она кивнула.

- Мы… должны похоронить ее, - сказал я после минутной паузы и отпустил край одеяла.

- Не смей, - Аника, до этого выглядевшая задумчивой и отстраненной, вдруг ощетинилась, - Не смей к ней даже прикасаться.

- Да что ты такое говоришь? Тело надо похоронить, пока земля мягкая.

Аника сжала замерзшие кулачки и сощурилась. Бегающие глаза выдавали в ней бешеную работу мозга.

- Займись лучше камином, - наконец, кинула она, - Я замерзла.

- Может, хотя бы вынести ее из дома?

- Нельзя, - был краткий, но категоричный, ответ. Она внимательно следила за мной. Казалось, сделай я хоть движение в сторону иссохшего кадавра в постели, она немедленно набросится на меня. Это был такой исступленный, полный ярости взгляд, что я… отступил, выразив свой жалкий протест и «веское слово взрослого» лишь грохотом, с которым скинул с плеч на пол наш скарб. А потом вышел из дома. Оглянувшись, я увидел, что Аника уже потеряла ко мне интерес и с унылым видом продолжила глядеть на дурацкий рисунок двери, словно только он ее и интересовал.

Выйдя во двор, я почувствовал страстное желание плюнуть на все и уйти. Одно дело – подыграть и совсем другое подчиняться чудовищным требованиям ребенка. Но вместо этого я набрал дров, вернулся в дом и занялся камином. Невозможно было уйти в промозглые сумерки, когда вот он – дом и очаг. А в узлах, оставленных у двери – пара тушек зайцев и половина оленьего бедра.

Вскоре в камине заплясали языки пламени, домик начал нагреваться. Аника сидела, привалившись спиной к «двери», уложив на согнутые колени руки, а на руки склонив голову. Весь ее вид говорил о скорби и отчаянье, но я, все еще злясь, не сказал ей ни слова утешения, а занялся земными, насущными делами.

Быстро разделав заячью тушку и кинув ее в котелок, я полез по закромам в поисках каких-нибудь овощей или крупы. Хлебать пустой бульон мне, честно говоря, уже давно осточертело. Обнаружив на полу дверку в погреб, я спустился по каменным ступеням и обомлел.

Погреб занимал все пространство под домиком. Аккуратные полочки были сплошь уставлены мешочками, деревянными бочонками, ящиками и узлами. Один из бочонков был до верху заполнен солеными грибами, другой – маринованной сельдью, третий – пересыпанными зеленью и солью овощами. В мешках нашелся изрядный запас муки, круп и картофеля. Под потолком сушились пучки трав, среди которых я обнаружил лук, чеснок и тимьян. Были в наличии соль и даже сахар! А в самом дальнем и холодном углу лежали штабелями, свесив головы, тушки кур, гусей и индеек, задняя часть коровы, изрядный запас вяленого мяса и костей, и много свиного сала. У меня, как у пещерного человека текли слюни, и слезились глаза при виде этого изобилия, и я сто раз пожалел, что поспешил закинуть в котел тощего зайца. Шарясь и перебирая несметные богатства, я набрел на темный закуток, в котором тускло блеснули бутылочные бока.

Трясясь от предвкушения, я достал одну и выдернул зубами пробку. Пахну́ло спиртом и черносливом. Я пригубил и закатил глаза от наслаждения – замечательная - густая и сладкая - сливовая настойка!

Бедная старушка хорошо подготовилась к зиме, за что я горячо возблагодарил ее! Пристроившись на ящике с морковью, я надолго приложился к горлышку, чувствуя, как впервые за долгое время мысли приходят в порядок, по пищеводу течет сладкое тепло, а по телу разливается нега.

Судя по состоянию тела, старушка почила явно не вчера, и даже не месяц назад. А может, и не два! Леди явно была одинока, иначе мы бы просто не нашли ее… Явились бы какие-то родственники и, как минимум, похоронили ее.

Значит, бояться, что явятся дети или внуки не стоит. Запасов хватит, чтобы отлично перезимовать, а то и… остаться здесь навсегда. Девочка искала дом, и вот она его нашла. Случайность ли была тому причиной или вновь вмешательство Всемогущего?.. Честно говоря, мне было совершенно наплевать. Мы оба достигли цели. Я ведь тоже мечтал о тихом пристанище в дали от суетного мира. В простом труде, в простых радостях, в молитве. Я не боялся одиночества, но был очень рад, что рядом есть человек, который принимает меня таким, как есть, и не задает никаких вопросов. Захмелев с непривычки, я поднялся и проверил остальные бутылки. В погребе было порядка пятидесяти бутылок с бренди, домашними винами и даже настоящим шотландским виски! Настоящее богатство!

Я пошарил по ящикам и обнаружил еще много разной снеди – от ящиков с морковью, пересыпанной землей, до мешков с яблоками. Кислыми, уже сморщенными, но такими вкусными! Достав одно, я с удовольствием его обглодал, чтобы заглушить запах алкоголя. Потом прихватил кулек с ячменной крупой, несколько крупных картофелин и пучок сушеного лука, и взобрался наверх. Домик уже прогрелся, и от кровати поползли гнусные миазмы. Я сморщил нос и поискал глазами Анику. Над спинкой кресла торчала ее светлая макушка.

Найдя небольшой нож, пристроился на полу рядом и принялся чистить картошку. Девочка в угрюмой задумчивости глядела на огонь, над которым булькал котелок с заячьим мясом.

- Аника…, - произнес я как можно мягче, - Мы обязаны похоронить ее…

Она несколько секунд непонимающе глядела на меня, потом раздраженно спросила:

- Ты опять?

- Ты ведь понимаешь, что… это не по-христиански? Покойница заслуживает, чтобы ее предали земле, прочитали молитву… Это грех – оставлять ее вот так… Кроме того… ты ведь чувствуешь запах? А в теплом доме он только усилится.

- Ты ведь хотел тепла и сытости? – спросила она с ядовитым презрением, словно я хотел каких-то противоестественных вещей, - Так вот, поверь мне, тепло и сытость в этих стенах возможны, пока… крестная находится внутри. Вынеси ее за порог, и тебе придется искать другое пристанище. Кроме того, я обещаю, что, если ты сделаешь это, я немедленно уйду, и выживай сам.

- Да что ты, милая…

- Я тебе доверилась. Доверься и ты.

- Разве я тебе не доверился?! – я даже задохнулся от возмущения, - Разве я не ходил за тобой кругами все лето и осень по этому чертовому лесу?

Девочка замолчала. Я видел по ее глазам, что она готова произнести слова: «Ты ходил за мной, потому что не знал, куда еще пойти», но не произнесла. Закусив губу, она некоторое время размышляла, потом нехотя сказала:

- Если тебе мешает запах, унеси ее в погреб. Я не уверена, но… Там ведь не земляной пол?

- Каменный.

- На землю нельзя. Если каменный, заверни ее и оставь там.

Я во все глаза смотрел на свою юную спутницу.

- Что у тебя в голове? Откуда такие мысли? Ты понимаешь, насколько все, что ты делаешь и говоришь, странно?

Взгляд ее немного смягчился и потеплел. Она коснулась прохладными пальцами моего лица, потом убрала руку и, уставившись на огонь, сдавленно произнесла:

- Если бы я могла объяснить так, чтобы ты понял, Бенни, но не могу, потому что сама еще не разобралась… Есть такая бабочка – «Кардинал». Когда приходит время, она вдруг срывается с места и летит через океан. Она не знает, зачем летит и куда, пока не оказывается на теплом, цветущем острове, где проводит зиму. Это… просто заложено внутри. Сейчас я как эта бабочка. Лечу, повинуясь природе. И не знаю, долечу ли до цели или упаду на полпути в воду...

- Ты не бабочка, Аника… Ты - маленькая девочка, - пробормотал я, пытаясь осмыслить сказанное.

Она задумчиво молчала. Огонь в камине потрескивал. В темнеющее окно бились градины, в которые превратился недавний ледяной дождь.

Я смотрел на нее. Ясные серые глаза, веселые белокурые кудряшки, рассыпанные по плечам, потрепанная, некогда белая, сорочка и вытертые на коленках брюки. Все это было ей чужим. Я попытался представить ее в пышном розовом платье с бантами, но и так она не стала более понятной, земной.

- Кто ты? – шепнул я онемевшими губами. Аника пожала плечами и, глянув на картошину в моих руках, вдруг весело сказала: «А у тебя картошка почернела!».

Я спохватился, дочистил картофель и закинул его в бурлящий котелок, следом отправил пару горстей клейкой ячменной крупы, специи и соль. По домику понеслись невероятные ароматы домашней еды. Я был благодарен Анике, что она ушла от ответа. В тот момент я действительно не был уверен, что хочу его услышать. Но что-то внутри меня стало сомневаться во всех заключениях, к которым я пришел прежде. Кем бы ни была эта девочка – она гораздо большее, чем просто покинутое, больное и несчастное дитя, ушедшее в мир фантазий…

За окном сгустилась тьма. Я поднялся и обошел комнату по периметру, зажигая вмонтированные в стены подсвечники. Стало невероятно тепло и уютно. Вот только…

Я нехотя подошел к постели и, отвернувшись, на ощупь завернул тщедушное тельце в одеяло, которым оно было укрыто. А потом, стараясь не дышать, спустил сверток в погреб и уложил у дальней стены. Одеяла было жалко, но я решил, что мы вполне можем пожертвовать им. Перина, насквозь пропитанная гнилью, ушла в погреб тоже. Ей, как крышкой, я прикрыл останки щедрой старушки и прочитал над ее временной могилой большой отрывок из молитвенника.

Суп был готов. Густой, клейкий и наваристый. Мы жадно набросились на еду. Многодневная усталость давала о себе знать, и мы почти не разговаривали. Только очень непривычно было есть ложками из фарфоровых тарелок, а не черпать, чем придется, прямо из котла, как я делал больше года.