Аника

…

Вспоминая то время, я без преувеличения могу сказать, что это была лучшая зима в моей жизни. У нас был теплый дом и была еда. Много еды! Кажется, я ни разу за всю зиму не приготовил одно и то же блюдо дважды, постоянно экспериментируя с припасами, и с удовольствием наблюдал, как Аника набирает силы и вес.

Часто я вспоминал, какой она была в момент нашей встречи – измученная, грязная, худая и в отрепьях. Теперь же ее прелестное личико округлилось, тело окрепло и налилось. И если в начале лета ей можно было с натяжкой дать лет восемь, то к концу той зимы она превратилась почти в девушку, и тот наряд, который я купил, стал ей маловат. Порывшись в вещах усопшей хозяйки, я нашел пару платьев, которые ей были почти в пору, но Аника, примерив их, решительно отказалась. Привыкнув к свободе и удобству мужской одежды, ее раздражали и пышные юбки, и неудобные шнуровки, и теснота лифа. Тогда я вздохнул, внутренне настраиваясь на то, что придется снова предпринять поход в деревню. А пока что отдал ей одни из своих брюк и сорочку, подрезав рукава и штанины. Она, конечно, в них утонула, но все равно осталась довольна.

Большую часть той зимы я исследовал дом и территорию. С едой, как я уже сказал, все было благополучно, а вот дрова таяли на глазах. Когда мы поселились в доме, вид высокой, битком набитой поленницы грел душу. Но к Рождеству от нее оставалась едва ли треть, хоть я и старался не злоупотреблять. Впрочем, отсутствие дров меня не пугало. Только не в лесу! Меня только удивляло, как сама старушка собиралась перезимовать с таким небольшим количеством дров и отсутствием крепкого плеча, которое могло бы их добыть. И это был не единственный вопрос, который не давал мне покоя. Ее погреб ломился от запасов, но на придомовой территории не было даже жалкого огородика или плодового дерева.

Я уж не говорю про мясо! Куры и гуси (одного из гусей мы приберегли для рождественского ужина), индейки, свинина, телятина, масса костей для бульона. Где она все это взяла, если не было намека не только на огород, но и на домашнюю живность? А здоровенная бочка с маринованной рыбой? Я перевернул вверх дном весь дом, но не нашел ни сети, ни удочек, ни садков! Купила в деревне? Но на какие деньги? Все эти припасы стоили целое состояние, особенно если учесть последние четыре неурожайных года, когда города пухли от голода, а деревня едва была способна прокормить себя саму и даже не помышляла о продаже драгоценной еды.

Ну, и дрова… выбираясь время от времени в лес за хворостом для растопки, я не заметил поблизости ни одного пенька, хотя вокруг таинственного жилища их должна была быть масса!

Все это озадачивало, сбивало с толку, наполняло голову вопросами, но ответов я так и не нашел.

Аника же первый месяц была необычайно угрюма. Я старался списать это на зимнюю хандру, но все равно расстраивался. Мне казалось непростительным грехом хандрить и кукситься, когда, наконец, появилась крепкая крыша над головой, а не навес из еловых лап, хорошая домашняя еда, а не пустая похлебка из тощего зайца, и уверенность в завтрашнем дне, а не пустое, выматывающее тело и душу блуждание по лесной чащобе.

Но Аника выглядела растерянной и даже, я бы сказал, обиженной. Что-то подобное я видал однажды в своей родной деревне, наблюдая за игрой соседских детей. Малыш построил домик из кубиков и побежал за взрослыми, чтобы похвастать, а его старший брат, тем временем, домик сломал. И вот у младшего, когда он вернулся с родителями, было такое же выражение лица – растерянность, осознание страшной несправедливости и готовность немедленно зареветь. Несколько раз я пытался с ней поговорить, узнать, что ее тревожит, но она лишь пожимала плечами и отмалчивалась.

А потом она обратила внимание на книги, которыми были густо уставлены стеллажи по бокам нарисованной двери.

Я и сам пару-тройку раз, спасаясь от вечерней скуки, когда за окном льет дождь и воет ветер, пытался найти какое-то чтиво, но книжки явно были не для рядового читателя. Все они были очень старые, в переплете из двух досок, обтянутых тканью или кожей, или вовсе без переплета, рукописные, прошитые толстой веревкой. Некоторые были написаны арабской вязью, другие – вообще неизвестными палочками и чёрточками, третьи – латиницей, но каким-то совершенно нелепым языком, состоящим почти из одних гласных букв. Что вроде «аааоооуууул, бааагооолы». Попадались книжки, написанные и на нормальном английском, но текст их был настолько туманен и дик, что воспринимался не легче, чем их экзотические товарищи.

«Может, старуха была ведьмой?», - озадаченно кривился я, листая книжки, в надежде найти какие иллюстрации, которые помогли бы мне в понимании их смысла, но ничего не находил – только мелкие и густые, нечитаемые строчки.

Может, поэтому я и не запрещал Анике брать их. Читать она все равно не умела. Мне вспомнилось, как однажды, еще во времена наших скитаний, застал ее, хмурящей брови над моим молитвенником и даже не догадывающейся, что держит его вверх ногами.

Но занявшись книгами, она, наконец, отпустила свою хандру и снова начала улыбаться. А большего мне и не было нужно. Вы не представляете, Отче, какая это была улыбка! Даже самый гнусный и стылый день казался солнечным и теплым! Если для этого ей необходимо было провести всю ночь, сжигая драгоценное масло, за разглядыванием книг я готов был пойти на эти жертвы.

Потом я, конечно, корил себя. Что бы там ни напридумывала себе девочка, пытаясь разобраться в загадочных текстах, какой бы смысл она в них не вложила, ее фантазии дали ход очередной мании, которым она, увы, была подвержена с самого начала нашего знакомства. Но до этого мы еще дойдем…