Канахкон

- Это было просто землетрясение, Ватер, - устало произнес я, пытаясь справиться с головной болью, - Я видел записи. Это просто… словом…

- В тот день на глубину ушло гораздо больше людей, чем было во времена Ястреба, - продолжил Ватер, не обратив на мои слова внимания, - Гораздо больше. Так что мы уплатили долг сполна. Я и сам должен был уйти, но за пару дней до этого я получил весточку с просьбой о помощи от моей кузины, живущей в деревушке к югу и, оседлав Ворона, поспешил к ней на помощь. Барабан в пути я не слышал. Когда я вернулся, все уже было кончено. Уговор был нарушен, а Остров возвратился на дно. Женщины рассказали, что на берег вышли наши Древние Старейшины – поросшие тиной, опутанные водорослями, с чудовищными полипами на лицах и строго призвали к ответу. Твоя бабушка Гюллен говорила с ними, как старшая на берегу. Было выставлено требование – каждую двенадцатую луну, пока беглец не выполнит обещание, отправлять на глубину новую жизнь – младенца.

- Вот оно что, - задумчиво кивнул я, вспомнив женщину на берегу и «крики пумы», подозрительно напоминающие детский плач.

- Мужчин в племени почти не осталось – так, горсточка счастливчиков, вовремя ушедших на дальнюю охоту, - поэтому бремя легло на их жён. Хуже всего приходилось самым плодовитым, кто тяжелел сразу после родов.

- Потому что у них было еще месяц-два до убийства ребенка, - продолжил я за него и закрыл лицо руками, - два месяца рядом со своим малышом…

- Тем временем большинство вдов и безмужних женщин были отправлены в большой мир – на твои поиски. И хоть Элоиз старалась нигде не задерживаться и грамотно заметала следы, мы всегда знали, где вы находитесь, и ждали подходящего случая. Когда окончательно стало ясно, что Элоиз почила, а ты осел в Хоупвилле, все женщины, кроме одной, вернулись обратно. Она регулярно подкидывала в твой почтовый ящик записку, но ты всю корреспонденцию сжигал не глядя.

- Я уже давно не читал бумажные письма, и видимо, правильно делал, - грустно усмехнулся я, потирая здоровенную шишку на затылке, - Почему вы просто не убили меня? Видит Бог, это было бы не сложно!

- Ты позабыл про условие Уговора – добровольно! – ответил Ватер и поднялся. В зарешеченном окошке остались только его ноги в стоптанных пластмассовых шлепках. А я начал смеяться.

- Добровольно? Так значит, я должен добровольно утопиться?! Надеюсь, эта старая кляча Виситасьон нажарила достаточно попкорна, потому что ждать вам придется долго!

- Ждать не придется, Шонноункоретси, - спокойно произнес Ватер, - остров взойдет через пару ночей.

И ноги в стоптанных шлепанцах стали удаляться по берегу.

- У вас тут еще до фига младенцев на подходе, – крикнул я, - придется отправить на глубину кого-то из них, потому что добровольно я туда не отправлюсь! Слышишь?!

Ватер не ответил. Я повис на прутьях решетки, глядя ему вслед и хотел кричать что-нибудь дальше, но кричать было больно. Страшно, выматывающе, болела голова, но больше всего мучила жажда.

«Я сдохну от жажды в трех метрах от озера» - подумал я, свернулся калачиком на ледяном полу и заплакал от жалости к себе.

…

Виситасьон снова заявилась со своим графином сразу после землетрясения - когда стихли последние толчки. Едва держась на ногах, я подтянул лицо к окошку и увидел, что Озеро зовет. Скала снова появилась на поверхности. Древние, покрытые тиной камни и черный зев – пещера под корявым домиком из плит.

«Пить!» - строго произнесла индианка. Трясущимися руками я еле удержал протянутый между прутьями стакан и осушил его. Отвар сильно отдавал хвоей – будто сжевал еловую ветку и запил смолой – но это было божественно! Я захныкал, прося еще, и Виситасьон с неожиданной материнской улыбкой налила мне снова.

…

Виситасьон и Ватер распрямили мои кудри и заплели их в тугие косы. Бабушка поднесла к моему лицу зеркало, и я, наконец, увидел, что не просто так плещется в моих венах та самая капля крови. Я мог бы стать индейским летописцем или художником, кожевником, учителем, охотником или рыбаком… или шаманом.

…

Сейчас я сижу в прекрасном новеньком каноэ, которое индейцы готовили для меня несколько дней без отдыха и сна, в том самом костюме, что нашел в нашем с Анри шкафу. В мои косы вплетены прекрасные ястребиные перья. Провожать меня пришла вся деревня. Старики, мужчины, женщины и дети – все преклонили передо мной колено и насыпали полную лодку цветов. Затем подошел Ватер и торжественно поставил у моих ног массивный барабан из шкуры оленя и молоток, некогда принадлежавшие Ястребу, а в руки бережно подал кувшин из зеленоватого камня. Я в восхищении разглядывал изображение Божества, искусно выполненное тончайшим резцом на его гладком пузатом боку. Исполинская гора мяса – что-то среднее между осьминогом и человеком – в ленивой дремоте восседающая на руинах неведомой подводной цивилизации.

- Верни это им, - произнес Ватер, - как символ того, что Каниенкехака все-таки держат слово.

Последней подошла ко мне бабушка. Она старалась держаться, но слезы все равно катились по ее щекам. Я виновато улыбнулся:

- Прости меня, бабуль, я был таким дураком…

- И ты меня прости, крошка Пьерри. Я так хотела бы пойти с тобой, но меня там не примут, сам понимаешь. И Пьер…

Мне уже не терпелось отправиться в путешествие, поэтому я с некоторым раздражением вскинул на нее глаза.

- Спасибо, что вернулся, - выдавила она.

С чувством торжественного предвкушения я в последний раз оглядел молчаливую толпу на берегу и начал размеренно грести к острову. Что ждет меня там – за Порогом? Ведь ясно, что впереди меня ожидают невероятные приключения и множество умопомрачительных открытый, которые даже не снились «Аттенборо». И, конечно, преданное служение Величайшему, что спит на дне Атлантики. Спит по-прежнему – беспокойно. А вдруг за Порогом меня встретит Анри?!

Эта мысль подтолкнула меня грести быстрее, но через мгновенье я понял, что грести больше не нужно. Невесть откуда взявшееся течение подхватило мою каноэ и понесло прямиком к островку. Тогда я отложил весло, взял в руки тяжелый барабан и начал в него бить.