Германское подполье в 1942—1944 годах

Под началом Гитлера возникало ощущение возрождения, и представитель среднего или рабочего класса — «маленький человек» — чувствовал, как растут его шансы в этом мире, и обретал новое самоуважение. По сравнению с этими преимуществами что, в конце концов, значили какие-то там свободы, которыми он жертвовал? Так думал средний немец.

Из-за поражения Германии в Первой мировой войне, инфляции и характера самих немцев гитлеровская пропаганда оказалась успешной. В действительности она была далека от того, чтобы давать правдивую картину сложившейся ситуации. В годы между войнами, не считая послевоенного перемирия 1918–1922 годов, Германия не переживала какой-то более сильной нужды и лишений, чем многие другие европейские страны. Безработица в Германии была значительной, но она была такой повсюду и в Германии никогда не выходила из-под контроля. При Веймарской республике о безработных заботились с помощью страхования от безработицы и субсидий на продукты питания так же, как в Соединенных Штатах и в других странах. Экономически Германия развивалась. Она получила большие займы от США и нарастила свою промышленность и торговлю. Несмотря на то что политика репараций по Версальскому договору была достаточно жесткой, или, выражаясь точнее, невыполнимой на указанных условиях, на самом деле Германия платила мало, не считая поступлений по иностранным займам. Она лишилась некоторых частей своей прежней территории, но с экономической точки зрения эти потери не были катастрофическими. Польский коридор задевал германское самолюбие, но почти не снижал ее шансов на экономическое восстановление и стабильность.

В действительности национал-социализм был мятежом против принципов гражданских прав и обязанностей, против просвещения и прогресса, против достижений французской и американской революций. Он был заражен юношеским романтизмом, коренившимся в Wandervogel — движении буржуазной молодежи, бунтовавшей против строгой и скучной регламентации жизни в семье и в школе. Одним из его членов был Гесс. Не обладая достаточной решимостью и настойчивостью, чтобы, пройдя трудный путь, развивать идеи социального и политического прогресса, слишком многие немцы начали разочаровываться в этих идеалах и отказываться от них. Они говорили, что верят в демократию и доброе начало в людях, но, к несчастью, большинство людей не видят, в чем правда, поэтому демократия и прогресс должны насаждаться сверху и с помощью силы. Вред подобного заблуждения до сих пор не изжит в Германии.

Германская интеллигенция должна была сделать гораздо больше, чем она сделала. Ее беда заключалась в том, что она не имела политического опыта и утратила связь с народом. Интеллектуалы не поняли, что демократию никогда нельзя воспринимать как данность. Они не увидели жизненной необходимости встать на ее защиту. Степенным и державшимся отстраненно профессорам из немецких университетов гитлеровское движение, представленное в такой неудобоваримой книге, как «Майн кампф», казалось настолько смешным, что они не приняли его всерьез. Прежде чем они все поняли, многие были уволены, отправлены в тюрьму или, в лучшем случае, вынуждены были молчать или отправиться в изгнание.

Гитлер выстроил свою диктатуру под маской национального и духовного возрождения. В этом есть почти немыслимый парадокс. Многие немцы и достаточное число иностранцев даже после прихода Гитлера к власти по-прежнему верили, что система, построенная на подлейшей лжи и беспрецедентном садизме, была высокоморальной и благородной. Их поразил не поджог Рейхстага, а то, что своими декретами нацисты узаконили мораль нового типа: запретили законом употребление губной помады, закрыли сомнительные ночные клубы, а также то, что статистика преступности в Третьем рейхе пошла на спад. Вершины лицемерия достиг союз нацистских писателей (Reichsschrifttumskammer), постановивший, что в детективах не должно быть больше двух убийств, чтобы «не возбуждать низменных инстинктов».

К тому времени, когда немецкий народ понял, что означает их «национальное возрождение» и «духовное пробуждение», на самом деле становление одного из самых безжалостных полицейских государств в мире уже завершилось. Нацистские лидеры изучили прототип тоталитаризма в России. Гиммлер был хорошо знаком с работами Троцкого и историей русской секретной полиции со времен царизма до ЧК и ГПУ. По рассказам, он хвалился, что сможет организовать более эффективный инструмент террора, чем создали в России. В значительной степени он в этом преуспел. Его Главное управление имперской безопасности — в нем Гиммлер объединил тайную полицию (гестапо), уголовную полицию и службу безопасности (СД) — с отделениями в других странах имело тайных осведомителей в каждом городском квартале, в каждой деревне и поселке. Даже у себя дома никто не был в безопасности. «Вы можете себе представить, что значит действовать в группе, когда вам нельзя пользоваться телефоном, когда нельзя отправлять письма, когда нельзя называть своим ближайшим друзьям имена других друзей из страха, что одного из них могут схватить и он может выдать эти имена под пытками?» — так один из ведущих антинацистов граф Гельмут фон Мольтке в письме, тайно переправленном в 1942 году его британскому другу, описывал трудности организации заговора против Гитлера.

Самые современные технологии: радио, телефотография, скрытая звукозапись — и самые эффективные способы обнаружения и пыток использовались для подавления свободы и розыска каждого, кто осмеливался противиться нацистской диктатуре. В полицейском государстве, вооруженном автоматами, слезоточивым газом, танками и самолетами, невозможны революции, совершаемые восставшими массами с голыми руками.

Заявления Черчилля и Хендерсона, которые я процитировал, типичны для того, что думали и говорили многие другие лидеры в Европе и Соединенных Штатах, были до определенной степени отражением реакции на Гитлера самих немцев. Тот факт, что подобные заявления не были сделаны самими немцами, помогает объяснить одурманенное состояние сознания немецкого народа под властью нацистов. Пока Гитлер одерживал одну политическую и дипломатическую победу за другой, его популярность и власть достигли таких высот, что лишь самая маленькая группа немцев имела смелость оказывать ему скрытое сопротивление. Те, кто возражал открыто или чье тайное противодействие было раскрыто, отправлялись в концентрационные лагеря, число которых еще до войны составляло от семидесяти до восьмидесяти. Не существует точной статистики числа немцев, прошедших через эти лагеря или казненных, но очевидно, что десятки тысяч немцев различных профессий и убеждений стали политзаключенными еще до начала войны. Тысячи бежали из страны.

В странах, оккупированных нацистами, гестапо действовало с такой же жестокостью, но это не помешало Сопротивлению во Франции, Нидерландах и других местах Европы делать героическую работу, имевшую большое военное значение. После 1933 года Германия тоже была в своем роде оккупированной страной, но это имело совсем другой смысл, чем в странах, упомянутых выше. «Оккупация» своим собственным правительством, каким бы ужасным оно ни было, порождает совершенно иную реакцию народа, чем та, что возникает в результате оккупации иностранным государством. Жертвы нацистской агрессии боролись с вторжением извне, с совершенно определенным врагом нации, в то время как германские антинацисты боролись со своим собственным народом. Они были меньшинством, противостоявшим тому, что их соплеменники либо поддерживали, либо допускали. Борясь с Гитлером по идейным причинам, им приходилось бороться с определенными идеями и принципами, захватившими сознание немецкого народа, как, например, его социальные реформы и атака на «диктат» Версаля.

Кроме того, в Германии не было той основополагающей, глубоко укоренившейся любви к свободе, независимости духа и индивидуализма, как в оккупированных странах. Люди, принимающие жесткую регламентацию, не склонны развивать преимущества личной инициативы, которой требует массовое движение Сопротивления. К 1939 году огромное большинство немецкого народа либо поддерживало нацистский режим, уступая ему, поскольку от него зависело их благополучие, либо молчало и бездействовало из страха перед политической полицией.

Существуют и другие причины того, что антинацистская оппозиция в Германии никогда не достигала форм и масштаба Сопротивления в других подчинявшихся Гитлеру странах. Подпольные организации в оккупированных немцами странах пользовались широкомасштабной поддержкой могущественных союзников. Им тайно доставлялось оружие и продовольствие, они поддерживали более или менее регулярную связь с иностранными державами или со своими правительствами в изгнании, которые могли предоставить им содействие, помочь организоваться, и последнее, но самое главное — давать им надежду и моральную поддержку, позволяющую не терять веру в окончательное освобождение.

Германское подполье не было массовым организованным движением, на которое могла бы распространяться такая помощь. До войны Запад не слишком серьезно относился к мольбам тех немецких антинацистов, которые пытались его просветить. В те дни политика многих стран сводилась к тому, чтобы умиротворять самого дьявола ради сохранения «сегодняшнего мира». Есть значительная доля правды в горьком замечании бывшего канцлера Веймарской республики, доктора Йозефа Вирта: «Веймарская республика и те, кто стоял за нее, не получили ничего, другие [нацисты] — все». После того как Гитлер начал войну и глаза Запада наконец открылись на то, что означает гитлеризм, никто не захотел иметь дела с немцами, будь они хоть нацистами, хоть нет. Все были под подозрением.