Пленники

1

Этот хмурый осенний день показался пленникам целой вечностью.

Утром небо было ясным, а с полудня на горизонте появились густые облака, серые и мрачные. То были предвестники близких дождей и холодов. Трудно было сказать, затянут ли тучи все небо, или прорвется слабеющее со дня на день осеннее солнце.

Оник, Великанов и Гарник тоскливо следили за изменениями погоды. Было решено перебраться вечером поближе к заграждениям, а с наступлением темноты начать работу.

Грозила опасность: если польет дождь, спавшие под открытым небом пленные бросятся к свинарникам. Тогда остаться возле заграждений будет нельзя — это привлечет внимание часовых и придется отложить исполнение своего замысла до более благоприятного случая. Этого не хотелось делать. Все трое друзей твердо приготовились к решительному шагу. Вдруг что-нибудь стрясется, вдруг кто-либо из них заболеет? А вырыть за ночь канаву под проволочными заграждениями двое не смогут. Заменять Гарника или Великанова кем-либо другим Оник не хотел. Не всякому можно довериться. Он подружился только с этими двумя и до конца доверял только им. Вместе они переносили лагерные мучения, вместе уговорились бежать — значит, и погибать, и спасаться должны вместе. Судьба у них одна.

Откуда, черт возьми, несет эти облака? Хоть бы дождя не было. Пускай льет завтра, только не сегодня.

А тучи все густеют, и мрачные тени ложатся на лица и на сердца пленников.

Они и до этого всегда держались вместе, а теперь не отходили друг от друга ни на шаг. Нет, не подозрительность заставляла их так вести себя. Их объединяла общая тайна, их скрепляло крепче цемента одинаковое для всех троих неведомое будущее. И если раньше они ничем не выделялись среди пленных, чье жалкое существование не озарялось ни одним лучом надежды, то теперь, после решения о побеге, Оник, Великанов и Гарник были и спокойней, и взволнованней всех других.

Оник предложил перенести «постели» к заграждениям сразу же после полудня. Никто из охраны не мог придать этому особого значения. Пленные жили и умирали под открытым небом, на всей территории лагеря.

Устроившись около самой проволоки, друзья стали ждать наступления темноты.

Время тянулось мучительно медленно. Гарник все посматривал в сторону вышки, на которой зловеще поблескивал глаз прожектора. Он разгорался все ярче — это значило, что наступала ночь. По соседству с ярко освещенным пространством скрытая падающей тенью вышки полоска земли казалась еще темнее. Можно было полагать, что часовые не заметят на ней ничего.

— Пора! — хрипло сказал Великанов.

Первым начал рыть Оник. Но не успел он сделать и нескольких ударов, как вдруг поблизости послышались голоса. Оник замер, прижавшись к земле и прислушиваясь к разговору. Великанов и Гарник тоже затаили дыхание. Неподалеку от них, как привидения, прошли на свету несколько пленных.

— Мочи нету, — жаловался один из них. — Десны — словно кто пилой пилит. И все зубы шатаются, как прутья, воткнутые в грязь…

— Вытащи их, спрячь в карман и молчи! — оборвал сиплый и злой тенорок. — Тут люди умирают, а он горюет о зубах! На что тебе зубы, когда есть нечего?..

Они прошли, и Великанов сделал рукою знак Онику:

— Продолжай!..

Оник, улегшись поудобнее, снова принялся за работу. При каждом ударе гвоздя возникал глухой звук, который, казалось, был слышен очень далеко и заставлял Оника делать частые остановки. Это начало раздражать Гарника. Он подобрался к Онику и тихо спросил:

— Устал? Дай я поработаю.

Гвоздь перешел в руки Гарника. Удары посыпались один за другим. Но это и было ошибкой Гарника, не рассчитавшего своих сил. После десятка ударов он почувствовал, что глаза ему заливает липкий пот и на губах появился соленый привкус. Сердце колотилось в ребрах грудной клетки, — казалось, наполняя ее барабанным стуком. Но Гарник продолжал упорно копать. И вдруг где-то совсем близко — над самым ухом — прогремела автоматная очередь.

Голова Гарника приникла к земле. «Конец»! — мелькнула мысль. Но в то же время он с удивлением подумал, что не чувствует нигде боли, как это бывает при ранении. Он испытал эту боль не раз. Так конец ли это?..

И тут же он услышал шепот Великанова:

— Не в нас! Не в нас!..

В кого же тогда стрелял часовой со своей вышки?

Этого никто не мог понять. Не знал этого и Великанов.

Оник поднял голову и огляделся вокруг.

В лагере не было слышно ничего подозрительного, за оградой тоже.

— Сукин сын! Стреляет от скуки, — догадался Оник. — Ну и пусть его. Продолжай, Гарник!

Легко сказать — продолжай! Руки не повиновались, как будто связанные невидимыми веревками.

Великанов молча взял гвоздь из его скрюченных пальцев. Ощупав стенки канавы, он проворчал:

— Так и кошка не пролезет… Шире надо!..

За все время их знакомства и дружбы Оник впервые почти со злобой обернулся на Великанова, мощная фигура которого смутно вырисовывалась во тьме. Наградила же природа этого русского парня таким ростом!.. Чтобы сделать шире проход, потребуется добавочное время, а ведь тут одна-две лишних минуты могут сыграть роковую роль. И Оник не сумел сдержаться:

— Кошка, может, и не пролезет, а мы должны пролезть, — сердито буркнул он. — Копай!

Правда, Великанов отощал и обессилел не меньше других. Слышно было, как, поковыряв немного землю, он начал задыхаться. Но чтобы пройти под первой линией колючей проволоки, оставалось приналечь совсем немного, и Великанов, не выпуская гвоздя из рук, продолжал работать.

— Дай мне! — уже несколько раз предлагал Оник.

Но Великанов будто не слышал. Он был вообще упрям, а тут его настойчивость удесятерилась. «Еще немножко… еще чуть-чуть»! — бормотал он про себя. Но заметно было, что с каждым новым ударом рука его слабеет.

Тогда Оник вырвал у него гвоздь и отодвинул локтем Ивана из вырытого углубления.

— Отдохни!

Вытирая рукавом взмокший лоб, Великанов отполз к лежавшему в темноте Гарнику. И тут же почувствовал, что того бьет дрожь.

— Тебе холодно? — шепотом спросил Великанов.

У Гарника зуб на зуб не попадал.

— Н-нет, — едва смог выговорить тот. — Во-олнуюсь очень!..

— Волнуйся потише, а то на вышке услышат, как ты лязгаешь зубами.

Работа подвигалась с трудом. Нелегко было рвать дернину гвоздем и ногтями. О времени никто не спрашивал. Никто из них не мог бы сказать, который теперь час. Утешала одна мысль, что еще ночь, еще по-прежнему темно и можно работать, — значит, есть еще шансы на спасение.

Часовые на вышках перестали расхаживать — вероятно дремали, прислонившись к перилам. Заставляли настораживаться голоса, доносившиеся из разных углов лагеря. Уже подкоп приближался ко второй линии проволоки, как вдруг Сзади кто-то громко скомандовал:

— Огонь!..

Это был сонный бред. Но все, кто спал поблизости, — недавние солдаты, еще не отвыкшие слушать команду, — сразу подняли головы, а некоторые даже вскочили на ноги.

Когда переполох затих, Оник снова взялся за работу — надо было спешить. Подкоп приближался к третьей и последней линии проволоки. Но и время не стояло на месте. Кажется, было уже далеко за полночь. Вот-вот, может быть, начнет светать. И тогда…

Нет, во что бы то ни стало, — надо скорей кончить. Рвать землю ногтями, зубами — только бы выскочить из лап смерти и бежать, бежать от нее, как можно дальше… Все зависело сейчас от последнего напряжения остатков сил. А руки нечеловечески устали, и ноги, и спина — все кости ноют и разламываются от тяжкой работы.

Оник снова уступил место Гарнику. И вдруг конец гвоздя звонко ударился о камень. Раздался четкий звук, от которого, казалось, должны были проснуться все кругом и всполошиться на вышках все часовые…

— Тиш-ше! — свистящим шепотом произнес Великанов.

Они долго и настороженно оглядывались. Но все было тихо. Ровно лился сверху свет прожекторов.

— Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два… — считали они глухие удары гвоздя. Все слышнее доносилось тяжелое дыхание Гарника. Онику и Великанову казалось, что он работает слишком медленно.

Вдруг Великанов метнулся вперед, оттолкнув Гарника. Всю свою силу, всю жажду свободы вложил он в яростные удары. Он даже не почувствовал боли, поранив руку о проволоку. Стальная колючка впилась ему́ в большой палец и, видимо, глубоко, потому что между пальцами сразу потекла горячая кровь. Но не обращая на это внимание, он продолжал наносить бешеные, исступленные удары. И вот, когда он положил гвоздь, чтобы выбросить из ямы землю, его руки вышли из-под последнего ряда колючей проволоки. Сердце его едва не остановилось от волнения. Немножко — совсем чуточку — расширить еще отверстие, чтобы можно было протиснуть плечо…

Бурная радость подняла силы, заставила Ивана забыть обо всем. Гвоздь в его руке входил в землю по самую головку. Одной рукой Великанов копал, другой — отбрасывал землю.

Еще! Еще удар!.. Еще десяток ударов — и он больше не будет рабом, — родные леса укроют его, он найдет дорогу к своим…

Гарник снова застучал зубами. А Оник не переставал спрашивать:

— Ну, как? Скоро? Чего молчишь?

От подошв Великанова до макушки было сто семьдесят пять сантиметров. Оник знал это точно, однажды они говорили об этом. Но сейчас Онику казалось, что Великанов вытянулся чуть ли не на версту. Поэтому, дергая за ноги Ивана (где-то далеко-далеко были заняты работой его руки), Оник тоскливо спрашивал:

— Ну?.. Ну?..

И вдруг, как в волшебной сказке, это чудо свершилось необычайно просто, — послышался тихий ответ:

— Готово!

Вслед за этим ноги Великанова стали уходить из-под рук Оника.