Пленники

3

Немцев в селе не оказалось.

Но старуха была права: нужно было как можно скорее уходить отсюда. Лагерь был всего в пяти-шести километрах. Как бы не пустились на поиски. Нет, дальше, дальше!.. И чем дальше, тем лучше…

— Если нас задержат, ребята, будем говорить: идем из Львова в Тернополь, ищем работу, — придумал Великанов.

— В Чертков, — поправил Оник. — Мы и в самом деле туда пойдем. Были там у меня до войны знакомые. Может, разыщем, сможем малость передохнуть.

— Ты на украинца похож, тебе поверят.

— А я? — спросил Гарник.

— Ты тоже скажи, что украинец, — ответил вместо Великанова Оник. — Скажи: родом из Крыма, дед по матери был армянином из Трапезунда. Вот и все.

Шли с оглядкой. Садились отдохнуть в укромных местах, потом вновь продолжали путь и радовались, что по дороге не встречаются люди.

На одном из привалов Великанов, лежа в траве и глядя на плывущие в вышине облака, проговорил восторженно:

— Все-таки, ребята, хорошо чувствовать себя на свободе. Даже не верится, честное слово! Хорошо вот так на матушке-земле поваляться. Захочу — встану, захочу — снова лягу. Захочу песни буду петь.

Оник невесело улыбнулся.

— Пожалуй, все это ты и в лагере мог делать. К примеру, лежать тебе никто не запрещал. Целыми днями на матушке-земле валялись.

— Так ведь за колючей проволокой.

— Мы и теперь еще за колючей проволокой. Вот если ты такой разговор заведешь, когда мы перейдем линию фронта, я отвечу: да, Иван, правильно — свобода!..

Гарник редко принимал участие в спорах и разговорах Великанова с Оником.

— Эй, Гарник! — толкнул его в бок Иван. — Я вижу, и тебе свобода вроде не особенно нравится?

— Мне? — очнулся тот. — Что ж, Оник правду говорит: мы еще не совсем на свободе. Эх, ребята! — продолжал он. — Вот я думаю о том, как было бы здорово, ее-ли б мы смогли вывести с собой человек тридцать… Достали б где-нибудь оружие и к своим перешли бы не как несчастные беглецы, а как солдаты.

— Что поделаешь? Много чего можно было бы, а случилось вот так, — Оник поднялся. — Ну, что ж, пошли!.. Доберемся до следующего села — поищем там приюта.

К вечеру они пришли в это самое следующее село.

На этот раз беглецы смелее ступили на сельскую улицу. Но вскоре же поняли, что им следовало быть гораздо осторожнее.

На площади, у церкви, толпились люди. Беглецы остановились в нерешительности. Но их уже заметили.

— Эй!.. — крикнул кто-то. — А ну, ступайте сюда!

Это был первый случай, когда их останавливали. Но почему? Кому какое дело до трех людей, скитающихся по дорогам войны?

С плохим предчувствием Оник вышел вперед.

— Здравствуйте, братцы! — сказал он, пытаясь улыбнуться непринужденнее.

Из толпы только один, круглолицый, откликнулся на приветствие:

— Здоровеньки булы!

Все другие молча рассматривали пришельца. Оник про себя решал, что это были за люди и как с ними следовало держаться. Были тут и парни, явно призывного возраста, — почему они не в армии, а здесь, в тылу врага? Это сразу заставило насторожиться.

— Кто вы такие? — спросил круглолицый человек, подозрительно оглядывая Оника и его товарищей.

— Прохожие, — коротко ответил тот.

— А, прохожие! И куда же вы путь держите?.. — Круглолицый говорил по-украински. Последние его слова Оник не понял и бросил на Великанова взгляд, прося подмоги.

— Мы из Львова, — выступил Великанов вперед. — Идем в Тернополь.

Мужчина по-верблюжьи оттопырил нижнюю губу.

— А!.. Значит, из Львова?.. Чуешь, Андрей? — обратился он к одному из парней. — Позови-ка сюда старосту!

Оник почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Дело оборачивалось худо. Их свобода могла оказаться недолгой. Мечтали перейти фронт, присоединиться к своим, тешили себя радужными надеждами — и вдруг во втором же селе…

— Что ж, зовите хоть самого черта! — грубо крикнул Великанов и махнул рукой, — мол, теперь пиши пропало!..

— Э, приятель, погоди-ка! — крикнул Оник вслед неторопливо удалявшемуся Андрею и повернулся к круглолицему:

— Зачем зря беспокоить вашего старосту? У человека, должно быть, есть дела поважнее. Мы тоже спешим. Не задерживайте нас. Если в каждом селе будут звать старосту, допрашивать, кто мы и откуда, — когда мы дойдем до места? Вы, я вижу, неглупые люди… и так поймете меня. Что вам нужно?

Но увертки Оника не помогли, — круглолицый был непоколебим.

— Ступай, ступай! — прикрикнул он на Андрея.

Оник с отчаянием оглянулся на своих товарищей, хотел еще что-то сказать, но закусил губу и, сделав несколько шагов в сторону, сел на скамью около хаты. За ним последовали Великанов и Гарник.

— Попались! — процедил сквозь зубы Великанов.

— Пусть хоть повесят, — шепотом отозвался Оник, — мы из Львова, идем в Тернополь. Понятно?..

Они замолчали. Перешептывание могло возбудить подозрение. Люди из толпы наблюдали за ними и о чем-то негромко переговаривались.

Из хаты напротив вышла девушка с ведрами, направилась к колодцу. Мальчуган загонял хворостиной во двор гусей, — гусак шипел на него и, выгнув шею, кривил голову, грозя клюнуть. Из-за плетня, как братья, выглядывали на улицу круглые спелые подсолнухи.

Где-то люди воевали, проливали кровь, мучались в лагерях, а здесь все было, как раньше, до войны: жили, работали, развлекались по-своему… Странная штука жизнь, — пойми вот ее! — раздумывал Оник. Вот и у них в селе, в Армении, тоже, наверное, ничего не изменилось. Такая же деревенская жизнь. Стадо коров возвращается с пастбища, следом за ним пылит отара овец. Пастух, дед Амбо, въезжая на осле в село, — смешно торчат его длинные худые ноги, — говорит встречным: «Здравствуйте, колхозники!» Так приветствует он односельчан со дня основания колхоза, переняв манеру городского инструктора. Дед Амбо был в селе живой памятью об этом смешном инструкторе, который даже не знал, когда начинают ломку табачного листа. Односельчане отвечали пастуху, смеясь, а на лице деда Амбо, огрубевшем от ветра, солнца и времени, — как бы вытесанном из камня, — не появлялось даже подобия улыбки. И вслед седобородому старику доносился дружный, беззлобный хохот. Дед проезжал, на улицах села появлялись молодые невестки и парни, — кто загоняет во двор скотину, кто идет по воду, кто несет к роднику мыть посуду, кто с узелком в руках спешит узнать, когда уходит машина в город…

Нить этих невольно возникших воспоминаний Оника оборвал какой-то парнишка. Запыхавшись, он подбежал к круглолицему, сказал ему что-то, а тот передал окружающим. Все поспешно зашагали в ту сторону, куда ушел Андрей.

Круглолицый подождал, когда все скрылись за углом, и повернулся к беглецам:

— Пошли!

— А староста не придет? — спросил Оник словно бы невзначай.

— Не ваше дело! Идите за мной!

Они молча повиновались.

В конце улицы круглолицый остановился и сказал Онику:

— Ты зайди в этот двор, подожди меня. Сейчас я устрою твоих товарищей и вернусь.

Тон его речи был уже совсем другой — мягче, спокойнее. Не находя объяснений этому, Оник тем не менее решил подчиниться круглолицему.

— А товарищи мои где будут? — спросил он.

— Недалеко. Не бойся!

Оник вошел в указанный двор, — там никого не было, — и сквозь щель в изгороди стал наблюдать, куда поведут Гарника и Великанова. Те свернули за угол в соседнюю улицу. Онику уже ясно было, что их прячут, но он никак не мог понять, почему этот человек только что собирался передать их в руки старосты. Что за загадка?

Во двор вошла женщина. Увидев Оника, она чуть попятилась:

— Кто вы такой?

— Прохожий, тетушка. Шли своей дорогой, но какой-то человек задержал тут нас, велел… пригласил меня зайти сюда, сказал, что скоро придет сам.

— А! То мой муж, Петро! Ну, заходьте до хаты!

— Ваш муж? Такое круглое лицо, да? Полный…

— Да, да. Заходьте! А и худой же вы!.. Видно, что заботились там о вас неплохо… Да что они, проклятые, — матерей, сестер, жен не имеют? Детей не имеют?

Странно было слышать такие речи от незнакомой женщины. Откуда ей знать, кто перед нею, откуда идет. Уж не провокация ли?

— Ничего не знаю, тетя, — сказал Оник, идя за нею в дом.

— Я просто прохожий. Говорю же: шел мимо, а ваш муж вот задержал…

Женщина удивилась.

— Задержал! Да что он, сошел с ума!? Неделю назад тут схватили двоих парней, вроде вас, повесили и три дня не разрешали снимать трупы. Староста едва выпросил у коменданта разрешение похоронить их — по селу невозможно было пройти, они уже стали разлагаться…

Глаза у Оника чуть не вылезли из орбит. Только сейчас он понял, в какое они попали село, и проклинал себя за неосмотрительность. Он хотел было подробней расспросить женщину о немцах, о повешенных ребятах, но пришел хозяин хаты. Увидев, что жена собирает на стол, он предупредил ее:

— Стакан молока и кусочек хлеба, — больше ничего ему не давай. Долго голодал?

Оник молча кивнул.

— Оно и видно. Стакан молока да кусок хлеба! Надо окрепнуть, мясо потом будешь есть. И вот что, парень: в хате я держать тебя не могу, — нельзя. У нас в хлеву две двери. Одна открывается во двор, другая в поле. Будешь жить в хлеву. Сунутся немцы — выскакивай, как удобней будет. Там и сено есть… Ладно, пока ешь.

Оник отпил несколько глотков молока, потом маленький кусок хлеба накрошил в стакан.

— Крестьянин? — спросил хозяин.

— Когда-то был им, — на всякий случай уклонился от прямого ответа Оник.

— Говоришь, в Тернополь идете?. Пробираетесь к нашим?

Оник отодвинул недопитый стакан:

— Кто такие «наши?» Сказано: идем в Тернополь и все тут!..

— Ладно. Допивай молоко, допивай!

Трудно было Онику под любопытными взглядами двух незнакомых людей, когда не знаешь, что думают они о тебе, что намерены делать. Сначала круглолицый явно хотел арестовать их. Теперь держится как заботливый друг, подает советы. На чьей стороне этот человек? Оник не мог ничего понять. Во всяком случае, он не до конца доверял человеку, у которого сидел. Жаль, быстро он подоспел: если бы хоть малость задержался, от его словоохотливой жены можно было узнать, кто он такой, кем был раньше, что делает сейчас.

Оник допил стакан и поставил на стол. Оглянулся на дверь.

Хозяин больше ни о чем не допытывался.

— Идем! — поднялся он.

Они вошли в хлев. В одном углу его было сложено сено, в другом привязаны две коровы и теленок.

— Вот, переспишь там, — указал на сено хозяин. — Только не выходи отсюда, пока я не приду… Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, большое спасибо! — почти машинально ответил Оник, направляясь в угол.

Он быстро приготовил себе место для сна. Прекрасная постель: мягкая, удобная, полная ароматов полевых трав! Не беда, что примешивался запах навоза. Сколько раз Онику приходилось ночевать в колхозном хлеву, где стоял тот же крепкий, с детства знакомый запах.

Только не было тогда этих мучительных дум — о войне, о лагерях, о повешенных на сельской площади беглецах. Вот тебе и «все, как раньше». Как страшно успела измениться жизнь: приходится умолять какого-то откормленного фашиста, чтобы тот позволил снять с виселицы разлагающиеся трупы. Ужасно!..

Ах, как славно пахнет сухое сено! Хоть бы сразу заснуть… крепко, без сновидений… забыться, забыться!.. Но как уснешь, если каждую минуту может случиться нивесть-что. Что за человек этот Петр? Если он решил спасти их, то зачем было нужно разлучать? В этом хлеву, на сене могло бы улечься человек десять. Нет, тут что-то кроется, это сделано неспроста. Не сбежать ли ночью? Но нельзя оставить товарищей, — это было бы нечестно. Великанов — очень хороший парень: честный, преданный, самоотверженный… правда, плохой дипломат. То же и Гарник. У парня львиное сердце, но никакой выдержки, весь — как на ладони. Их могут схватить, повести на допрос. Если его, Оника, с ними не будет, оба запутаются. Кто знает, может быть, завтра понадобится спасать от петли и себя, и друзей… Отвратительна смерть на виселице. От пули умереть легче. Но немцы любят вешать. Вероятно, хотят всех запугать. Но весь народ не перевешаешь — веревок не хватит!.. Вообще-то, конечно, смерть есть смерть. И, все-таки, петли надо избежать. Глупо было бы в чужой неведомой деревне, по одному лишь подозрению, закачаться пугалом в воздухе…