Милиция плачет

2. Время собирать камни

Сегодня долгожданная суббота. После вчерашней бурной пятницы в качестве незваных гостей на «дне варенья» хотелось немного покоя.

Ожидание долгожданной тишины субботней харьковской общаги, казалось, тянется дольше обычного. Нет, мы не проснулись раньше времени, наоборот, даже выспались после вчерашнего кипучего вечера, но шаги по коридору всё никак не стихали — шаркали, стучали каблуками, суетливо сновали туда-сюда. Гремела посуда, на кухне свистел чайник. Разве что не было обычных поутру криков и громких разговоров, только приглушенный шёпот, сдавленные смешки и немногословные тихие обрывки предложений. Спать уже не хотелось, но и вставать было бессмысленно, пока все не разойдутся и не освободят места общественного пользования, включая кухню и умывальник.

Вчера вечером мы ещё долго не ложились спать, вспоминая перипетии «томного вечера», нервно ржали в эйфории победы, ещё и ещё раз смакуя реакцию чернявенького на тихие, задушевные и глубоко проникновенные слова Шуры. Долго не могли заснуть, выходили курить, пили чай, бродили в туалет, потом опять чай и опять курили. Болтали обо всём и ни о чём. Разговор из шутливого и легковесного, по мере наката усталости, переползал в серьезный и обстоятельный, чтобы разрядиться смехом на внезапную, но своевременную шутку. Так и заснули, вымотанные впечатлениями долгого вечера, с ломотой в скулах от постоянного непроходящего смеха.

Теперь, утром, лёжа с открытыми глазами, можно подытожить всё сказанное и пересказанное вечером и ночью. Попробую, отложив в сторону прозвучавшие шутки и подколки, сделать выжимку из многочасовой беседы.

Странные нас окружают люди, вернее сказать, непривычные для нас в общении. Иногда кажется, что для беседы с ними на общем для нас русском языке нужен переводчик. Вроде бы и слова складываются правильно и предложения стройные, а со смыслом что-то не в порядке. Везде — как в наших харьковских институтах, научных или в этом учебном, так и в общаге — одно и то же. Удручающе некомфортно.

Шутки наши они категорически не воспринимают. Или чувство юмора у нас разное, или уж очень они серьёзно относятся к жизни, особенно здесь, в общежитии. А почему бы и нет. Вот мы, жизнерадостные домашние одесские дети, ходим в институт из дома, где тепло и сытно, где всегда подкинут пару копеек на лишние личные расходы, мы одеты, обуты, а с проблемами пропитания и выживания, кроме как на практиках в других городах, никогда не сталкиваемся. Замечено, именно на выездных практиках и военных сборах у нас и проявляются особенные черты характера, которые в тепличных условиях не востребованы и до поры до времени дремлют в домашнем уюте.

Другое дело они — ребята из общежития. Приехали в чужой большой город, поступили в институт, получили койко-место, на стипендию не прожить, окончишь институт — пинком под зад и по распределению опять в глушь. А как хочется зацепиться, получить в Харькове работу, встать в очередь на квартиру и вырасти из детских штанишек своего села или провинциального городка.

Особенно зубасты иногородние аспиранты. Эти акулы свои пять лет прожили не зря, знали, ради чего грызли гранит науки, тащили воз общественных нагрузок и глотали пыль комсомольских мероприятий. У них впереди такой шанс в жизни, как ни у кого. Защита диссертации, место на кафедре и, опять же, харьковская прописка, а там доцент, профессор или по административной линии — декан-проректор-ректор. Дух захватывает. Молодые старички-прагматики, целеустремленные, бескомпромиссные — ну откуда у них взяться чувству юмора. Как зачаток, конечно же, существует, иначе не смогут посмеяться над шуткой научного руководителя, а вот своего развития в процессе эволюции организма не произошло — рудимент.

Нам-то их жалко, их ограниченность очевидна, вот и подшучиваем как над скудоумными, а они, видимо, не до конца дебилы, что-то чувствуют, обижаются, иногда даже кажется, что серьёзно подозревают нас в неблагонадежности. Мы, конечно, такие же советские люди, как и они, ну не совсем такие, но советские. Но они однозначно видят в нас идеологических врагов — то замечают происки сионизма, то признаки капитализма, то остатки волюнтаризма, то проявления конформизма с космополитизмом или ещё какого-нибудь чуждого закордонного «-изма».

На ночном собрании и на сытый желудок мы единодушно решили — надо срочно менять стиль общения с категорий подобных неблагодарных слушателей. Не ровен час, отравят нам те несколько оставшихся недель до полного освобождения от ярма преддипломной практики.

Ведь прямо на глазах, из ничего, лёгкая неприязнь аспирантов переросла в затаённую обиду и ненависть, а там недолго и до открытой конфронтации. Нет сомнения, что обиженные, разочарованные и униженные студенты вчерашнего «дня варенья» — их добровольные помощники, боевые руки чистоплотных аспирантов. Только спрашивается, за что воюем? Что вам, ребята, надо?

Ой неспроста так быстро и в таком количестве было собрано столько людей в коридоре. Спонтанно, без организованной помощи такого не добиться. И аспиранты были среди них тоже неспроста.

Единогласно мы сошлись во мнении — без аспирантских торчащих ушей не обошлось. Конечно, обида студентов нам понята. Молодцы, подняли народ, собрали в одном месте, и накал агрессии был соответствующим, и степень негодования, но сложилось впечатление, что не их это заслуга. Тут были замешаны более влиятельные силы, радуясь возможности больно накостылять нам, варягам, чужими руками и указать место, чтобы сидели тихо где-то в уголочке, не высовывались и не раздражали своими «одэскими» шуточками.

Проучить нас не удалось. «Сын лейтенанта Шмидта» в лице «сына полковника КГБ» их озадачил — не ожидали такого оборота. Но не надо расслабляться. Когда мы попробовали себя поставить на их место и подумать их обиженным умом — выяснилось, что расклад не в нашу пользу. Аспиранты призадумаются, затихнут, затаятся, чтобы при первой же нашей оплошности поквитаться весьма жёстко и обязательно с самыми серьезными последствиями, как с врагами народа. Им нужно дождаться нашего проступка, а оступиться в раю общежитиевского быта можно элементарно. Например, какой-то самый безобидный сабантуй. Побежали, заложили — и всё. Припишут (свидетелей все четыре этажа) регулярные пьянки, бесконечные дебоши и драки. Прощай, институт, не только в виде харьковской общаги, но и в виде одесской альма-матер. Тут уже не до шуток. Нет, с ними следует ухо держать востро, расслабляться нельзя. Нужно успокоиться, быть паиньками и ждать ответного хода.

После этого исторического решения мы наконец-то выключили свет и улеглись спать.

Финальная шутка с «сыном полковника КГБ» для меня лично имела неприятное послевкусие. Собственные ощущения можно сравнить с состоянием борца классического стиля, которого, нарушая правила, подножкой отправили в партер, и он, прижатый противником к ковру, чтобы избежать неминуемого туше, кусает его незаметно от судьи за ухо и спасает проигранную схватку. Запрещенный приёмчик — объективно оправданный с точки зрения возмездия и высшей справедливости.

Сама идея всуе поминать всесильный орган меня не вдохновляла, хотя, чего греха таить, это был уже не первый случай, когда три магические буквы «конторы глубокого бурения» спасали мой внешний вид от побоев.

«Don’t trouble trouble until trouble troubles you», говорят в таких случаях англичане, что можно перевести, как «Не чiпай лихо, доки воно тихо» (укр.).

Предчувствия, как ни странно, не обманули. Возникшая импровизация на тему «сын полковника КГБ» только на первый взгляд была спасательным кругом в море враждебных и агрессивных эмоций.

Вынужденно брошенный в экстремальной для нас ситуации умозрительный спасательный круг в реальности оказался неуклюжим и угловатым булыжником, всколыхнувшим поверхность даже не тихой заводи, где водятся тривиальные черти, а застоявшегося вонючего болота, покрытого острой осокой ненависти, сосудистым хвощом пересудов, качающимся рогозом домыслов, камышовым шумом сплетен и разноцветными мхами доносов.

Круги болотной жижи, неторопливо расходящиеся от места падения оружия пролетариата, вопреки законам бытия не гасли, а наоборот, росли и набирали силу, подпитываясь новыми подробностями в пересказах очевидцев, которые если вчера что-то и видели, но ничего толком не слышали.

Пока мы спали, зловонная волна сплетен подросла, налилась, окрепла и к нашему безмятежному пробуждению уже шквалом прошлась по всем этажам общежития.

В пересказе «очевидцев» мы прошли путь от сектантов-сионистов, склонявших молодежь к групповому обрезанию крайней плоти, до засекреченных агентов госбезопасности, внедренных в общежитие для выявления шпионского кубла. Мнений было много, но в одном все сошлись — мы не те, за кого себя выдаем. «Кто вы, доктор Зорге?» — вопрос оставался без ответа.

Не хватало исчерпывающей информации — мы спали и, естественно, молчали, а главные потерпевшие, участники негромкого разговора в коридоре, и они же бесславно поверженные заводилы бучи, отсутствовали со вчерашнего вечера по уважительной причине.

Исчезновение чернявенького и Бэшена в хорошо известном направлении и их долгая отлучка никого из местных не удивили. Все знали, что по субботам «стучится» дольше, и до тех пор, пока они не застанут нужного человека и не доложат ему суть вопроса, они здесь не появятся.

Наконец, мы встали, привели себя в порядок и решили позавтракать. Только сели за стол, разлили чай, размешали сахар, разобрали вчерашние бутерброды — стук в дверь. Вошла наша новая знакомая по дню рождения, симпатичная девчушка, поделившаяся со мной обидами на своих мальчиков.

В общежитии есть неписаные законы — если мальчики стучатся в дверь к девочкам, то без разрешения не входят, а если наоборот, то и наоборот. Застала она нас, можно сказать, на месте поглощения. Мы так и застыли с чашками чая в одной руке и трофейными бутербродами в другой, не зная, что с ними делать.

Вовремя нашелся Мурчик, он, как бы не замечая её прихода, развернулся к Профессору, приговаривая:

— Профессор, доктор сказал надо — значит, надо. За маму… — и протянул ко рту оторопевшего Профессора бутерброд с докторской колбасой.

Профессор, пряча за спину надкусанный сандвич с сыром, что-то в ответ промычал, и, не разжимая губ набитого рта, отрицательно замотал головой.

— Не может, — печально сказал Мурчик девушке, — очень горло болит. Подождем.

Мы синхронно, с сожалением, сложили недоеденные бутерброды на общую тарелку.

— Ой, мальчики. Я такое расскажу, — затараторила она. — Вчера, вы вышли покурить, а вас всё нет и нет, мы забеспокоились. Хотим выйти посмотреть, а дверь закрыта, мы толкаем, толкаем, а она ни в какую, наверное, кто-то нас на ключ закрыл…

— Никто не закрывал, — больше объясняя, чем оправдываясь, спокойно сказал Манюня, — это я плечом облокотился. Чувствую, толкают, пока я отодвинулся, уже и перестали.

— Так вот, — продолжила утренняя гостья, — слышим в коридоре шум, возгласы, ничего не можем понять, потом тишина, попробовали дверь — открыта, а в коридоре никого, ни вас, ни наших мальчиков. Мы посидели ещё немного, поболтали и разошлись. Так чего я пришла пораньше? Чтобы узнать, всё ли у вас в порядке.