Александр Курляндский

Сила искусства

Опустился занавес, отгремели последние аплодисменты. Бессмертная трагедия Шекспира «Отелло» в областном драматическом театре им. Сухово-Кобылина благополучно завершилась.

Свиристинский сидел в своей тускло освещенной артистической уборной и, что-то напевая, разгримировывался перед зеркалом. Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел какой-то человек.

— Товарищ, — спросил он взволнованно, — вы не подскажете, где мне Яго найти?

— Кого — его? — переспросил Свиристинский.

— Ну Яго, Яго. Который в пьесе играл.

— Яго?.. Ах, Яго, — улыбнулся актер. — Он перед вами.

— Не может быть, — сказал мужчина.

— Почему?

— У того бородка была.

Свиристинский взял со столика бородку и приложил к лицу.

— Ну, а теперь узнаете?

— Теперь да.

Мужчина подошел к двери и запер ее на ключ.

— Сейчас я тебя бить буду.

— Как — бить, — заволновался Свиристинский, — за что?

— Молчи, провокатор! Я все видел.

— Да что видели?!

— Как ты это… с платком провернул.

— С каким платком?

— С ее… Дездемониным.

— Как? Вы во все это поверили?!

— Еще бы не поверить. Когда человека на глазах убивают.

— Гражданин, — засуетился Свиристинский, — товарищ. Ну как вы не понимаете? Это же театр, так сказать, искусство. Здесь все понарошку.

— Ничего себе — понарошку. Взяли да и задушили человека.

— Никто ее не душил. Жива она, ваша Дездемона.

— А где же она тогда?

— Ушла. Только что. Даю вам честное слово.

— Не ушла, а унесли. Я сам видел.

— Это сначала унесли. А потом она встала и пошла. Понимаете? Пошла домой. Потому что дома у нее семья, дети…

— Какие дети? Ей всего-то лет шестнадцать.

— Это по пьесе. А на самом деле — сорок два.

— Врешь!

— Клянусь. Это же театр, перевоплощение. Вот я, например. Сегодня — Яго, а завтра — председатель колхоза.

— Не будешь ты председателем, — мрачно сказал мужчина. — И никем больше не будешь.

— Это еще почему?!

— Потому что я сейчас тебя задушу.

— То есть как это?

— А так. Как ее, бедняжку.

Свиристинский схватился за голову: черт знает что! Ведь он задушит. Как пить дать, задушит. Такому не объяснишь. Он же во все верит.

Внезапно Свиристинского осенило: надо что-то сыграть. Что-нибудь такое трогательное, жалостное. Чтоб он простил, не губил. Ведь были же у меня такие роли. Например, эта… из «Без вины виноватые».

— Вы правы, — сказал он, становясь в позу. — Я действительно негодяй.

— То-то же, — удовлетворенно сказал мужчина.

— А знаете почему?.. Потому что у меня никогда не было матери.

— Как это? — вытаращил глаза мужчина.

— А так… Я подкидыш. — Свиристинский всхлипнул. — Сирота… Мне трудно говорить. Налейте воды.

Свиристинский дрожащей рукой поднял стакан:

— Я поднимаю этот бокал за матерей, которые бросают своих детей! Пусть пребывают они в радости и веселье, и пусть никто и ничто не напоминает им о горькой участи несчастных сирот…

Актер искоса взглянул на мужчину. У того катились из глаз крупные прозрачные слезы. Свиристинский поднажал:

— А знают ли они, как иногда этот несчастный, обруганный и оскорбленный обливается слезами? Он тянет свои тонкие, бледные ручонки и говорит: «Мама! Мама! Где ты?»

Мужчина вскочил:

— Где? Где она?

— Н-не знаю. — Свиристинский опустился на стул. — Такие матери не оставляют адресов.

— А фамилия? Ну хоть фамилия как?

— Фамилия? — Свиристинский напряг память. — Ну эта… как ее? Кручинина!

— Я найду ее! — закричал мужчина. — Обязательно найду. Обещаю тебе, Яго! Я отомщу за тебя!

Он распахнул дверь и бросился прочь из комнаты. Свиристинский вытер пот со лба:

— Кажется, пронесло.

Потом он вспомнил Алмазову, которой завтра предстояло играть роль Кручининой, и тихо засмеялся:

— Так ей и надо. Выскочка, бездарность. Пусть теперь она от него побегает.